Бьен резко обернулась.
Убийцы! прорыдал почти обезумевший голос. Все вы убийцы! Он вам ничего не сделал. Никогда вам не угрожал. Луи никому зла не желал.
Имя ударило Рука наподобие костлявого кулака. Из всех жрецов Эйры толстый добряк Луи был самым мягким и самым верным. Он до полудня не вылезал из постели, но потому, что полночи обходил узкие протоки Запруд, раздавая пищу сиротам, вправляя сломанные кости и перевязывая самые глубокие ссадины. Он тридцать лет день за днем бесстрашно расхаживал по самым опасным кварталам, хранимый невидимой рукой богини или сиянием собственной доброты, и вот
Вы его убили. Вы его зарезали
Голос, до неузнаваемости скомканный истерикой, взвился до бессловесного крика и оборвался в тишину.
Луи пробормотала Бьен.
Не только Луи, ответил Рук: он и сквозь ширму различал тепло хлынувших в дальний конец нефа тел. Они пришли за всеми.
Бьен округлила глаза, выдохнула, и взгляд стал суровым.
Тогда что мы здесь сидим?
Рук не успел возразить Бьен поднялась, развернулась и скользнула сквозь щель ширмы. Отстав всего на несколько шагов, он шагнул из укромной боковой часовни в кровавую баню.
В храм набилось не меньше полусотни мужчин в юбках-ноках и жилетах исконных одеяниях Домбанга, и все с бронзовым оружием: ножами, мечами, серпами и копьями. В свете лампад металл блестел фальшивым золотом. Он был мягче стали, но в храме Эйры не водилось стали грозней поясного ножика. Жрецы и жрицы Эйры, как и ее храм, не готовились к отпору. Отпор несовместим с любовью.
«Откройте свои сердца. Откройте двери!»
Открытость их всех и убьет.
Нападающие рассыпались по храму: переворачивали скамьи, крушили светильники, сбивали подсвечники, рубили клинками тонкую резьбу украшений. Через проход от Рука затаскивали в маленькую нишу часовни молодого жреца Хоана. Тот слабо отбивался, но из страшной раны у него на лбу бежала кровь, и выглядел он оглушенным. Рубаха осталась на нем, а смятые штаны болтались на щиколотках. Когда жрец споткнулся, один из пришельцев ударил его между ног тупым концом копья. Вопль почти затерялся в общем грохоте.
Перестаньте! выкрикнула Бьен.
Она выбежала на середину, в главный проход, раскинула руки. Никто в этом безумии ее и не заметил.
Оставьте его в покое!
Рук решил было, что она защищает Хоана, потом проследил ее взгляд ко входу в храм, и в животе у него все перевернулось.
В нескольких шагах за широкими дверями стоял у стены большой деревянный короб для пожертвований. Те, кому некогда или неохота было молиться, все же заглядывали иногда в храм преклоняли колени на полу, бросали пару монет в прорезь огромного сундука и обращали торопливую молитву к нарисованной над ним богине.
К этому сундуку двое прижали спиной старого Уена. Один небрежно держал в руках копье с широким наконечником, другой вбил обух топора чуть не в глотку старому жрецу. Эйра мрачно взирала сверху темными глазами.
Рук, не замечая, что двинулся с места, пересек половину разделявшего их пространства.
На колени, рычал тот, с топором, тыча пальцем в пол.
Что ты творишь, дитя? покачал головой Уен.
Топор мазнул его по лицу, рассек щеку.
На колени, аннурец! зарычал громила и повалил старика, сбив расставленные по краям короба свечи.
Уен беспомощно приподнялся на локте, взглянул на мучителя темными слезящимися глазами.
Я не аннурец. Мой отец был домбангский рыбак. И дед. Я вырос в этом городе.
Огонь лизнул обрамлявшие картину складки шелка.
Значит, ты изменник, передернул плечами Топор.
Другой тот, что с копьем, приставил наконечник к животу старика.
Я люблю этот город, возразил жрец. Люблю его народ.
Ты изменник и поклоняешься идолам.
Уен покачал головой:
Любовь не идол. Он сомкнул узловатые пальцы вокруг древка копья мягко, как взял бы за руку непослушного ребенка. Она свет во тьме, она мелодия, нанизывающая ноты.
Но сейчас в храме не звучало мелодий. Ноты вечерних песнопений рассыпались, сменившись грохотом, воплями и жадным, хриплым ревом огня. Занялось в полудесятке мест разом. Рук щеками и загривком чувствовал жар. Мельком отметил, что своды над головой туманятся дымом. Полотно картины над головой Уена уже горело, язычки пламени лизали припавших к ногам богини волков, дотянулись до глодавшей своих детенышей авеши, коснулись ступней застывшей перед лицом насилия Эйры.
