Захожу, не разуваясь. Тут даже ковры сгорели, линолеум тоже.
В квартире темно, зябко, сыро. За окном льет дождь проливной, скребется в окна.
Прохожу по коридору, попадаю в гостиную и замечаю ее у стены.
Ангел сидит у стены на чертовом пакете, скрутившись от холода и склонив голову к согнутым коленям. На девочку падает тусклый свет фонаря, давая разглядеть ее тонкую фигурку. Вот тогда меня накрывает, и мои обещания, данные самому себе, летят к чертям собачьим. Я ее забираю, наплевав на то, что каждую, сука, секунду обещал себе ее отпустить. Дать ей шанс жить без себя, но, как только вижу ее, вдыхаю ее запах, у меня сносит тормоза.
Моя. Пульсирует в висках. Не отдам никому, сдохну, но не отдам.
Я забираю Ангела ночью, она шарахается от меня, как от чего-то ядовитого. Не смотрит мне в глаза, боится даже коснуться, хотя еще месяц назад ластилась ко мне, просила меня, целовала так, что хотелось сдохнуть в ее руках.
Теперь же ее глазки зеленые потухшие, сама Ангел заметно похудела, на щеках пропал румянец, так же как и ее ямочки. Увидев меня, она забилась в угол, как птичка, прижала к себе руку в гипсе в защитном жесте. Защитном, сука, жесте от меня!
Руки сжались в кулаки, но пугать ее сильнее не хотелось. Еще там, в больнице, я понял, что у нас больше не будет так, как прежде. Она не смотрит на меня с таким трепетом и обожанием, как раньше. Даже близко не так. Теперь в ее глазах страх ко мне, недоверие, скрытность.
Я не везу ее на дачу, забираю к себе домой. Я больше не прячусь, я нанял столько охраны, что, сука, целый взвод можно охранять, сделав из своего дома крепость.
Ангел всю дорогу едет молча, как можно дальше от меня отодвинувшись, тогда как я до хруста сжимаю руль, чтобы не коснуться ее.
Я скучал, боже, я скучал по ней как ненормальный, но теперь даже пальцем не могу ее тронуть, не имею права, но и отпустить не смог. Просто не смог. Как увидел ее в той квартире, понял, что нет. Она уже раз назвалась моей, а значит, будет моей, хочет того или нет.
Ангел засыпает прямо на диване, а утром заявляется Тоха. Он ей дал свой телефон. Умник, блядь. Прискакал, испугался, что я ее тут истязаю, наверное.
***
Бакир, ну что ты творишь? Как это вообще называется?!
Не лезь. Я тебе что сказал сделать? Ты меня послушал? Я тебя нормально попросил отвезти ее на квартиру, а не бросать в пустой обнесенной хате без замка, Тоха!
Лина не захотела ехать на ту квартиру. Она как про деньги за лечение узнала, так сразу запсиховала вся, не захотела ехать никуда, домой попросилась. На хрен мне эти проблемы?
Так а кто тебя просил трепать об этом, Тоха? Мать твою, я же просил не говорить!
Ну черт, ну прости. Я ж не знал, что там даже замка нет и условий. Я там вообще не был, Линка сказала, соседка приютит.
Какая на хуй соседка? У нее инсульт. Тоха, блядь, думать надо башкой своей!
А сам-то думаешь? Что ты делаешь?! Линка мне среди ночи позвонила, всполошенная, голос дрожит. Сам-то чем лучше? Зашугал девку, дальше некуда, блядь! Ты ее поломал, я что, сука, слепой, по-твоему? Она как тень в больнице лежала, на таблетках дни и ночи, по частям склеивали, беседовали с ней, хоть как-то расшевелить пытались, потому что она ни хера первые дни даже не говорила, а ты тут снова нарисовался. Хоть бы раз к ней пришел нормально проведать, хоть бы раз поговорил, прощения нормально попросил, так нет же! Мы ж гордые, сука!
Заткнись! Закрой пасть, блядь!
Тоха не знает, что я приходил к ней. Никто не знает, я не мог это сказать никому, хотя думаю, что он догадывается, судя по тому, что я ни одной ночи дома и в клубе не провел. Я был с ней. Постоянно.
Да мне-то что, мне похуй вообще. Сдыхай тут сам, но девку гробить дальше не дам. Так, все, давай я заберу ее, отвезу на квартиру. Больше ты о ней не услышишь.
Тоха поворачивает к дому, но я преграждаю ему путь.
