Прошедшая ночь совершенно выбила меня из колеи. Не потому что я не выспался. Напротив, выспался я превосходно! Банька была горячей, ужин плотным, постель мягкой. Но именно это и пугало. Точнее, лишало мое паломничество смысла. Ведь я шел, чтобы потрудиться и помолиться, и вдруг бац! попал в санаторий. Мне бы принять эту ночь как дар Божий, но я был полностью сосредоточен на своем «суперплане», который теперь, по моему разумению, потерял всякий смысл.
Я специально отстал от головной группы, поскольку снова слышать высокие и правильные слова о «величии Великорецкой традиции» мне было невыносимо. Я знал и видел, как произносившие их люди ночевали в соседнем коттедже, также предварительно оплаченном, но это их ничуть не смущало. Все такие же собранные и целеустремленные, плотными рядами они шли за иконой в свой «последний и решительный бой». Не обращая внимания на высотные дома и трубы областного центра, которые уже появились на горизонте.
Пять лет спустя, видимо, чтобы я не забыл той памятной ночи, Бог показал, как могло быть иначе, если бы не Его дар и Его милость. Тогда моя супруга Ирина впервые пошла в крестный ход, и я пообещал встретить ее в Бобино и разместить на ночлег. Почти весь день, не переставая, лил дождь. Поэтому паломники решили сократить число стоянок, пришли в село раньше обычного и быстро разошлись по домам.
Приехав в Бобино, я обнаружил Ирину в центре села в компании еще трех таких же начинающих паломниц, из-за чего она наотрез отказалась идти в заранее приготовленное место. «Ну, сам подумай! Как я могу их бросить?» спросила Ирина, показывая на новых знакомых.
Делать было нечего. Мы пошли по селу в поисках ночлега. Через полчаса нас было уже десять человек, поскольку, заметив компанию во главе с человеком в подряснике (я уже был священником), все бедолаги с надеждой присоединялись к нам. Впрочем, безуспешно, так как, скитаясь от дома к дому, мы везде получали отказ. Иногда хозяева приглашали пройти в дом и убедиться, что свободных мест нет. Однако мы и сами это видели, и уже были готовы притулиться где угодно, лишь бы спрятаться от бесконечного и нудного дождя.
Так продолжалось около часа. И все же, когда в большинстве домов уже погас свет, нам удалось найти подходящий дом, расположенный на самой окраине села. Нас приютил Владимир Михайлович Кудрявцев, в доме которого, на полу в коридоре и сенях, нашлось место для десяти уставших и замерзших женщин. Некоторое время спустя, я снова приехал в Бобино, чтобы еще раз поблагодарить этого доброго человека, и именно с этой встречи началась история деревянной Никольской церкви, что затем была возведена в селе при активном участии хозяина дома.
Все это случится через пять лет, а пока уставший и опечаленный крахом своего «суперплана» я шел и думал о том, что в следующий раз не дрогну и обязательно пройду весь путь. От начала и до конца. Как положено.
КРЕСТНЫЙ ХОД КАК ПРОТЕСТ
Наступил 2000 год юбилейный для Великорецкого паломничества. На этой волне с ним стали происходить удивительные изменения. Буквально на наших глазах оно значительно выросло и помолодело. Каждый год в него вливались сотни новых трудников, которые с замиранием сердца слушали рассказы бывалых ходоков о том, как еще недавно власти гнали их и преследовали, не давая придти на Великую реку.
В ту пору я нарабатывал материал для кандидатской диссертации по теме хрущевских гонений. Со страниц документов вставала, действительно, неприглядная картина, в свете которой крестоходцы казались героями своего времени. Позже писатель Владимир Крупин посвятил им слова, помещенные на памятном кресте, установленном на вершине Великорецкого холма: «Поклон вам, воины Христовы, сохранившие для нас великую святыню Великорецкий крестный ход». Лучше не скажешь. Вместе с тем, нельзя было не заметить, что многолетнее хождение без чудотворной иконы и духовенства имело свои печальные результаты.
