Она говорила, что родителей у меня никогда не было, что меня принесла Река. Она выловила меня из воды, когда стирала белье, и оставила с собою из жалости. Хотя, добавляла бабка, и не надо было. Пущай бы плыла себе, куда плыла. Малохольная.
Не знаю, правда ли это, на счет реки, но на других селян я точно не была похожа. Те были дородны, приземисты и крепки; любая девка могла с корнем вырвать средних размеров сосну, а заблудившись в лесу изловить медведя и съесть, чтобы не пропасть с голоду. Я же не имела ни их форм, ни размеров, и даже мышь в амбаре вряд ли могла бы изловить. Поначалу ко мне относись, как к природной ошибке и уродцу, а потом привыкли.
Так и жили. Развлечений никаких не было, поэтому все гнали самогон. Те, кто не гнал, ходили к Селиванову, и я с ними. Селиванов не вел никакого хозяйства, отчего двор его густо зарос коноплей.
От Селиванова мы шли к заброшенному амбару. Пока другие клубились вокруг бочек и расползались, распевая песни, братаясь, ссорясь, пуская красного петуха, отстраиваясь заново, снова братаясь и ссорясь, мы лежали на сене и сквозь щели в кровле наблюдали, как плывут по небу облака. Мы. Девки. Парни считали наше увлечение зельем легкомысленным, и девки страдали без любви.
Так мы и жили, и жили бы дальше, если бы однажды, после грозы, которая налетела невесть откуда и также бесследно сгинула, не раздался звук моторов.
То не были наши деревенские тракторы. Трактор у нас был всего один, да и тот зарос мхом и превратился в пень задолго до моего рождения.
Звук шел сверху. В нашу деревню ничто никогда не приходило сверху; только дождь и прочая дрянь, поэтому мы выбрались из сена и припали к щелям амбара.
Это были они. Аэропланы.
Ярко раскрашенные, в таком ярко-синем после грозы небе, они были похожи на опасных, ядовитых насекомых. Они позли неспеша: ярко-желтый, темно-красный и зеленый, переваливаясь с крыла на крыло. Замыкающий тащил за собою плакат, и те, кто умел читать, прочел и передал остальным: «ВОЗДУШНЫЙ ЦИРК. БРОДЯЧИЕ АВИАТОРЫ».
Никто из селян никогда не видел настоящих аэропланов.
Только изредка, на Ильин день, или на праздник Купалы на горизонте над лесом появлялась белая полоска самолетного следа, и тогда смотреть выходили всем селом.
Бабы говорили, что это антихрист ищет грешников. Мужики что пришельцы на тарелках летят за самогоном. А деревенский наш дурачок Варфоломей мычал и тыкал в небо пальцем.
Теперь же бабы вытаскивали из изб иконы, крестились и голосили: «Пришел! Пришел Антихрист!!» Мужики хвастались кто за штоф, кто за полушку. Дети плакали, собаки лаяли, а Варфоломей сидел на паперти и ел пряник.
К слову сказать, Варфоломей не всегда был дурачком. Был он как все, только невоздержанным, и меры не знал, а кроме того, первый на селе грубиян и охальник. Дурачком же стал после того, как наелся мухоморов, а после забрался к нам в амбар в поисках плотских утех. Девок на ту пору в амбаре не нашлось, но он, все перерыв в поисках, наткнулся на нашу заначку, которую скурил и, потеряв всякий контроль над собой, убежал в лес.
Если бы кто был рядом, все бы и обошлось. Есть у нас на такие случаи верное средство травяной отвар, еще нашими бабками придуманный; он бы его живо в чувство привел. А так пока хватились, да пока нашли в общем, было поздно. С тех пор и жил Варфоломей в селе, как птица небесная. Стал он благостный, тихий, сияющий да приветливый со всеми, а об излишествах да о девках и не помышлял более. Сердобольные жители подкармливали его, заботились по правде сказать, мне он таким нравился гораздо больше.
Теперь Варфоломей ел пряник, а мы раскурили кто трубочку, кто козью ножку, и стали наблюдать.
Аэропланы снизились и ходили теперь над самым селом. Они явно настроились приземлиться.
Паника поднялась неимоверная. Одни сжигали свои дома и уходили в дальние скиты отшельничать. Другие вили петли и прилаживали крюки к потолкам. Третьи пили, что было сил.
Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не Селиванов.
Агата посмотрела на меня: «Ты, кстати, спрашивал, кто он».
Я кивнул и взялся за бутылку.
Агата отставила ее от меня.
Как-то под утро мы пошли к Реке, говорила она, и увидели плывущий вдоль берега плот; ветхий и почти распавшийся на доски. На плоту, до половины в воде, лежало нечто, накрытое тряпкой. Мы вытащили плот на берег. Под тряпкой (которая на деле оказалась старым плащом) лежал человек в широкополой шляпе. Он был без памяти и, верно, провел в воде долгое время, так как весь зарос тиной и ракушками. Мы отнесли его в село.
