«Не забудь снять бахилы!»
«Иди, значит, в ларек, где тебя что меня? Как он сказал? Слепили? Нет, не слепили. Изготовили? Не запомнил. Нахамит же такая вот стерлядь, и ты там весь день Господи, больно!».
А это дождь вновь принялся лупить господину Шаурме по открытой ране; вернее, не вновь принялся дождь и не переставал просто господин Шаурма за это время вышел на улицу и теперь бежал в укрытие, в торговый центр.
«Где меня изготовили тоже ведь квест: поди-ка найди! И вроде пришел: по-хорошему, в поликлинику нет, это уже в прошлом, об этом уже нет смысла думать. А может самому как-то зашиться? Или пластырь какой, или бинт? Хотя бы как ну в общем, ну временно, как контекстуальный синоним такой».
Господин Шаурма приобрел в аптеке торгового центра бинты нестерильные и пошел в туалет их накладывать; в туалете, слава Богу, никого не было. Господин Шаурма обвязал часть головы, так что, если очень сильно захотеть, походило на бандану, даже и молодежно как будто, но, конечно, если серьезно смотреть, придирчиво, то всякому видно, что это бинты.
Господин Шаурма покрасовался перед зеркалом и пришел к выводу, что лучше купить еще кепку или даже шляпу, чтобы не возбуждать излишнего сочувствия и приобрел весьма дорого бейсболочку «Рибок».
«Где тебя сделали, где тебя сделали гм. Возвращение блудного сына-то вот получается, размышлял господин Шаурма. Сейчас идти назад на остановку мимо похоронок. Нет, похоронка это другое, это просто ритуальные услуги. Да, не хотелось бы, конечно, умирать. Умру одни похороны съедят весьма много из моих сбережений. Теперь еще многие берут на похороны родственника кредит. Нет денег совершенно, а если будет хоронить государство, оно обязательно меня положит в красный гроб, самый вульгарный».
Поэтому назад господин Шаурма решил ехать не на маршрутке, чтобы не думать о смерти и красных гробах, проходя мимо ритуалок, а на метро; он приложил карточку справа, а не слева, о чем ему весьма язвительно заметил сотрудник, присовокупив при этом характеристику «уважаемый»: «Уважаемый! Слева прикладывать нужно, понимаете? Слева» чем господина Шаурму чувствительно травмировал: «И как это раздельно слева по слогам, как маленькому, мысленно сокрушался господин Шаурма, спускаясь на эскалаторе. И как это издевательски «уважаемый», когда ясно, что он меня ни на копейку не уважает, и как это оскорбительно «понимаете», как будто я дебил как будто, и как это в одной фразе три шпильки, да это не всякая стерлядь сумеет».
В вагоне господин Шаурма поймал вай-фай и стал листать ленту; его бывший одноклассник господин Самса рекламировал свой телеграм-канал «Рыцарь картонного замка», и господин Шаурма перешел по ссылке, почитал ряд мотивирующих постов и решил написать господину Самсе, очевидно ожидая, что тот может ему чем-то помочь в непростой сложившейся ситуации.
Сообщение господину Самсе господин Шаурма сочинял всю дорогу до дома, и окончательная формулировка пришла к нему в лифте, но он решил не спешить: терпеливо доехал, открыл дверь квартиры, разулся, закрыл дверь, снял бейсболочку, размотал бинты нестерильные, поглядел на отверстие в голове в мутном зеркале, цокнул, поставил обувь сушиться, снял верхнюю одежду и понял, что забыл точную формулировку письма, которая казалась ему максимально вежливой и корректной, зато почему-то вспомнил, косясь на мусорку, что эмигранты серебряного века называли мусорку «ордюркой» от французского lordure.
Господин Шаурма схватился за голову и тут же отдернул руку прямо по дырке-то нечаянно задел! а руки-то грязные: в метро катался, в лифте на кнопку нажал и, придя в отчаянье, наговорил господину Самсе сбивчивое, полное бессильного мямленья голосовое, где он предлагал встретиться и просил помочь «но не деньгами, не думай, а советом, я твой канал пролистал, и понял, что ты бы мог»
А господину Самсе он не писал до этого практически три года, и удивление последнего можно было представить, когда он слушал этот захлебывающийся поток униженного бормотания. Тем не менее, по своему благородству господин Самса, поняв, что бывший одноклассник в какой-то опасности, предложил встретиться завтра в обед возле его работы в ском парке.
