Натурально в другом месте. Не знаю, как уж там свидетели показали, что это именно я стоял на трамвайной остановке. Но это исключено.
Ничего не понимаю! был обескуражен судья. Толкнули вы?
Да.
Но вас там не было?
Совершенно верно.
Что за чудеса?! воскликнул судья, взмахнув руками вверх, и в зале вновь раздался смех.
Сейчас я всё поясню, Ваша честь. Дело в том, что встретил я этого беднягу на вокзале в тот же день, когда застрелил Мартина. Надо ли говорить, что состояние моё было удручённым? Я был сам не свой. Этот человек подошёл ко мне с безобидной просьбой, свойственной всем бродягам. Он сказал: «Господин, подайте ради Христа».
Я ещё раз повторюсь, что был в состоянии крайнего напряжения. Обыкновенно я не оскорбляю чувств верующих. Но тогда я ответил этому бедняге, что не верю в Христа.
«Ну тогда просто замешкался он, ради всего святого».
Я раздражённо ответил словами Бодхидхармы: «Нет никакой святости. Всё это выдумки человеческого ума. С точки зрения вселенной, нет ни святости, ни греха».
Бродяга смотрел на меня как оторопелый. Мне, разумеется, не стоило лезть в его христианский ум со своими антирелигиозными ценностями. Мне, как и подобает любому доброму человеку, стоило бы просто ему подать. Тем более, что в кармане у меня имелось денег более чем достаточно для подаяния.
Но моё состояние взяло надо мной верх. И я принялся доказывать ему, что его спасение не во Христе и не в ком бы то ни было другом, а только в нём самом. Что ему, вместо того, чтобы испытывать жалость к себе, стоило бы попытаться сделать хоть что-нибудь, чтобы быть достойным своего существования.
С моей стороны было глупо надеяться, что этот человек, имея многолетний опыт жалости к себе, вдруг за несколько минут обретёт мужество. Поэтому его реакция была абсолютно логична.
«Да пошёл ты на хер! сказал он. Не хочешь давать денег так бы и сказал! Тоже мне, философ хуев!»
Меня тогда оскорбило не столько его ругательство, сколько его слепость к искреннему желанию помочь. И тогда я не выдержал и ответил: «Ну тогда тебе нет никакого смысла продолжать это убогое существование! Иди, вон, бросься под трамвай!»
Поэтому, Ваша честь, никаких чудес. Я действительно подтолкнул этого человека к смерти. Но в момент его последнего шага я действительно уже был далеко.
Хотите сказать, спросил судья, что он покончил с собой?
Я не берусь утверждать этого однозначно. Меня там не было. Может быть, он просто на мгновение потерял бдительность, оступился. Но коли уж произошло такое совпадение, то я имею основание полагать, что мои слова сильно задели этого человека. Поэтому я не намерен снимать с себя ответственности. Слова это продолжение мыслей и начало действий, поэтому нам нужно быть крайне внимательными к тому, что мы говорим.
5
М-да, сказал судья, пожалуй, я не буду комментировать эту историю, дабы не давать вам более поводов для вашей дальнейшей демагогии. Предложу лишь вам перейти к заключению вашей душещипательной речи.
Справедливо, Ваша честь, сказал Кнедлик и приступил к рассказу о последней жертве: Её звали Катарина. Присутствующим она более известна как Бронислава Цибулка, но я буду называть её так, как она представилась мне в день нашего знакомства Катарина. Для вас она проститутка, падшая женщина. Для меня возлюбленная.
Мы познакомились на Святого Вацлава, возле костёла Штепана. Это ближайший от моего дома храм. В тот день на меня навалилась депрессия. Угрызения совести мучили меня. И я чуть было не совершил глупейший поступок, решив отправиться на исповедь. Большинство людей считает, что самое сильное желание убийцы скрыть свои преступления. Но это не так. Самое сильное желание убийцы хоть кому-нибудь рассказать о своих деяниях, облегчить душу, так сказать. Так я стоял возле входа в храм. Долго стоял, не решаясь войти. Всё думал. И вот ведь до чего додумался: а с какого это чёрта я должен исповедоваться перед человеком, который поклоняется Церкви той самой Церкви, на совести которой столько крови, что ей вовек не отмыться?
Тогда у меня родилась смешная мысль: если уж кому исповедоваться, так лучше самой распоследней шалаве, чем церковнику. Ох, задумчиво сказал Кнедлик, я убеждён, что все проститутки мира слышали куда больше откровений, чем все священники мира.
В зале раздались смешки. Кнедлик продолжил:
И в момент этой мысли ко мне подошла девушка. Совершенно бесцеремонно она осмотрела меня оценивающим взглядом и после сказала: «Господин не желает ли развлечься?»
Я же, будучи воспитан человеком весьма практическим, спросил: «А какие нынче расценки?»
«Орально тысяча крон, как на базаре выдала она, классика две пятьсот».
«Мне бы просто поговорить» сам от себя не ожидая, как закомплексованный мальчишка проговорил я.
«Просто поговорить это как классика», заявила она.
«Ничего себе у вас расценочки! возмутился я. За простой разговор, как за классику?!»
На что девушка с усмешкой ответила: «Ну это для вас это простой разговор. Для меня же это означает, что вы будете трахать мои мозги! А я трахаюсь за две пятьсот!»
В зале раздался откровенный смех.
Но я был бы не я, продолжил Кнедлик, если бы всё же не сторговался до двух тысяч.
Некоторые мужики в зале откровенно ржали, а один не выдержал и выкрикнул:
Я знал эту Катарину! Она мне за полторы давала!
Судья уже неустанно молотил своим молотком, впрочем, сам еле сдерживаясь от смеха.
Кнедлик выждал, пока все успокоятся, и продолжил: