Чарли подтягивает ноги и открывает книжку на первой странице, где Бэтмен и Робин раскачиваются на длинной веревке, чтобы запрыгнуть на стену. В один прекрасный день он научится читать. И тогда он прочтет эту историю. Почувствовав чью-то руку на плече, он поднимает голову. Это Джимпи. Он раскачивает на цепочке переливающийся медный диск.
Держи. Буркнув это слово, он бросает амулет ему на колени и уходит, припадая на одну ногу
Раньше я как-то не задумывался, а ведь он сделал доброе дело. А с какой стати? Память об этом дне, такая ясная и полноценная, стоит передо мной, как вид из кухонного окна в раннее, еще сероватое утро. С тех пор я сильно продвинулся благодаря усилиям профессора Нимура и доктора Штрауса и других ученых в Университете Бикман. Интересно, что об этом думают Фрэнк и Джимпи?
22 Апреля
Отношение ко мне в пекарне изменилось. Они не только игнорируют меня. Я чувствую враждебность. Доннер готовит мое вступление в пекарский союз, и он снова прибавил мне зарплату. Скверно, что из-за реакции сотрудников меня это не радует. Отчасти я могу их понять. Они не знают, с чем связаны мои перемены, а раскрыть секреты я не вправе. В общем, они мной не гордятся, как я ожидал. И это еще мягко сказано.
Но мне же надо с кем-то общаться. Попрошу-ка я мисс Кинниан сходить со мной завтра вечером в кино и, так сказать, отпраздновать мое повышение. Если у меня хватит запала.
24 Апреля
Профессор наконец согласился со Штраусом и со мной, что я не могу описывать в своих отчетах все-все, зная, что это будет сразу прочитано в лаборатории. Я старался быть до конца откровенным, но есть же вещи интимные.
Короче, теперь я вправе записывать что-то для себя, но перед своим заключительным докладом для Фонда Уэлберга профессор прочитает мои дневники и решит, чтó из этого можно опубликовать.
Сегодняшний инцидент в лаборатории меня сильно огорчил.
Я зашел в офис посоветоваться с Нимуром или Штраусом, стоит ли мне приглашать Алису Кинниан в кино. Но не успел постучать в дверь, как услышал горячий спор. Зря, конечно, я не ушел, но трудно отказаться от привычки развешивать уши, когда ты знаешь, что все ведут себя так, будто тебя не существует.
Кто-то стукнул кулаком по столу, а затем профессор прокричал:
Я уже известил комитет, что мы представим доклад в Чикаго!
Затем я услышал голос доктора Штрауса:
Гарольд, вы поторопились. Полтора месяца не срок. Он продолжает меняться на глазах.
Нимур:
До сих пор мы точно предсказывали паттерн развития, не так ли? Значит, мы вправе сделать промежуточный доклад. Джей, чего вы опасаетесь? Опыт удался. Показатели позитивные. Ошибки исключены.
Штраус:
Для нас это слишком важный проект, чтобы его сейчас публичить. Вы берете на себя слишком большую
Нимур:
Вы забыли, кто возглавляет этот проект!
Штраус:
А вы забываете, что вы не единственный, кто печется о своей репутации! Повышая ставки, мы подвергаем свою гипотезу массированным атакам.
Нимур:
Регрессии не будет, я уверен. Я десять раз все перепроверил. Промежуточный доклад нам ничем не грозит. Дела идут по нарастающей.
Спор разгорался. Штраус кричал, что Нимур метит в председатели факультета психологии университета Халлстона, а Нимур обвинял Штрауса в том, что тот хочет наварить на своем исследовании. Тут Штраус заявил, что этот проект напрямую связан с его техническими разработками в области операций на мозге и инъекций ферментов и уж точно не меньше, чем теории Нимура, и когда-нибудь нейрохирурги во всем мире будут использовать его методы, а в ответ ему напомнили, что эти новые технические разработки не появились бы на свет без его, Нимура, оригинальной теории.
Они обзывали друг друга: «Оппортунист, циник, пессимист!» а я испытывал страх. Я вдруг осознал, что не должен стоять под дверью и подслушивать их разговор. Если бы я был по-прежнему умственно отсталым и не понимал сути происходящего, они, скорее всего, не возражали бы, но сейчас, когда я все понимал, они были бы против. И я ушел, не дожидаясь конца.