Господин Шаурма очень обрадовался, и вы уж вряд ли в достаточной мере можете представить, в каком волнении прошло время до встречи, как он полночи ворочался, вошкался, пока не провалился в сон тяжелый и муторный, не менее приключенческий, чем сама реальность.
Снилось господину Шаурме, будто он живет на даче и уже давно не может вернуться в городскую квартиру, ходит и чешется, а потом вдруг решается помыться в городской бане. Приезжает на сотке в район метро Московская, оказывается, там где-то баня, с виду непримечательная, внутри огромная, очень светлая, на полу кое-где газеты постелены. На входе что-то типа гардероба с решетками, сидит парень с кассовым аппаратом, господин Шаурма покупает у него билет в баню, билет стоит 60 с чем-то рублей, а у господина Шаурмы в наличии только монетки по руб ль-два, изредка пятируб левые. Билет представляет собой клочок бумаги А4 с цифрой «2», написанной ручкой. «Это, говорят. Номер зала». Господин Шаурма кивает и почтительно берет билет. Идет по бане, видит, наконец, дверь с номером 2, заходит, а там еще дверь с двой кой и еще и еще всего четыре громадные комнаты, анфилада как бы, и в каждой комнате сидит несколько мужиков, до шести человек, кто-то в шахматы играет, кто-то феном сушится (что, с точки зрения господина Шаурмы, поступок совсем не маскулинный). Подходит в конце концов господин Шаурма к последней двери, видит, что всё, предбанники кончились, дальше баня, и понимает, что ни полотенец-то у него нет, ни мыла на даче не взял, а в стоимость «билета» они, оказывается, тоже не входят. Господин Шаурма вздыхает, думает: «Что ж, теперь буду умнее, в бани больше не хожу», собирается уйти, покидает уже анфиладу эту, как вдруг попадается ему навстречу банный менеджер, он же молодой ведущий местных новостей, спрашивает, чем может помочь, показывает, где второй зал. Господин Шаурма кивает, благодарит за помощь и пытается какими-то окольными путями обойти менеджера-ведущего, чтобы попасть к выходу. На этом сон обрывается от вспышки света с фонаря крана, возводящего новостройку напротив окна господина Шаурмы, и больше уж в ту ночь господину Шаурме ничего не снится.
Завтрак проходит опять среди тревожных мыслей: так вышло, что господин Шаурма в то утро завтракал овсянкой, и это скромное блюдо напомнило ему трагическую и одновременно анекдотичную историю его отчима Сергея Яковлевича Клюева, которую мы сейчас перескажем для назидательного эффекта в формате вставной новеллы (или повести).
Сергей Яковлевич был рабочим по благоустройству при Дворце Спорта, имел, достойную похвалы Толстого, полезную привычку каждый день завтракать овсянкой самой простой, когда-то, как раз во времена Толстого, называемой «овсяной размазней». Такой порядок был заведен еще его бабушкой, которая его кормила с ложечки достаточно долго, и продолжался, пока Клюев однажды не оказался в достойном всяческой рекламы заведении «Теремок», где на завтрак отведал впервые гурьевской.
С тех пор он видеть не мог овсянки. Возвратясь домой, Сергей Яковлевич стал с достойной похвалы Толстого методичностью стремиться если не воспроизвести рецепт гурьевской, то сделать что-то примерно такое же, примерно столь же сладкое. Были испробованы разнообразные джемы и мягкая карамель, летом Клюев купил ведро вишни у бабульки и пытался сам сварить варенье, перепробовал восемнадцать вариантов манной крупы и почти научился не допускать при варке комочков но он все равно был недоволен.