До старого жреца и его мучителей Руку осталось всего два-три шага, но он не в силах был их одолеть. Не страх его удерживал. Или, вернее, в нем закипал страх, но не перед вооруженными людьми. Сделай он еще шаг, и копье с топором перейдут в его руки. Что ни говори свидетель о его рыхлости, он легко завладел бы бронзой и ею же выпотрошил бы одного за другим ее бывших хозяев, вспорол бы каждого от брюха до глотки. Сколько лет прошло, а он слишком явственно помнил чистый, хрустальный восторг убийства. Он точно знал, как это будет: сопротивление, недоверчивый блеск в зрачках убитых, победная ярость в крови но все это на глазах Уена. Старый добрый Уен, учивший Рука быть человеком, увидит его диким зверем.
Пустите его! выкрикнула Бьен, оттолкнув остолбеневшего Рука.
Она была безоружна. Сжатые в кулаки руки повисли. Бьен была не из хрупких женщин, но Рук никогда не видел, чтобы она наносила удар.
Он протянул руку оттянуть ее назад, но опоздал, промедлил, как будто двигался под водой. Копье уже нацелилось ей в лицо, когда Топор оглянулся через плечо и улыбнулся широкой щербатой улыбкой.
Привет. Он с готовностью протянул руку, словно помогал ей войти в лодку.
Пустите его, снова сказала Бьен.
Топор вздернул брови:
Этого старого козла? Почему бы не отпустить? Такой хиляк Трем ни к чему. Он улыбнулся шире прежнего. А вот ты станешь прекрасной жертвой. Тебя можно даже причислить к Достойным.
Хорошо, ответила она, выпрямившись в полный рост и расправив плечи. Я буду жертвой. Оставьте Уена и берите меня.
Тебя взять? Взять тебя Копье хихикнул себе в усы и покосился на приятеля. Что скажешь? По мне, почему бы и нам не взять ее, прежде чем отдать Троим? Малость крови на ляжках им не помешает. Для них это вроде подливы.
Ненависть схватила Рука за горло и потянула вперед. Пламя подгрызало деревянные столбы, глодало скамьи, но этот огонь был холодным в сравнении с горящим у него в жилах. Вопли отдалились, заглохли. Пропала боль в руках и плечах. Он протянул руку к высокому, по грудь, канделябру, не замечая ни сыпавшихся на пол искр, ни раскатившихся под скамьи горящих свечей. Храм уже горит, тут он ничего не поделает. Железо обжигало ладонь. Казалось, так и должно быть.
Взгляните на себя, умолял Старик Уен. Загляните в себя. Вы же не хотите
Топор небрежно махнул оружием, попав старому жрецу обухом по виску.
Не надо! вскрикнул Бьен, но было поздно.
Уен вскинул дрожащую ладонь, но топор уже мелькнул в воздухе и врезался в череп бронзовым острием.
Бьен метнулась вперед, но оживший наконец Рук ухватил ее за одежду и дернул обратно. Она ударила его в скулу нечаянный, отчаянный удар, которого Рук почти не заметил. Одной рукой он отодвинул женщину себе за спину.
Беги! приказал он, заслонив ее от вооруженных людей занесенным канделябром.
Уена он опоздал спасти. И Хоана. Он не мог спасти ни храма, ни людей, но, вероятно, еще успевал спасти Бьен.
Я тебя люблю, сказал он и толкнул ее в глубину нефа.
Там меньше было давки. Если повезет, она выберется через боковую дверцу на площадь или к спальному корпусу. Он не рискнул оглянуться, чтобы проследить, в какую сторону она двинулась.
Те двое от неожиданного сопротивления чуть замешкались, переглянулись, и Топор мерзко хихикнул:
Похоже, хоть один здесь готов подраться.
Копейщик взглянул на него мертвыми глазами и не ответил.
Мужчины молча стали наступать. Острие копья горело в свете пожара, а бронзовый топор был окрашен кровью. Державший его человек ухмылялся так, будто все это смертоубийство было затеяно ему на потеху. Копейщик тоже улыбался, но у того глаза были пустыми дырами.
Рук по короткой дуге взмахнул перед собой канделябром. Ни острых углов, ни выступов, но одной его тяжестью можно было переломать кости или размозжить череп. Сделав полшага вперед, Рук отбил копье.
Над смятым трупом Уена корчилась в огне Эйра. Огонь зачернил ее плечи, сожрал лицо. Некогда было задумываться об осквернении богини.
Копейный выпад. Рук отбил древко, отшагнул от удара топора.
Дерешься, как аннурская шлюха, хмыкнул Топор.
Насмешка не удалась, в голос прорвалось удивление удивление и зарождающийся страх. Отпора он не ожидал во всяком случае, такого отпора.
Где-то совсем рядом погибали люди. Рук выбросил из головы мысли о них, взвесил на руке свое оружие. Слишком тяжелое. Хорошо, чтобы ломать и дробить, но замедляет движение. Он гадал, успела ли Бьен выбраться из храмовых построек. От дверей ближе всего через двор, через трапезную, а оттуда два десятка ступеней до причала. Сколько прошло времени? Он сбился со счета.
С другой стороны, вступил Копье, скрипнув зубами и опасливо прощупывая оборону Рука, он молодой, сильный. Годится в Достойные. Лучше его здесь не найти.
Поймав взгляд Рука, он поднял бровь.
Что скажешь, изменник? Хочешь послужить настоящим богам?
Они не боги, угрюмо ответил Рук. Они звери.