Уже наступили сумерки, и я шел по улицам, пытаясь понять природу своего страха. Я впервые увидел их такими, какие они есть: не богами и даже не героями, а простыми людьми, желающими что-то извлечь из сделанного. Но если Нимур прав и эксперимент удался, то какая мне разница? Впереди столько дел, столько планов.
Завтра их спрошу, стоит ли мне приглашать мисс Кинниан в кино в связи с моим повышением.
26 Апреля
Я знаю, нехорошо после лаборатории задерживаться в колледже, но эти снующие вокруг молодые ребята и девушки с книжками, обсуждающие то, чему их научили в классе, приводят меня в возбуждение. Вот бы поболтать с ними за чашкой кофе в студенческом кафе, поспорить о прочитанном, о политике, об идеях. Послушать их рассуждения о поэзии, науке, философии: о Шекспире и Мильтоне, о Ньютоне, Эйнштейне и Фрейде, о Платоне, Гегеле и Канте, вообще о великих именах, звучащих у меня в ушах, подобно большим церковным колоколам.
Иногда, сидя в столовой, я прислушиваюсь к их разговорам, изображая из себя студента, хотя я намного старше их. Я тоже ношу с собой книги и даже стал покуривать трубку. Глупо, конечно, но поскольку я связан с лабораторией, то считаю себя причастным к университету. Только бы не возвращаться домой в свое одинокое затворничество.
27 Апреля
Я кое с кем познакомился в студенческой столовой. За столом шел спор о том, написал ли Шекспир пьесы, которые ему приписывают. Толстяк с потным лицом заявил, что все эти пьесы сочинил Марло. Коротышка Ленни в темных очках с ним не согласился и сказал, мол, всем известно, что пьесы написал сэр Фрэнсис Бэкон, а Шекспир нигде не учился и не получил серьезного образования, которое просматривается за автором пьес. А паренек в шапочке первокурсника сказал, что слышал в мужском туалете разговор о том, что все шекспировские пьесы написала женщина.
Потом они заговорили о политике, об искусстве и о Боге. Никогда раньше мне не приходилось слышать, что Бога, возможно, не существует. Я даже вздрогнул и впервые задумался о Боге.
Теперь я понимаю, почему так важно учиться в университете. Ты получаешь знания и начинаешь понимать: все, во что ты раньше верил, это вранье, ничто не является таким, каким оно тебе представлялось.
Пока они спорили, я чувствовал, как во мне поднимаются пузырьки возбуждения. Вот чего я хочу учиться в университете и слушать разговоры о важном.
Почти все свободное время я провожу в библиотеке. Читаю и впитываю прочитанное. Я не сосредоточен на чем-то конкретном, просто штудирую беллетристику: Достоевский, Флобер, Диккенс, Фолкнер. Хватаю все, что попадается под руку, пытаясь утолить неисчерпаемый голод.
28 Апреля
Сегодня мне приснилось, как мама кричит в кабинете директора начальной школы 13, где я учился (пока меня не перевели в публичную школу 222).
Он нормальный! Он нормальный! Он вырастет не хуже других, даже лучше! Она пыталась расцарапать лицо директору, но папа ее удерживал. Когда-нибудь он окончит университет и станет большим человеком! Она пыталась вырваться из отцовских объятий и повторяла: Он окончит университет и станет большим человеком!
В кабинете было много людей, и они выглядели смущенными. А помощник директора отворачивал лицо, чтобы никто не заметил его улыбки.
Длиннобородый директор в моем сне расхаживал по кабинету и показывал на меня пальцем.
Ему нужно особое учебное заведение. Отдайте его в спецшколу Уоррен, а здесь ему не место.
Папа вывел ее, плачущую и кричащую, в коридор. Во сне я не видел ее лица, но на меня капали кровавые слезы. Брр.
Проснувшись, я вспомнил свой сон и еще кое-что. Мне было шесть лет, когда это случилось. Еще не родилась Норма. Я вижу маму, худую брюнетку, говорящую скороговоркой и все время размахивающую руками. Лицо, как всегда, плохо различимо. Волосы собраны наверх в пучок, и она тянется к нему, оглаживает, словно проверяя, на месте ли он. Она порхала вокруг моего отца, как такая большая белая птица, а он был слишком грузен и неповоротлив, чтобы избежать ее поклевок.