И ведь та-то каша была не то чтобы идеалом; не повторить стремился Клюев, а, скорее, выдать гениальную вариацию на тему не получалось. Он был собой недоволен. Вернуться к овсянке он уже не мог трижды пытался и трижды тошнило; мимолетные измены с рисовой и пшенной кашей приводили то к изжоге, то просто к раздраженной неудовлетворенности; попытки завтракать не кашей, а мюслями, сухими завтраками, просто бутербродами, на весь день оставляли Сергея Яковлевича голодным, сколько бы он ни налегал на плотный обед и ужин. Казалось, что эта гурьевская разом разрушила привычную жизнь, принеся в его жизнь соблазн.
Не мог уже Клюев остановиться, в какой-то гастрономический угар его увлекло с маслинами, консервами «мясо бобра» и иными несуразностями долгого хранения, заказываемыми почтой.
Наконец, мама господина Шаурмы подала ему идею, достойную Евы: закодироваться от этой напасти, как от пьянки кодируются мужики. Клюев с мыслями вроде «Рататуя из меня не вышло» согласился и закодировался.
Вскоре он умер от кишечной непроходимости. Господин Шаурма приехал на похороны и скорбел.
Время между завтраком и обедом прошло вполне заурядно, так что эти часы мы, с вашего, конечно, разрешения, перескочим.
А вот отобедать господин Шаурма решил в знакомой ему кафешечке подвального типа, что была как раз по пути к скому парку, где он должен был встретиться в обед господина Самсы, который был как раз на час позже обычного времени обеда господина Шаурмы.
В кафешечке господина Шаурму сразу не на шутку напугали два молодца за соседним столиком, один рослый, плечистый б у г а й, второй сутулый, как бы для контраста. Господину Шаурме было бы стыдно уйти, показав всем, и уж особенно персоналу, что он испугался бугая и убежал, поэтому он решил остаться, заказал бизнес-обед и кушал его, с тревогой ловя реплики, доносящиеся от соседей:
И что бы ни случилось а в голову не бери, это говорил сутулый.
Нехорошо, отвечал бугай, поеживаясь и поводя бычьими плечами. Эти бы плечи на десять человек разделить и раздать и будут как в мундирах что у меня там такое, как у Петросяна. Зажигалку обронил.
Нет, возвращаться не будем, невозмутимо сутулый ему.
Нет, нехорошо, снова здоровяк бубнит. На такую-то комплекцию голос поувереннее бы полагался, так нет же, мычание, бубнеж, робость.
Молчи, заклинает сколиозный.
Плохо это, здоровяк то да потому.
Бугай пепельницу то в ладонь возьмет, то выпустит. Супчик заказал и чай какой-то, и хлеба, хлеба принесите побольше. А на улице батюшки бывает ли такое не десятое ноября же полиция, прямо парами такие и раз, и два, шестнадцать полицейских, теперь они в бейсболках, что совсем как будто неуместно. Господину Шаурме страшно, здоровяк на полицию не смотрит, а сутулый ему:
А нет собаки.
Не друг ты мне больше, бугай пепельницей, как в этом, на льду-то который, керлинге, по столу прямо в сторону горбатого покатил. Чужими руками жар загребаешь.
Так я же с тобой был. Да ну чего говорить
Ну знаешь зря мы с тобой
Да не кричи, не кричи, бугая успокаивает. Не говори никому.
Да ты и да мы и как лучше. Она и страх какой. У меня дети.
Дети. Я и сам боялся. Все мы правильно сделали, все хорошо.
Да меня же трясет практически! громко снова.
Ну чего, чего, у нас вот такие нету в этом романтики.
Какой еще романтики? Ты что, не понял, что мы щас сделали? Мы собаку убили!
Господин Шаурма чуть на стуле не подпрыгнул.
Ну да, романтики, как это в интернете догхантеры. Весь двор боялся, а мы мы всем же помогли.
Да нас посадят теперь, лопух в бинтах слышал, в лицо господину Шаурме здоровый говорит.
Н-не мое дело! не на шутку струхнул господин Шаурма, а уйти по-прежнему боится.
Ну что бы ты, дождался, пока она ребенка твоего цапнула? Илюшу? Или Стасика? Или не дай бог Анюточку? Наплодил сам детей да всему двору страшно!
А ты только стоял
Я руководил.
Я думал, мы вместе
Я тебя прикрывал.
Вы насчет меня не беспокойтесь, наконец, господин Шаурма вклинивается. Я вас поддерживаю.