Нет.
Нет? В смысле нет? Миша, ну, не дури! Она же девочка еще совсем, вчерашняя школьница! Ты что, насильно ее тут будешь держать?! Совсем озверел?
Да, буду! Она будет здесь, хочет того или нет!
Бакир, ты меня пугаешь.
Ищите Архипова. Пока не найдем его, малая будет при мне. Так надо, Тоха. Один раз я уже сделал ошибку.
Ладно, я понял. Ищем. Уже всех собак на уши поставили, но с Линкой полегче. Сам видишь, какая она изломанная вся, ни родственников, ни хрена у нее нет, хотя кому я рассказываю, сам знаешь, каково это.
Ищите лучше! ору на него, бешусь, хотя понимаю, что Тоха прав. Он, сука, прав как никогда.
Глава 8
Я сижу в этой комнате уже два часа и, если честно, выйти опасаюсь. За дверью тихо, слишком тихо для того, чтобы я уже вся извелась. Сама комната огромная, окна в пол, тяжелые коричневые шторы. Вся мебель деревянная, большая кровать, на которую я так и не сажусь.
Здесь каждый сантиметр пропитан его запахом, и я боюсь сделать лишнее движение, чтобы не разозлить Бакирова и просто чтобы не стать к нему ближе. Слишком сильно обожглась, и мне кажется, стоит сделать шаг навстречу и я снова обожгусь. Обгорю до самых костей.
Из окон дома замечаю, что по периметру этого огромного двора снует охрана. Мужчины ходят с овчарками, и у меня создается стойкое впечатление, что я попала не домой к Бакирову, а в какую-то хорошо охраняемую тюрьму.
Зачем я ему он ведь не приходил ко мне ни разу после того нашего разговора в больнице, я ему больше не нужна, особенно после того после того, как меня использовали его дружки.
Я в этом уверена, никаких сомнений нет. Бакиров никогда не врет, и тогда он ясно дал мне понять, что после него меня поимеют остальные.
Боже, это какой-то кошмар, и такой грязной я себя в жизни не чувствовала. Сколько раз после того я ни принимала душ, это чувство грязи и чужих рук оно никуда не делось. В первые дни я даже с Толиком боялась говорить, боялась своего врача, а потом немного отпустило, но ощущение грязи не ушло.
Лучше бы Бакиров меня сам пристрелил тогда, но не так, не так жестоко. Не отдавал бы меня никому, ведь теперь я на ноги встать не могу, я не помню остаток той ночи, и, наверное, это хорошо, ведь если бы запомнила, уже давно бы надела себе петлю на шею от горя.
Я хотела быть его. Мамочка, как же сильно я хотела быть его, только его, только с ним, для него, но судьба распорядилась иначе, и теперь я даже уже не его полотерка. Я его собственность. Я собственность бандита, и хуже всего то, что я не знаю, что Михаил будет со мной делать и что меня теперь ждет.
Вскакиваю со стула, когда дверь резко отворяется. Бакиров стоит на пороге. Такой высокий, крепкий, большой, такой мой и такой чужой. Почему-то я не могу смотреть прямо на него. Так, мельком только, потому что у меня дрожит каждая жилка в теле, и я не знаю, откуда это взялось.
Я так никогда его не боялась, он меня всегда защищал до той ночи, когда я хотела умереть от его руки, но он решил иначе. Бакиров сделал мне больно, и вспоминать об этом я не хочу.
Иди завтракать.
Я не хочу завтракать.
Не заставляй меня повторять дважды, Ангел.
Сглатываю, поджимая губы. Когда-то я обожала, когда Михаил меня так называл. Ангел. Мне это казалось очень нежным и ласковым словом, но теперь в голосе Бакирова сталь, и я понимаю, что права на отказ у меня нет.
Осторожно подхожу к нему и следую за Бакировым на кухню. Он что-то приготовил, но сразу вижу, что готовил не сам, а просто вытащил еду из пакетов. Блюда из ресторана. Я до сих пор помню их запах, хотя сама почти никогда там не ела, это было слишком дорого для меня, а теперь и подавно, когда у меня нет денег. Совсем нет, и взять их неоткуда, потому я не летаю в облаках и не рассчитываю, что Михаил возьмет меня обратно мыть полы в его заведении.
Ешь бери.
Спасибо.