Я вижу Чарли посреди кухни, в руке у него вертушка разноцветные бусы и колечки на леске. Он вздергивает ее, и колечки крутятся в одну сторону, а затем в другую, отбрасывая яркие блики. Он может этим заниматься часами. Не знаю, кто эту вертушку смастерил и куда она потом делась, но я вижу, с каким увлечением он все это проделывает.
Она кричит нет, не на него на отца:
Я не собираюсь его туда отводить! Он нормальный!
Роза, хватит притворяться, что все в порядке. Посмотри на него. Ему уже шесть лет, и чем он занимается
Он не тупой. Он нормальный и вырастет как все.
Папа печально смотрит на сына, а Чарли улыбается в ответ и еще раз вздергивает вертушку, чтобы показать отцу великолепные вращения.
Да брось ты ее уже! Мама выбивает вертушку из его рук, и та с грохотом падает на пол. Иди поиграй с алфавитными кубиками.
От этого взрыва эмоций он оцепенел. Стоит, не зная, чего еще ожидать. Он начинает дрожать. А родители продолжают ругаться, и он ощущает какое-то давление внутри, отчего у него начинается паника.
Чарли, немедленно в туалет! Не то опять напрудишь в штаны!
Он бы и рад подчиниться, но ноги не слушаются. А руки сами прикрывают лицо от возможной оплеухи.
Роза, бога ради. Оставь ты его в покое. Гляди, как ты его напугала. Из-за этого он и
А где твоя помощь? Мне приходится все делать самой. Я его учу, учу чтобы он не отставал от других. Он просто медленно соображает. А так он ничем не хуже остальных.
Не обманывайся, Роза. Будь честной перед собой и перед ним. Не притворяйся, что он нормальный. И не веди себя с ним так, будто имеешь дело со зверьком, которого можно обучить трюкам. Ты можешь просто оставить его в покое?
Я хочу, чтобы он был как все!
Стычка продолжается, а его ощущение распирания изнутри становится пугающим. Кажется, мочевой пузырь сейчас лопнет. Надо срочно в туалет, как уже было сказано, но ноги ему не подчиняются. Он бы предпочел сесть на корточки прямо здесь, в кухне, вот только за это можно схлопотать по лицу.
Ему нужна вертушка. Если он снова увидит вращающиеся колечки, то сумеет себя проконтролировать и не напрудит в штаны. Но вертушку разнесло на кусочки: одни колечки оказались под столом, другие закатились под раковину, а леска лежит рядом с плитой
Как странно: хотя я отчетливо слышу их голоса, но их лица размыты, и я различаю только общие контуры. Папа грузный и сутулый. Мама худая и подвижная. Видя их из сегодняшнего дня с их непрестанной руганью, я хочу им крикнуть: «Да посмотрите же на Чарли! Ему надо срочно в туалет!»
Он стоит, теребя свою рубашку в красную клетку. Яростные крики летают между родителями как горячие искры. В них сквозят гнев и чувство вины, но их идентифицировать он не в состоянии.
В сентябре он снова пойдет в эту школу и будет как миленький выполнять задания.
Ты можешь взглянуть правде в лицо? Тебе же сказали: он не способен учиться в обычном классе.
Кто сказал? Сучка училка? И это еще мягко сказано. Если она еще раз на меня наедет, я не ограничусь письмом в отдел образования, я вырву ей глазенки вот этими ногтями! Чарли, что ты елозишь? А ну марш в туалет! Ты знаешь, как все делать.
Ты не видишь? Он хочет, чтобы ты его отвела. Ему страшно.
Прекрати. Он отлично может сам дойти до туалета. В медицинском пособии сказано: это вселяет уверенность и ощущение достигнутого результата.
Чарли охватил ужас, ожидающий его в комнатке с холодной плиткой. Как войти туда одному? Он тянется к матери, всхлипывая: «Туа туа» и получает удар по руке.
Нет, следует суровый приговор. Ты уже взрослый мальчик, вот сам и разбирайся. Спускай штаны в туалете, как я тебя учила. А если сейчас обмочишься, то я тебя хорошенько отшлепаю
Я словно заново испытываю его ощущения. Мочевой пузырь раздуло, а родители все ждут, как он поступит. Он уже не хнычет, а плачет. Наконец он теряет контроль над собой и напускает в штаны, при этом закрывая лицо руками.
Стало мокро и тепло, облегчение и страх. Этот страх она заберет себе, как всегда. И хорошо его отшлепает. Она уже подходит с криком: «Ах ты дрянь!» Чарли бросается к отцу за помощью.