Во-первых, в сознании многих людей крестный ход отделился от святыни и приобрел самодовлеющее значение. Являясь вызовом советской действительности, он стал восприниматься как протест и только, без отношения к самой иконе, ее истории и чудесам. Если бы паломникам сказали, что чудотворный образ больше никогда не пойдет на Великую реку, они, скорее всего, ответили бы, что это не так важно. Потому что, с иконой или без нее, они все равно отправятся в паломничество. Словно не святыня освящает ходоков, а, наоборот, их шествие, потертости и мозоли придают иконе величие и святость.
Так среди участников крестного хода стали появляться казаки с малоизвестными, а то и вовсе неканоничными иконами; старцы в инвалидных колясках, пророчащие о близком конце света; фотографы, специализирующиеся на уставших бабушках, грязи и покосившихся домах; экстрасенсы, крепкие мужчины в камуфляже и другие персонажи.
Если обычные паломники брали в путь иконы и молитвословы, то эти флаги, плакаты и листовки и собирали единомышленников через интернет, называя крестный ход «полевым выходом». Завидная мечта такой группы пойти в голове колонны и развернуть транспарант типа «православие или смерть». С таким расчетом, чтобы многотысячная колонна паломников оказалась идущей за этим транспарантом. После чего сделать несколько снимков и выложить их на своем сайте. Если же попутно удастся раздать несколько тысяч листовок, то «полевой выход» можно считать успешным.
Понятно, что к крестному ходу все это не имеет никакого отношения, о чем твердо и ясно сказано в его Уставе. Однако деятели не унимаются и не собираются упускать шанс заявить о себе. Когда же несколько лет назад один из священников попросил, чтобы они свернули плакаты и перестали раздавать листовки, то в ответ услышал: «Нам попы не указ. На Великую ходили как с попами, так и без попов. Это народная традиция, и ты ее не приватизировал. Так что иди своей дорогой!».
Причем это касается не только мужчин. Однажды перед началом паломничества мне довелось встречать поезд «Вятка», который с рюкзаками и походными ковриками, казалось, собирался целиком оправиться в крестный ход. Увидев трех женщин лет пятидесяти, я предложил подвезти их до Серафимовского храма, откуда в те годы начинался крестный ход. Они с радостью согласились.
Только отъехали от вокзала, попутчицы завели разговор о новых паспортах и ИНН. Словно хотели проверить, «настоящий» ли батюшка их везет? Я попытался возразить и в ответ сразу получил: «А вы почитайте вот это Старцы говорят Да мы сами эти шестерки видели!». Понял, что спорить бесполезно. Еду, молчу, и они тоже молчат. Так, молча, доехали до храма. Молча достали рюкзаки из багажника. Молча простились. Словно, кроме как о новых паспортах, и поговорить не о чем.
Складывается впечатление, что, привыкнув с советских лет против кого-то бороться, некоторые прихожане не могут от этого отвыкнуть. Жизнь, в самом деле, неидеальна. Но, если одни считают причиной тому собственное несовершенство, то другие, как пионеры, всегда готовы против чего-то сражаться новых паспортов и ИНН, демократии и русофобии, ювенальной юстиции, американского империализма, треклятого Запада и дальше по списку. Забывая, что к Великорецкой традиции это не имеет никакого отношения, и «подателям сего» надо не в крестный ход, а на баррикады.
Вместе с тем, надо понимать, что крестный ход всегда будет привлекать таких людей, так как является вызовом этому миру. Поскольку же новоначальные христиане стоят на ногах нетвердо, их легко сбить с верного пути. Поэтому так важно, чтобы вовремя нашелся человек, способный это объяснить.
