Красный билетик это вот этот аэроплан (человек указал на соседний самолет), а желтый билетик вот этот аэроплан (и указал на тот, с которого произносил свою речь).
На том аэроплане будет, вот, пилот Аркадий, человек обернулся к своем усатому товарищу. Тот пожал плечами и сунул руки в карманы куртки. А я буду на вот этом.
А вас как зовут? спросил лукавый женский голос из толпы.
Меня Виктор Иваныч, ответил человек, и лукаво же повел на голос глазами.
Затем подошел к палатке: «Агата! Агат! Ну, ты где?»
Из палатки вышла девушка.
***
Никогда. Слышите? Никогда еще не было на свете девушки чудеснее, чем та, что я увидел летним утром там, на пустыре.
Совсем еще юная, тонкая, гибкая, как весенняя лоза, она стояла у входа, держа в руках две стопки нарезанных прямоугольниками желтых и красных картонок. На ней был не по размеру большой летный комбинезон с высоко закатанными рукавами, перетянутый ремнем. В темных, божественно-мягких, густых волосах колыхался на ветру черный бант.
Тонкие, нежные руки до локтя были затянуты в черные же сетчатые перчатки.
Несмотря на несколько нелепый свой наряд, она была прекрасна. Она не могла не быть прекрасной, божественной, восхитительной. Все вокруг освещалось, исправлялось и оправдывалось этой красотой.
Нежная линия скул, высокий, чистый лоб, а главное глаза
Их и в последний свой день я буду вспоминать как лучшее, что случилось со мной. Словно бы вся чистота и синева этого летнего неба отразились в ее чуть раскосых, с поволокой глазах ботичеллиевской грации. Томный, отстраненный, нездешний взгляд их скользил вокруг устало и мягко. Мягкие же, чуть припухлые губы были приоткрыты, словно бы она вошла в этот мир из другого, иного мира; вошла, хотела удивиться, но, все еще во власти других снов забылась, да так и осталась.
Время исчезло. Исчез пустырь. Растворилась толпа вокруг. И аэропланы. Осталось только это небо и глаза, как его продолжение.
Я смотрел на нее. Просто стоял и смотрел.
Сосед мой, который был по-прежнему рядом, кажется, заметил мой взгляд: «Полетишь?», спросил он.
Я кивнул.
А вы?
По лицу его пробежала тень.
Я уже налетался. А ты попробуй. Я твой велосипед посторожу.
Я не глядя передал ему руль и шагнул к палатке, у которой выстраивалась очередь.
***
Жаворонки волновались, трепеща под солнцем своими пустячными крыльями. Солнце прогревало землю, и ветры волновались над нею, волнуя листву кленов, склонившихся над руслом Букпы, в котором волновалась бегущие воды, и бились о берег, вторя стуку моего сердца, когда я, обмирая и волнуясь, приблизился к девушке.
Здравствуйте, сказал я.
Ее полуопущенные, длинные, чуть изогнутые ресницы лишь дрогнули в ответ на мое приветствие.
Ваш номер четыре, сказала девушка и протянула мне желтую картонку.
Голос ее был чист и нежен, как эта небесная лазурь.
Не подходите близко к аэроплану, пока не остановится двигатель, добавила она, обращаясь к стоящим в очереди. Пилоты вас сами будут вызывать, по номерам. Отдавайте им билетики и делайте все, что вам скажут.
Спасибо, ответил я, мучительно соображая, что бы еще сказать, но она уже протягивала билетик следующему экскурсанту.
Тем временем аэроплан Виктор Иваныча с первым пассажиром на борту уже готовился к взлету.
В утробе самолета загудело, винт пришел в движение, патрубки выбросили облачко синего дыма, и мотор зарокотал низко и солидно. Бурьян за хвостом пригнуло ветром. Зрители одобрительно загудели в ответ.
Аэроплан же, покачивая крыльями, проследовал в дальний конец пустыря, развернулся, взревел мотором и секунды спустя с низким рокотом пронесся над нами. Толпа восторженно ахнула. Взлетели руки и затрепетали в приветствии. Кто-то даже подкинул шляпу.
Следом взлетел пилот Аркадий.
Девушка стояла, вглядываясь в небо, туда, где были ее коллеги.
Трепеща и краснея, я шагнул к палатке, но девушка тоже шагнула и скрылась внутри. Полог взметнулся и упал. Вместе с ним и мое сердце.
Несколько следующих полетов прошли так же точно, как первый. Всякий раз, когда я, улучив момент, решался подойти, девушка исчезала и не появлялась, пока пилоты, заглушив мотор, не начинали звать ее из кабины.
Сосед мой не принимал участия во всеобщем оживлении. Казалось, ему вовсе не интересны были аэропланы. Он отвел мой велосипед к берегу Букпы и теперь сидел под высохшим кленом у земляного склона, глядя на бегущую воду.
Тем временем подошла моя очередь.
Я протянул картонку с номером Виктор Иванычу, и следуя его указаниям забрался в переднюю кабину биплана. Пахло бензином и еще чем-то, незнакомым. Смотровой щиток был испещрен метками от погибших насекомых.
Виктор Иваныч помог пристегнуться, надел на меня кожаный шлем с очками-консервами, сказал: «главное ничё не трожь! Понял?» И, проинструктировав таким образом, занял место в задней кабине.
Пока мы катили по пустырю, я представлял, как девушка смотрит на нас и чувствовал себя особенно мужественным в шлеме, в реве мотора и ветре, который действительно бил в лицо.
Мы добрались до окраины пустыря и развернулись.
Готов? услышал я голос пилота в шлемофоне.
Под ложечкой у меня разлился холодок.
Готов!
Мотор взревел, и мы понеслись.
Я плохо запомнил взлет, и пришел в себя лишь когда земля осталась далеко внизу, и передо мною возник город, такой знакомый и другой.
Линии улиц, тенистый массив парка, светлые россыпи домов, переложенные пышной зеленью, окраинные микрорайоны, пригороды, степь за ними и синяя череда сопок на юге все открылось разом.
В упругих порывах ветра и бликах солнца, в реве и дрожи мотора город плыл под крылом.
С такой высоты не было видно разрушительных последствий урагана. Город был опрятен, ухожен и свеж, словно бы сошел с плакатов советских времен.
Я высунул руку из кабины. Ветер с неожиданной силой отбросил ее назад.
Не балуй! раздался строгий голос в наушниках.
Я увидел Бульвар Мира под собой, который упирался в здание политехнического института, и огибал его с обеих сторон. Увидел сквер у кинотеатра имени Ленина за институтом и гранитную статуэтку одноименного монумента. Через дорогу от сквера различил я и крышу своего дома в глубине двора, среди деревьев и таких же точно крыш.
Трудно было поверить, что среди этого огромного, нераздельного пространства, то, другое пространство, пространство моего дома когда-то казалось мне таким незыблемым и завершенным с его камином, старинной мебелью и лимонным деревом в кадке.
Аэроплан набирал высоту.
Глядя вокруг, я грезил о чем-то, о чем сам пока не имел представления, но что несомненно было там, где за массивной, клепаной башкой капота, лежала в туманной дымке недостижимая линия горизонта.
«Наверное, счастливый человек должен быть этот Виктор Иваныч, если видит такое каждый день, думал я. И этот парень, которого не стало он тоже, наверное, был счастливым. Интересно, что случилось с ним?»
Массивная ручка управления передо мною чуть шевелилась, словно дышала.
В зеркальце, установленном на срезе кабины, я видел бесстрастные глаза пилота за стеклами защитных очков.
Ну, как? спросил он.
Я поднял большой палец.
Аэроплан стал разворачиваться.
А правда, что можно порулить? Вспомнил я давешнее обещание Виктор Иваныча, и снова почувствовал холодок.
Ну, попробуй, буднично ответил он. Держу ручку. Ноги ставь на педали.
Я сделал, как было велено.
Давай, сказал Виктор Иваныч. Только без резких движений, смотри!
Понял, ответил я, растерявшись от неожиданности и той простоты, с которой все произошло.
Отдал управление, сказал Виктор Иваныч, и в зеркальце я увидел его широкие ладони.
Я замер с ручкой в руках, и самолет действительно летел какое-то время, пока не стал крениться и опускать нос. Растерявшись окончательно, я дернул ручкой и наугад двинул педаль; аэроплан резко накренился в другую сторону, взбрыкнул и повел капотом. Воздушный поток возмущенно вскипел за бортом и упруго толкнул аэроплан в дюралевый бок.
Тише, тише! раздалось в шлемофоне. Не суетись! Он сам летит, ты только подправляй.