Пододвигает ко мне большую тарелку плова. Еще теплый, такой ароматный, парующий, и у меня мгновенно собирается слюна во рту. Я уже успела проголодаться, однако, как только беру вилку, замечаю, что Бакиров смотрит на меня. Как на собственность свою, на свою игрушку, которую надо покормить, и аппетит сразу же улетучивается.
Михаил берет такую же порцию и начинает есть с аппетитом, пока я ковыряю свой плов вилкой. Мельком поглядываю на него. Михаил не мальчик совсем, взрослый мужчина, сильный и крепкий, плечистый, здоровый. В нем нет ни капли смазливости и юношеской милоты, однако красивее Бакирова для меня нет и не было никогда. На него хочется смотреть. Его хочется коснуться хотя бы подушечками пальцев и вдохнуть запах, как тогда, в нашу единственную ночь, когда мне было это позволено, когда я думала, что счастливей меня нет на всем белом свете.
Бакиров опирается на стол, он в черной рубашке, закатанной на локтях. Его ладони очень мужские и красивые, когда-то я сходила с ума по его рукам, таким грубым, в татуировках, а теперь боюсь смотреть на них. На сильной шее пульсирует венка, из расстегнутой на груди рубашки выглядывают черные волосы. Широкие плечи, подтянутый спортивный торс. У него теперь густая короткая борода, черные волосы назад уложены и выбриты на висках, лицо серьезное, суровое даже. Прямой нос, строгие губы, большие карие глаза с зеленой радужкой и густыми черными ресницами. Михаил безумно красив, за него я была готова умереть и сделала бы это снова, не задумываясь. Не потому, что дура, а потому, что не могу допустить, чтобы с Михаилом что-то случилось. Даже после всего, даже сейчас, ненавидя себя за слабость.
Бакиров открывает еще один лоток и достает оттуда перцы. Такие острые зеленые перцы, от которых, я знаю, язык горит огнем. При этом он надкусывает один из них, а после полностью прожевывает и даже глазом не ведет.
Оказывается, Миша любит острое, а я не выношу. Он любит курить, а я кашляю от дыма, и слезы всегда выступают на глаза. Он вырос на улице, а я была домашней девочкой, купающейся в заботе родных.
Интересно, остановился бы Михаил той ночью или добил бы меня, если бы я не потеряла сознание? Я не знаю. А вдруг он меня все еще ненавидит и специально привез сюда, чтобы продолжить мстить?
За что, уже сама не знаю. Просто за то, что я есть. Вдруг он меня все еще ненавидит, вдруг достанет ремень, разорвет на мне одежду и сделает больно? Снова.
Почему ты не ешь?
Не хочу.
Ты должна есть, не то совсем охлянешь! повышает голос, а у меня вилка в руке дрожит.
И тогда ты меня отпустишь?
Нет, но и отбиваться от меня у тебя не будет сил. Ты ведь об этом сейчас думаешь, не так ли, Ангел?
Нет!
Как он понял? Словно сканер видит меня.
Тебе не нравится еда?
Подталкивает ко мне еще разные блюда из ресторана, а у меня слезы подкатывают к глазам.
Это унизительно. Понимать, что ты голодна, и не иметь возможности взять, не иметь возможности это купить, потому что платить нечем, а быть должной Бакирову еще и за еду я не собираюсь.
Я не хочу есть, я же сказала!
Подрываюсь со стула, отодвигая от себя нетронутый плов, и вижу, как Михаил с силой сжимает вилку в ладони. Так сильно, что та аж гнется.
Сядь. Не кричи. Я закажу тебе что-то другое. Что ты хочешь?
Ничего, я ничего не хочу!
Села, я сказал!
С силой ударяет кулаком по столу так, что на нем аж подпрыгивают тарелки, а мне дурно становится. Мне страшно, кажется, Михаил и меня сейчас ударит кулаком, как этот стол. Ухватываюсь рукой за край стола, ноги подгибаются.
Ой
Черт, Ангел!
Даже не замечаю, как Михаил оказывается рядом со мной, подхватывает меня под локоть, а меня как током бьет. Не могу, не могу я, чтоб он меня касался.
Пусти! Я хочу в комнату, пожалуйста, я хочу в комнату! вскрикиваю, и Михаил резко меня отпускает. Я вижу, как темнеют его глаза, и мне становится страшно. Опустив голову, сбегаю в комнату и закрываю дверь. Сердце неистово прыгает в груди, и через минуту я вижу, как Михаил вышел из дома, хлопнув дверью, сел в машину и быстро выехал со двора.