Лично со мной такое произошло в паломничестве 2000 года. Тогда я, наслушавшись песен в исполнении Жанны Бичевской, был увлечен старым гимном «Боже, царя храни!» и на обратном пути под Медянами сподвиг нескольких крестоходцев его спеть. Идем, поем. По ходу дела к нам присоединяются другие паломники. Хорошо! Уже невольно хочется перейти на строевой шаг.
Вдруг с нами поравнялся священник. Идет рядом, слушает. Дослушал и говорит: «Хороший гимн. Только петь его здесь не надо, потому что это не демонстрация, а крестный ход. Давайте, лучше вместе споем тропарь святителю Николаю!». Начал, и мы за ним подхватили. Спасибо, что объяснил, а то бы я до сих пор путал крестный ход с демонстрацией.
ВСЕ ИДУТ, И Я ИДУ
В противовес этому, набирало силу другое отношение к крестному ходу, которое талантливому режиссеру Марине Дохматской удалось отразить в документальном фильме «Обет».
Как известно, у кино свои приемы и задачи, одна из которых заключается в том, что оно обязательно должно произвести впечатление, поразить зрителя. В данном случае «оружием массового поражения» было избрано само Великорецкое паломничество: самое древнее из ныне существующих ему более 600 лет, самое массовое насчитывающее десятки тысяч паломников, самое продолжительное более 150 километров пути, самое многострадальное в 1959 году его закрывали на всесоюзном уровне и одно из самых известных в России.
На экране мы видели все тоже «самое-самое». Уставшие от столичной суеты москвичи целыми вагонами с рюкзаками высаживались на кировском вокзале. Бесконечная колонна паломников переходила реку Вятку по мосту, над которым парил вертолет съемочной группы. Пожилая паломница вспоминала, как в былые годы плохие милиционеры шныряли по лугам и лесам и отлавливали хороших паломников. Губернатор коммунист дарил церкви колокола. Внимающий ему настоятель многозначительно молчал. Американский профессор увлеченно размышлял о русской соборности. Паломники наперебой рассказывали о чудесах и о том, что уже начали считать дни до нового паломничества. В итоге в душе зрителя рождалось, крепло и под конец фильма вырывалось из груди: «И я тоже хочу! Я должен попробовать!». Благодаря чему в крестный ход каждый год вливалось несколько тысяч новых участников.
Мне запомнилась встреча, которая произошла во время юбилейного паломничества 2000 года и довольно точно передает настроение тех лет. Утром второго дня пути за Бобинским волоком на подходе к селу Загарье в колонне паломников мне попалась на глаза группа школьников, на вид пятиклассников. После большого перехода и бессонной ночи дети сильно устали и понуро брели по полевой дороге, окутанной промозглым, сырым туманом.
Как вы здесь оказались? поинтересовался я.
Учительница предложила, родители согласились, вот мы и пошли, был ответ.
Где же вы ночевали?
Нас одна бабушка пустила на сеновал.
А родители с вами идут?
Только классный руководитель Мария Ивановна.
Дети показали на девушку лет двадцати с огромным рюкзаком за спиной, который едва ли не перевешивал ее назад. Бедная Мария Ивановна, а точнее просто Маша, стояла, чуть покачиваясь от усталости, и только улыбалась в ответ. Не в силах объяснить, как все это произошло, и предугадать, что с ними будет через час пути.
А не боитесь? Путь-то дальний! не унимался я.
Нет! Не боимся, отвечали школьники. Мы уже не раз ходили в поход. И на этот раз дойдем!
Понимали ли дети, чем паломничество отличается от обычного похода, а их учительница, какую ответственность взяла на себя? Этого я не знаю. В конце концов, молодожены, как правило, также мало что знают о семейной жизни, однако это не повод не вступать в брак. Не войдя в воду, плавать не научишься.