Горизонт никуда не манил больше. Теперь это была просто линия, под которой елозила непослушная башка капота, норовя то запрокинуться, то завалиться, то скользнуть в сторону.
Самолет не давался мне. Я не замечал, что спина взмокла, что плечи ноют от напряжения и пальцы до белых костяшек сжимают ручку. Я потерял счет времени, не очень хорошо запомнил посадку и выбрался из кабины мрачнее тучи.
Чего такой невеселый? спросил пилот. Не понравилось?
Да нет, ответил я, понравилось
А неплохо у тебя получилось для первого раза, понял Виктор Иваныч.
Я криво улыбнулся и сошел на землю.
«Дежурные комплименты, уж это точно. Лучше бы он меня обругал».
Виктор же Иванович, казалось, уже забыл обо мне. Он помахал рукой девушке и крикнул: «Агата! Ну, кто там следующий?»
Мне было стыдно смотреть на нее. Конечно, она все видела. И понимает лучше меня, как плох я был сейчас, как бесполезна вся моя жизнь
Не смея поднять глаз, я зашагал по пустырю.
«Сам летит. Кой черт сам! Хаос, мешанина и каша, вот что такое ваш полет еще и ревет в лицо этот дурацкий мотор»
***
Ну, как прошло? спросил сосед. Понравилось?
Он сидел там же, у оврага. Велосипед лежал рядом, под кленом. Земля вокруг была усеяна сухими листьями и семечками-крылатками.
Чему тут нравиться, вздохнул я, поднимая велосипед. Не самолет, а необъезженная лошадь Как они вообще летают И занес ногу над седлом.
Сосед пожал плечами. Затем поднял семечко и подбросил. Ветер подхватил его и понес вдоль берега. Оно поплыло в воздушных токах, покачиваясь и кренясь, но всегда возвращаясь к равновесию, то опускаясь к самой воде, то возносясь; потом взмыло, подхваченное порывом ветра, и скрылось за деревьями.
Какое-то время я смотрел ему вслед.
Оно летело не сопротивляясь. Ветер сам нес его.
Я слез с велосипеда.
Сосед взял еще семечко. Повертел его в руках. Подломил крылышко и снова бросил. Оно упало в воду свечкой.
Я опустил велосипед на землю.
Извините, сказал я. Вы еще побудете здесь?
И не дождавшись ответа, понесся обратно, к аэропланам.
***
Город снова плыл под крылом. День уже вошел в силу и аэроплан покачивало в восходящих потоках. Как кленовое семечко.
Теперь, когда я не боролся с самолетом, а триммером уравновесил его в воздухе, я смог худо-бедно контролировать полет, и скованность первых минут сменялась радостным удивлением от того, что я парю над землей, и ревет мотор, и там, внизу, прохожие, должно быть, глядят вверх и не догадываются, что это я, Йорик, сам управляю настоящим аэропланом!
Под руководством Аркадия я выполнил несколько разворотов, покружил над пустырем, старым городом и снова вернулся к пустырю.
Аркадий оказался невозмутимым, флегматичным человеком, которому было, кажется, все равно, летать или сидеть на земле, пилотировать самому или отдать управление новичку-перворазнику.
Время от времени он доставал ядовито-красный термос, расписанный аляповатыми цветами, пил из крышки, зевал и поглядывал за борт.
Вместо положенного одного круга мы сделали три, и выскочив из кабины после посадки я тотчас же снова занял место в хвосте очереди.
Когда я подошел к палатке в четвертый раз, день уже клонился к вечеру. Аэропланы были на земле, и последние пассажиры отбывали с пустыря.
Агата посмотрела на меня с интересом.
Вы который раз уже летите?
Третий, соврал я.
Не знаю, согласятся ли наши вас снова катать, сказала Агата. Вы уже четвертый раз летите.
Ну пожалуйста, просил я. Если нужно, я заплачу. У меня с собой нет, но я из дома привезу. Честно!
Тем временем Виктор Иванович выбрался из кабины: «Шабаш!»
У меня упало сердце
Виктор Иванович! позвал я и подбежал к аэроплану. Виктор Иваныч, можно мне еще слетать?
Пилот посмотрел на меня пристально: «я тебя, кажется, сегодня видел. Летал со мной?»
Летал
Ну, и? спросил он, доставая сигареты из кармана своей летной куртки. Чего-ж ты хочешь тогда?
Летать научиться пролепетал я и, ограждая себя от возможной иронии, добавил: «я с Аркадием летал и уже получается»
Аркадий, который возился у своего аэроплана, молча кивнул.