Он нас поддерживает, сутулый с той же интонацией.
Да только страшно мне. За это сажают вообще?
За все сажают. Давай, доедай, нам пора возвращаться.
И как ты спать сегодня ляжешь?
Я, с вашего позволения, пойду, набрался храбрости и поднялся господин Шаурма: всего семь минут до встречи с господином Самсой остается.
Иди, пожимает плечами сутулый.
И вот господин Шаурма покидает кафешку, коря себя за то, что разрешение спрашивал, а официантка слышала но весьма скоро себя успокаивает, вспомнив похожую историю: тоже он подслушал, правда, в общественном транспорте, разговор двух тусовщиков студенческого возраста об особых таблетках аптечных, рецептурных, которые делают нечувствительным к наркотикам, хоть граммами нюхай потом не возьмет.
«Это разновидности испанского стыда», обобщил господин Шаурма, произведя в уме индуктивную операцию.
Итак, сидят на скамеечке господин Шаурма и господин Самса в парке, у господина Самсы в руках веточка, он чертит фигурки (квадратики, кругляшки) по гранитной крошке и вещает, что, находясь «в потоке», ты одновременно находишься и «в приятии».
Мне что же, дырку в голове приять?
Ну ты прими, ведь ты же в ресурсе, в моменте, тебе это дано будь с этим, наполнись
Да мне как дождик когда даже каплет, аж в голове мутится, боль страшная.
Нет, ну ты отнесись безоценочно, отпусти, создай намеренье отпустить, не попадай в иллюзию ума, почисти свой разум
Да вот мне доктор
Да доктор-то что
Да, говорит, мне надо, говорит, чтобы меня пересобрали.
Ну так и я тебе про что?
Ну так а где?
А ты не помнишь, где?
Нет, я не помню.
В ответ на это ошеломляющее признание Господин Самса весело смеется и обещает проводить господина Шаурму, «куда ну, где» его «пересоберут», но вечером уже, после работы.
Что было в эти несколько часов, я вновь здесь пропущу (для краткости); и вот идут, значит, господин Самса и господин Шаурма по улице, спускаются в подвальчик, где их встречает улыбчивый и скромный Шаурмен-мечтатель.
Смотри, что с ним, показывает господин Самса.
Ну что, ну, надкусили, ну
Ворона клюнула как будто, подсказывает господин Шаурма.
Пересобрать его бы, советует господин Самса.
Лаваш обычный, сырный?
Господин Самса смерил господина Шаурму оценивающим взглядом и ответил:
Старик ну без обид но тебе ну жирно будет сырный. Давай обычный, обратился он к Шаурмену.
Шаурмен схватил господина Шаурму, бросил на стол, почти даже вовсе не засиженный мухами, разболтал, развертел, разоблачил его из лаваша, достал из большого такого, продолговатого кулька другой лаваш и принялся, прямо руками в одноразовых целлофановых перчатках, перешвыривать содержимое господина Шаурмы в другой лаваш.
Как сам, наполненно? чтобы прервать молчание, спросил господин Самса.
Нервничаю много, сквозь зубы ответил Шаурмен, заворачивая новый лаваш господина Шаурмы.
Отчего, работы много? предположил господин Самса.
Да нет, работа всегда Я всегда много работал, откровенничал Шаурмен, прижаривая господина Шаурму. Я, знаешь, видел много людей, которые не понять чем жили, и, честно скажу, завидовал им. Они жили свободно, им все равно, что денег нет.
(Господин Самса понимающе кивнул).
Как перекати-поле, то тут, то там.
(Второй понимающий кивок).
Свобода, короче.
(Третий).
Но я всегда знал, что отвечаю за своих и не могу рисковать. Они дома не ценят
(Четвертый кивок).
Но зато у нас деньги всегда есть, я работаю без передышки, сам видишь
(Пятый кивок, в знак того, что видит).
Для меня как за радость на пенсию выйти: сделал дела хоть помирать можно.
Так, а нервничаешь из-за чего? тактично вернул диалог в изначальное русло господин Самса.
Да, как будто вспомнил Шаурмен и махнул рукой. Вертолеты эти без конца летают, вжик-вжик-вжик, вжик-вжик-вжик