Так на рубеже веков тысячи людей захотели принять участие в Великорецком паломничестве, и не нам судить, какими путями Господь привел их на святое место. Однако мало создать семью, надо ее сохранить. Мало креститься, надо жить церковной жизнью. Мало пойти в крестный ход, надо научиться в него ходить. Причем делать это осознанно, в здравом уме и твердой памяти, стремясь, чтобы твой ход был крестным не только на словах, но и на деле.
ОБЕТ ИЛИ ОБЕД?
Вскоре стало очевидно, что идея паломничества, как исполнения обета, данного вятчанами при перенесении чудотворной иконы в Хлынов (Вятку, Киров), не может исчерпать всех его смыслов. Обет был дан хлыновцами, но на реку Великую шли не только они. В 2000 году по благословению патриарха Алексия II Великорецкий ход стал Всероссийским. После чего с каждым годом число иногородних паломников стало расти в геометрической прогрессии. Словно, каждый, вернувшись домой, брал за руку двоих и вел за собой.
Областные власти всячески поощряли эту тенденцию, поэтично называя Великорецкий крестный ход «визитной карточкой Кировской области». Затем в кулуарах стало звучать слово «бренд». При этом его планку приходилось с каждым годом поднимать все выше и выше, изыскивая все больше средств для того, чтобы принять, разместить и прокормить растущую армию паломников, обеспечить их безопасность, медицинское обслуживание и т. д.
Впрочем, к хорошему привыкается быстро. Поэтому, получив бесплатную кашу и хлеб, некоторые паломники роптали: «А где компот? В прошлом году был. Почему не наливаете?». Как в известном фильме про тунеядца Федю. Слышать это было горько и хотелось в ответ сказать: «Пожалуйста, определитесь, что это турпоход или паломничество, обед или обет?». Однако с обетом тоже было непросто.
Во-первых, потому, что даже священники не верили в то, что когда-то хлыновцы не смогли сдвинуть чудотворный образ с места, пока не пообещали ежегодно приносить его на святое место. А раз никакого чуда не было, то не было и обета, без которого общий Смысл паломничества распадается на тысячи индивидуальных смыслов, которых у каждого паломника целый рюкзак за плечами.
Во-вторых, во всем этом было нечто такое, с чем сердце не могло согласиться. Особенно с рассказом о том, как однажды хлыновцы не пошли на реку Великую, и тут же были наказаны морозами, внезапно ударившими в начале июня и едва не погубившими все посевы. Означало ли это, что, если в наши дни они не пойдут в крестный ход, Бог разрушит их бизнес, уволит с работы, пошлет плохого начальника, болезни или другие несчастья? Да и хорошо ли представлять Бога настолько мелочным и мстительным?
Тогда ответить на эти вопросы я не мог. Мысли, как пчелы, роились в моей голове, и по мере приближения к Великорецкому смысл паломничества все больше ускользал и дробился на тысячи маленьких смыслов. В итоге я вернулся к тому, с чего начал просто надо пойти и дойти! Когда же это было исполнено, и я снова без единой мозоли возвратился домой, то неожиданно понял, что больше в крестный ход не пойду, так как не вижу в этом смысла.
Сегодня я понимаю, что это было ошибкой, о причинах которой отец Александр Шмеман писал: «В наше время в центре религиозной жизни стоит не истина, а религиозное чувство. Оно, а не истина признается главной ценностью, по которой мерится все. И в церковной жизни, и в богослужении все расценивается в зависимости от того, что я хочу получить от них, что мне представляется существенным, что я люблю в них».
Добавлю, что, когда мы этого не получаем, то часто «с водой также выплескиваем ребенка» перестаем ходить в церковь, исповедоваться и причащаться, жить церковной жизнью. Словно говорим себе: «Это не работает, и потому тратить время на это не надо, лучше попробовать что-то другое». Однако со временем «другое» также надоедает и обесценивается. А все потому, что нам была дорога не истина, а религиозное чувство, которое, как и все другие чувства, зависит от гормонов, а они не вечны. Поэтому все, что нас волновало со временем выдыхается и перестает вдохновлять.