Староста сказал, что человек давно мертв и предложил сжечь его: «Вдруг в нем микроб». Помощник старосты предложил отнести человека обратно к Реке: «Пущай плывет, куда плыл: вдруг в нем бес».
А Варфоломей засмеялся и влил человеку в рот пол бутылки самогона.
Человек застонал и пошевелился. Затем лицо его покрылось румянцем, а тина и ракушки отвалились.
Так он и остался в селе. Отвели ему брошенную избушку на краю леса, огородик, и оставили в покое. Назывался человек Селивановым.
Пока Селиванов не встал на ноги, мы с девками ухаживали за ним. От скуки он меня выучил грамоте, счету и дал курс физики по старорежимному учебнику, который нашелся в сарае. Он и других пытался учить, но девки охали и в суеверном ужасе бежали прочь при виде формул и прочих тригонометрий.
Вы, говорил он мне, юная леди, большие надежды подаете. Вам бы в город, в университет поступить. Глядишь, составили бы честь и славу нашей науки».
Слов таких я не знала, поэтому тоже пугалась и убегала.
Так он и жил. Никого не трогал, и его никто, и даже сторонились; и не только потому, что чужак и говорил чуднО, а потому еще, что вскоре после появления закрутились вокруг него сплетни, одна другой чуднее; то якобы никакой он не Селиванов, а иностранный шпион; то наоборот, агент тайной канцелярии; а то и вовсе колдун и сродни самому черту от того и не расстается со шляпой и длиннополым плащом своим, чтобы скрыть рога и хвост, присущие вражьему племени. Словом, его чуждались, а затемно и вовсе старались обходить подальше хроменькую избушку на краю леса.
Но все это, конечно, чушь и небылицы. Никаких рогов и хвоста у него не было и быть не могло. А было то, что человек Селиванов оказался одинокий; поговорить ему было не с кем, идти некуда; вот он и маялся.
Так вот, в разгар паники, когда коллективно уже решили сжечь село и идти к реке топиться, появился Селиванов серенький и незаметный в своем плаще. Никто не обратил на него внимания, а Селиванов вышел на лобное место, то есть, к сельпо, и сказал: «Господа! Антихриста не существует! Инопланетяне существенная фикция! Жизнь есть бесценный дар! Наука вещь логическая! Встретим аэронавтов наши дружным ура! Хлеб соль покорителям неба! Даешь пассажиропоток! Да здравствует хорда крыла! Ура, товарищи!»
И исчез, будто его и не было.
Никто не успел ничего понять, но в следующую минуту с той же внезапностью, с которой давеча решили умирать, теперь начали жить наново, лучше прежнего.
Ушедшие в отшельники вернулись из скитов и отстроили сгоревшие избы; те, кто вкручивал крюки, повыкручивали их обратно, расплели петли и подвязали ими саженцы.
Бабы от счастья голосили, мужики пили, дети смеялись, собаки лаяли, и только Варфоломей сидел на паперти, ел пряник и грозил пальцем тому месту, где недавно был Селиванов: «Антихриста нет стало быть, и Христа нет? С праздничком! Налетай, подешевело!»
Тем временем все три аэроплана приземлились на выгоне у реки.
Поглазеть собралось все село.
Мы не видели из своего амбара, что там происходит, но и так было понятно, что гостей встречают хлебом-солью, что бабы стреляют глазами, мужики чешут в затылках, дети лезут в кабину, а председатель рассказывает о трудовых успехах и просит передать там, «наверху», что у нас, мол все хорошо, и вообще, «идем с опережением». Ясно было и то, что просто так гостей не отпустят, а промурыжат недельку-другую по застольям, баням да именинам (кого-то, может, и обженят под горячую руку), и только потом, может, начнутся расспросы о текущих необходимостях.
***
Неделю спустя аэронавты вернулись к аэропланам.
Еще три дня они медленно, словно оттаявшие по весне насекомые, бродили вокруг, непослушными пальцами ощупывая корпус, заглядывали под капот, или в оцепенении подолгу сидели и смотрели на лес за рекой.
Когда на четвертый день аэронавты так и не взлетели, мы выбрались из амбара и пошли на луг.
Был вечер. Шел мелкий дождь. Над рекой стоял тихий, хрустальный звон.
Чернобородый, похожий на цыгана человек в алой повязке сидел под крылом и безумным взглядом смотрел на воду. В его руках была склянка, наполненная чем-то, похожим на болотную тину. Товарищ бородатого, усатый, худой как жердь и в кожаной куртке, лежал, раскинув руки под дождем и ловил капли ртом. Вокруг валялись пустые бутылки, обрывки навигационных карт, банные веники и прочие предметы жизненного обихода.
Бог в помощь! сказала одна из наших цыгану.
Тот не дал ответа.
Поди, в дальних краях совсем не то, что у нас! добавила другая их наших.