Я вдруг вспоминаю, что ее зовут Роза, а его Матт. Надо же, забыл имена родителей. А еще Норма. Странно, я так давно их не вспоминал. Вот бы увидеть лицо Матта, чтобы понять ход его мыслей. Помню только, как она начала меня шлепать, а Матт Гордон развернулся и вышел из квартиры. Жаль, что я почти не вижу их лиц.
Отчет о проделанной работе 11
1 Мая
Как это я раньше не замечал, какая мисс Кинниан красивая? У нее голубиные карие глаза, а перистые каштановые волосы почти касаются ямочки на шее. А когда улыбается, кажется, что она надувает губки.
Мы сходили в кино, а затем поужинали. О чем был первый фильм, я толком не понял, так меня волновало ее присутствие. Дважды ее голая рука коснулась моей на подлокотнике, и оба раза я свою отдернул от страха, что она выскажет недовольство. Все мои мысли были о ее нежной коже в десятке сантиметров от меня. Впереди, через ряд от меня, я увидел молодого человека, обнимающего за плечи свою девушку. И мне захотелось точно так же обнять мисс Кинниан. Жутковато. А если незаметно положить руку на изголовье потом чуть выше еще чуть-чуть вот уже и шеяну же
Так и не отважился.
Единственное, что мне удалось, это положить локоть на изголовье и тут же пришлось вытирать пот с лица и шеи.
Один раз ее нога случайно коснулась моей.
Это было такое испытание, до того болезненное, что я заставил себя думать о другом. Первый фильм был о войне, и я запомнил только самый конец, когда солдат возвращается в Европу, чтобы жениться на женщине, которая спасла ему жизнь. Второй фильм меня заинтересовал. Психологическое кино о влюбленной супружеской паре, которая при этом все разрушает. Все идет к тому, что мужчина ее убьет, но в последний момент она что-то выкрикивает во время ночного кошмара, и это воскрешает в его памяти нечто из детства. Эта картинка помогает понять, что его ненависть на самом деле направлена на порочную гувернантку, которая запугивала его страшными историями, что оставило в его личности неизгладимый след. Он издает радостный крик от этого открытия и тем самым будит жену. Муж заключает ее в объятья, из чего можно заключить, что все его проблемы решены. В общем, дешевка. Видимо, я выказал свое неудовольствие, поскольку после сеанса Алиса спросила меня, чтó мне не понравилось.
Это фальшь, сказал я, когда мы вышли из зала. В жизни все не так.
Ну разумеется, сказала она со смехом. Это же вымышленный мир.
Нет! Это не ответ, настаивал я. Даже в вымышленном мире существуют правила игры. Сцены должны быть логически выстроены и коррелировать одна с другой. А этот фильм фальшивый. Связи надуманны, потому что сценарист или режиссер вставили вещи, которые здесь неуместны. И это неправильно.
Мы вышли на иллюминированный ночной Таймс-сквер, и, задумчиво глядя на меня, Алиса сказала:
Как быстро ты растешь.
У меня в голове путаница. Мне не совсем ясно, в чем заключаются мои знания.
Это не так важно, утверждала она. Главное, ты стал видеть и понимать разные вещи. Она изобразила это рукой, ловя неоновые блики от иллюминации, пока мы направлялись к Седьмой авеню. Ты начинаешь видеть то, что скрывается за поверхностью. Твои слова о необходимости корреляции сцен это глубоко.
Да ладно вам. По-моему, я ничего не достиг. Я по-прежнему не понимаю ни себя, ни свое прошлое. Я не знаю, где мои родители и как они выглядят. Когда они являются мне в проблесках памяти или во сне, их лица размыты, представляете? А мне важно выражение эмоций. Я ничего не пойму, пока не увижу их лиц
Чарли, успокойся. На нас уже оборачивались прохожие. Она взяла меня под руку и притянула к себе, как бы окорачивая. Наберись терпения. Не забывай, ты проходишь за недели то, на что у других уходят годы, если не вся жизнь. Ты губка, впитывающая знания. Скоро ты начнешь соединять концы и поймешь, как стыкуются сложные понятия. Разные уровни знаний это как ступеньки огромной лестницы. Ты будешь забираться все выше и выше, и тебе будет открываться все больше и больше пространства вокруг.