Виктор Иванович иронизировать не стал, а лишь развел руками: «нет, я понимаю, но на сегодня мы закончили, товарищ. И закурил. Мы вообще только по разу катаем, добавил он. Так что, считай, тебе и так повезло».
Ну Виктор Иваныч
Вот в следующий раз прилетим, тогда и попробуешь.
Виктор Иваныч, я заплачУ, если нужно!
Не в том дело, ответил пилот устало. Нам ведь еще машины чехлить, вещи собрать, да и вообще ужинать! Он похлопал себя по объемному животу. Целый день кружили!
Пожалуйста, Виктор Иваныч! упрашивал я. Вот, вам Аркадий скажет, я уже почти научился посадку
Аркаша! нахмурился Виктор Иваныч. Что еще за посадка?
Аркадий пожал плечами: «Он сам попросил»
Я те покажу «попросил»! Хочешь, чтобы он аэроплан разложил?
Да я не разложу
Все, все, товарищ, не соглашался Виктор Иваныч. В авиации главное это порядок. А так каждый если будет что хочет делать, то никакой авиации не останется. Все! Он рубанул рукой воздух. Утром летаем, днем летаем, а вечером отдыхаем. И, развернувшись, пошел к палатке.
Я был в отчаянии.
Вернуться домой. Снова сова. Дерево в кадке И все как всегда
Виктор Иванович!
Пилот остановился.
Послушайте, сказал я, подбегая к нему. Если ваш друг сейчас видит нас со своих небес, то уж наверняка он будет не против, если вы сделаете еще круг.
Виктор Иванович посмотрел на меня с недоумением.
Вы говорили, что он любил летать, продолжал я. Что для него полет был не просто полет. Так вот, ему наверняка было бы приятно знать, что сегодня из всех нашелся хотя бы один, кто это понял
Я сделал паузу, чтобы Виктор Иванович догадался, о ком речь, и тут почувствовал, что мы не одни.
За моею спиной стояла Агата и смотрела с нескрываемым интересом. Поймав мой взгляд, она чуть заметно кивнула и улыбнулась.
Воодушевлённый ее вниманием, я обернулся к Виктор Иванычу: «Виктор Иванович! Я в долгу не останусь. Если у вас есть какая-то работа, или дело, которое вы можете поручить мне, то знайте: я в вашем полном распоряжении. Жаль, что это все, что я могу предложить, но предлагаю от чистого сердца»
Легкий ветерок прошелся по пустырю, и чайка над шахтным отстойником зашлась похожим на смех клекотом.
Пилот посмотрел на меня озадаченно. Потом вдруг усмехнулся, отбросил окурок и кивнул на аэроплан: «Залезай».
***
Стекло кабины было гуще чем утром было залеплено насекомыми. Над вечерней землей стояла золотистая дымка. За трубами темиртауского комбината, стелясь над землей, тянулись дымы.
Я стриммировал самолет и убрал руки с рулей. Капот был неподвижен.
Позади остался пустырь, где стояли палатки и похожий на большую стрекозу аэроплан Аркадия.
Я развернулся над озером у Майкудука и направился снова к пустырю, по пути заложив несколько виражей.
Ишь сказал Виктор Иваныч, ловко.
Я улыбнулся.
Мы летели вдоль волгодонской улицы, мимо шахты Костенко, над бурьяном и оврагами старого города.
Давайте попробуем еще разворот? попросил я.
Валяй, разрешил Виктор Иваныч. Только осторожнее, смотри.
Я выполнил правый вираж, затем левый, круто кренясь и болтаясь в собственном спутном следе.
Полегче, эй! раздался голос пилота. Не закладывай крены. И так вижу, что обучаемый.
Я ликовал.
Ладно, лети пока, сказал Виктор Иваныч. Я покурю.
Я видел в зеркальце, как он возится, доставая сигареты.
Ч-чёрт, раздалось в шлемофоне. Зажигалка упала. Под сиденье, кажись Ты летишь? Лети, я поищу. Зеркальце опустело. Я слышал натужное дыхание и матерки пилота. Пустырь и палатки были почти под нами.
То, что случилось потом, я до сих пор не могу себе объяснить: самоуверенность ли новичка, небесные ли глаза, которые, я точно знал, наблюдают сейчас за мной, но решение пришло внезапно и было исполнено тотчас же.