Охранники закрыли ворота, и, спустившись на первый этаж, я вижу, что Миша все сгреб со стола и отправил в урну вместе с приборами.
Глава 9
Весь день я провожу одна. Дом Бакирова оказывается огромным, в нем не одна спальня, как я думала, а несколько, поэтому я выбираю себе отдельную комнату. Самую маленькую и самую дальнюю от его спальни. Ее окна выходят на ворота, и хоть я не жду, когда Михаил вернется, но то и дело поглядываю в окно.
Никаких фотографий в его доме я не нахожу, как и альбомов или памятных вещей. У меня создается ощущение, что Бакиров здесь или не так давно живет, или у него просто нет ничего из прошлого, хотя есть кое-что, что сразу бросается в глаза. Его запах. Им пропитаны его вещи. И конечно, пепельницы. Дорогие медные литые пепельницы расставлены по всему дому, и у меня было рука поднимается все это выбросить, но я тут же отметаю эту идею. Бакиров скорее меня выкинет, чем свои пепельницы, хотя это было бы не так уж и плохо.
Пошатавшись по дому, я нахожу его рубашку на одном из кресел и, осторожно взяв ее в руки, невольно вдыхаю запах. Сигареты, кофе и мускус. Боже, как же сильно я соскучилась по его запаху, как же сильно он нравится мне несмотря ни на что. Как наркотик, как что-то запретное и очень волнующее меня.
За дверью что-то шуршит, и я быстро кладу вещь обратно. Не хочу, чтобы Михаил видел мою слабость, и еще больше не хочу выглядеть перед ним жалкой, хотя в этом сильно сомневаюсь. Не он у меня дома на правах собственности, а я у него с единственным пакетом вещей, и это бьет по больному.
Я никогда ничего не получала просто так, я честно работала на Бакирова, и у меня всегда были мои деньги, мой дом, школа и хоть какая-то стабильность. Теперь же я словно потеряла почву под ногами и никак не могу найти опору, но хуже того, что я не знаю, зачем Бакиров забрал меня себе. Я же грязная, пользованная уже, и Михаилу наверняка противно даже смотреть на меня, вот он и не смотрит, а если смотрит, то как-то жутко, так серьезно, что мне от этого становится самой страшно.
На улице быстро темнеет, но Бакиров дома так и не появляется, поэтому я все же не выдерживаю и иду в душ в комнате, которую выбрала. Я уже два дня не делала перевязку, и рана на груди начинает неприятно жечь. Мне сняли швы, но шрам еще очень свежий, и его нужно смазывать мазью, которой у меня нет. Могла бы позвонить Анатолию, попросить привезти, но это уже будет слишком нагло с моей стороны. Они и так с Людой почти каждый день приходили ко мне, столько лекарств мне приносили даже не сосчитать. Просить же мазь у Бакирова я не стану, потому что потому что не хочу ничего брать от него и увеличить перед ним свой долг.
Я выхожу из душа с влажными волосами, в одной майке и трусиках, потому что халата у меня просто нет, и, как назло, в этот момент дверь комнаты распахивается, я не успеваю прикрыться.
Бакиров собственной персоной, и конечно, он не постучал. Вломился ко мне, как к себе домой, хотя это же и есть его дом и его правила.
Не смотри! Стучать надо!
От неожиданности хватаю покрывало и подношу к груди, однако момент упущен, и конечно, Михаил успел увидеть меня полуголую, и мой шрам на груди в особенности. Он немаленький, там восемь швов, и теперь я не могу носить майки или открытые платья. Шрам заметен и пока еще жутко красный.
Я не привык стучать у себя дома, басит Бакиров, а я резко отворачиваюсь от него спиной, сердце колотится, как у мышонка. На улице ночь, и почему-то только теперь я понимаю, что Миша пришел не просто так. А вдруг вдруг он что-то потребует, вдруг он меня коснется?
Даже не дышу, когда слышу тяжелые шаги за спиной. Точно медведь, Бакиров подходит ко мне, и я макушкой чувствую его теплое дыхание и эту энергетику, которая ломает кости.
Ангел, посмотри на меня.
Медленно оборачиваюсь, чтобы встретиться взглядом с красивыми карими глазами. Такими серьезными и потемневшими сейчас, почти черными.
Мы стоим друг напротив друга. Бакиров на полторы головы выше меня, и я не выдерживаю его взгляда. Пальцы сжимаются до хруста, с силой вжимаю в себя покрывало, чувствуя себя голой.