Человек и бровью не повел, а его товарищ произнес: «баба она и в Африке баба. А самогон у вас ядреный».
Что самогон? Вы у Селиванова на задах не были? вставила другая из наших: «Вот ужо где ядрено».
Поди, сам сеет, вставила третья из наших.
Не сеет он, откликнулась четвёртая из наших, само растет.
Почему у других не растет, а у него растет? Потому и растет, что сеет.
Может, ты сама видала, как сеет?
Едрыть-Мадрыть простонал вдруг человек цыган. Неужели так и останемся здесь?
А что? вставила первая из наших. И оставайтесь. Места всем хватит. Селиванов же остался и вы оставайтесь. Места всем хватит.
Цыган-человек усмехнулся как-то нехорошо и посмотрел на нас впервые и очень пристально: «А вы чего пришли-то? Может, полетать захотели?»
Зачем? ответила вторая из наших. Летать ваше дело.
Ну, как же? подбородок цыгана задрожал. Неужели неинтересно? В небо подняться? На село сверху поглядеть?
А чего на него глядетьто? высказалась шестая из наших. И так тошно, всю жизнь глядим. А сверху, поди, еще гаже будет весь срам разом увидеть.
Наверху одна серость и дождик, добавила четвертая из наших. Тут хоть в амбаре укроисьси, а наверху нигде не укроисьси. Так и будешь летать, как мокрая курица.
Стеганет боженька молоньей, одна борода и останется, добавила седьмая из наших. Да и та паленая.
По небу антихрист летает. Найдет тебя и утащит в геенну огненную.
То не антихрист, а пришельцы. Своих баб у них нету вот они за нами и охотятся.
И не за бабами, а за самогоном.
Человек цыган скривился, будто укусил лимон и стал раскачиваться, как маятник.
Ишь ты, сказал кто-то из наших. Поди, у него пришельцы тоже бабу-то украли.
Тяжело без бабы, дядь? спросила шестая из наших.
Не печальсьси. Ты как стемнеет, в амбар приходи добавил еще кто-то.
Толпу девок точно наэлектризовало при этих словах. Мощное, почти ощутимое напряжение повисло над ней.
Человек не ответил. Он встал, подошел к аэроплану, уперся руками в фюзеляж и стал мерно бить лбом в обшивку.
Он бил сначала несильно и редко, однако постепенно, словно внутри него раскручивалась невидимая пружина, входил в раж, так что аэроплан задрожал и загудел как шаманский бубен. Гул этот, рожденный чревом машины, поплыл над тайгой унылым набатом. В ответ из леса послышался волчий вой, а на селе Варфоломей залился смехом.
Ишь ты, сказала одна из наших, как стучит человек.
У нас в прошлом годе бычок тоже лбом об сосну стучал-стучал, да и околел. Дюже бодливый был. Ответила вторая из наших.
Может, болезнь у него какая? поинтересовалась шестая из наших.
Дядь, дядь, позвала седьмая из наших того, кто лежал на спине. Смотри, товарищ твой аппарат попортит.
А и пусть портит, отозвался безучастно тот, кто лежал в траве. От него теперь пользы что от пустой бутылки. Загнулся аппарат! Выдохся! Он вздохнул. Кстати, самогончику не найдется? Все равно делать нечего.
Места у нас знатные, очнулась восьмая из наших, до сих пор стоявшая безучастно. Иди на все четыре стороны все равно дальше погоста не уйдешь.
А на счет самогону это не к нам. Ответили хором остальные. Мы по другому делу.
А-а-а-а, протянул усатый и приподнялся на локте. Ну и позовите мне мужичков тогда. Пусть принесут штоф или, скажем, полштофа, у кого сколько есть. А то дождик, скучно О! А вот и Игорь.
В дымке дождя, из-за спуска к реке появилась голова и плечи еще одного пришельца.
Он шел, держа в одной руке удочку, в другой котелок, в котором шевелилась пойманная рыба, словно вырастая из трав и туманов. Рыжие вихры и вздёрнутый заостренный нос не портили его ладного лица. Он был одет в синий летный комбинезон и арамейские ботинки.
Иваныч! крикнул парень, приближаясь. А ну, кончай! Всех волков распугал! Лучше бы за Аркашей присмотрел, а то он совсем засамогонился. А это что?! Человек остановился и удивленно окинул нас взглядом. Гости! Ну, то-ж, милости просим.
И, не выпуская ни котелка, ни удочки, так ловко подтолкнул Иваныча цыгана, что тот промазал лбом мимо аэроплана, упал в траву, потрясся там немного, всхлипывая, и затих.
Эка! удивилась одна из наших.
Вы на Иваныча не обижайтесь, сказал парень. Его понять тоже можно. Столько сил потратить, чтобы собрать весь этот цирк то есть, нас, он кивнул головой на себя и усатого, начать дело, и вот застрять.