Откуда тебе знать, сука аннурская?!
Знаю, ответил Рук, поднимая руку так, чтобы съехавший к плечу рукав открыл змеившиеся по предплечью чернильные линии. Я их видел.
Топор выпучил глаза. А Копье нет.
Чернила недорого стоят, равнодушно бросил он.
Только не эти чернила. Рук кивнул на свою руку. Эта рука за убитого крокодила. А эта за ягуара.
Он не думал их ни в чем убеждать в чем можно убедить убийц жрецов и поджигателей храмов? просто каждое слово выигрывало для Бьен еще один шаг к спасению. У причалов больше десятка лодок. Если она доберется до какой-нибудь
Мужчины расходились, норовя зайти с двух сторон. Рук отбросил канделябр.
Сдаешься? спросил Топор.
Нет, мотнул головой Рук. Обойдусь голыми руками. Так лучше почувствую, как рву вас на куски.
Топор сделал ложный выпад снизу и сразу с силой ударил сверху. Рук, проскользнув под удар, вбил кулак ему в грудь, ощутил, как лопнули под костяшками два ребра. Топор отшатнулся, и тут в просвет между ними втиснулся копейщик, бешено замахнулся. Рук перехватил древко, остановил его на дюйм от своей груди, не дав противнику довести удар до конца. В мертвых глазах Копья впервые что-то дрогнуло изумление переплавлялось в испуг.
Рук улыбнулся.
Для него это был не бой, и все равно в нем взметнулась радость. Быть сильнее и быстрее правильно
А потом на него обрушился мир.
Страшная тяжесть жесткая, горячая, навалилась на плечи, на затылок, подломила колени, вбила его в пол. Он зашарил руками в поисках опоры, нащупал угол скамьи, подтянулся, не удержался и снова ткнулся лицом в гладкий пол. Балка Подгрызенная огнем балка обрушилась, ударила На глаза с краев наползала тьма, а в середине стоял вихрь огня и воплей. Он снова попытался выправиться, но храм качался маятником на немыслимой оси, пол уходил из-под ног
Он понимал опасность, надо было встать, а сознание казалось маленьким и далеким, как война в чужой стране. Тело стало неподъемно-тяжелым. Он попробовал сесть, подтянуть под себя ноги они не слушались. Потребность спешить вытекала из тела. Он, больше из упрямства, продолжал попытки и сумел наконец перевернуться на колени. Мир расплывшиеся пятна огня и теней. Свет как гвозди, вбитые через глаза в мозг. Над ним склонялись две фигуры, люди с оружием высокие, четкие, похожие на стражей святыни. Казалось, он должен был их помнить, но имена не шли на память. Где он? Почему все горит? Что это у них за спинами за женщина с четырьмя руками и пылающим телом?
Здесь все разваливается, буркнул один, с топором в руке.
Он горбился, зажимая себе бок ладонью.
Второй молча кивнул и ткнул Рука в бок острием копья.
Хочешь его забрать? К Достойным?
Тот, с топором, подумал, сплюнул и мотнул головой.
Слишком хилый.
Рук готов был расхохотаться. И Бьен так говорила.
Бьен!
Имя прорезало горячий туман у него в мозгу.
Перед ним не боги, даже не ложные боги. Они пришли громить, запугивать и убивать. И все это проделали, а Рук их не остановил. Воспоминание камнем навалилось на грудь. А вот Бьен он наконец припомнил Бьен бежала.
Если она бежала, почему тогда стоит за спинами этих двоих? Рук прищурился, заморгал. Или это горящее изображение Эйры? В глазах мутилось, не разобрать.
Нет, проговорил он и затряс головой, усилием воли внушая ей: «Беги!»
Она должна быть уже далеко, на воде, за каналом, в безопасности, на свободе. Только вот в Домбанге не осталось безопасных мест, а она стояла в двух шагах за спинами вооруженных убийц, собиравшихся ее изнасиловать и скормить дельте. Она стояла, освещенная сзади заревом пожара, с блестящим от пота и крови лицом, и мокрые волосы блестели так, словно уж загорелись.
Нет! простонал он, силясь подняться.
Рук сумел разогнуть одну ногу, потерял равновесие и повалился на бок.
Не соображает, когда лучше полежать, заметил Топор. Для Арены, может, и сойдет. Свяжем и захватим с собой
Некогда, отмахнулся другой и, шагнув вперед, приставил острие копья к горлу Рука. В городе полно предателей и еретиков. Для Достойных найдем другого, покрепче жреца любви.
Рук не слушал его, не замечал ни копья, ни державшего его человека. Он смотрел ему за спину, на Бьен. Теперь он ясно видел Бьен.
Прошу тебя, Эйра, взмолился он. Вели ей бежать!
Эйра не отозвалась, бесстрастно взирала с почерневшего холста.
А Бьен не сводила глаз с Рука.
Она как будто не замечала, что на ней уже загорелась одежда. У него на глазах она подняла руки. Растянула губы в оскале. И зарычала, снова и снова повторяя непонятное ему слово: «Всех! Всех!» Так это звучало, но он не видел смысла в этих звуках.
Лицо Топора недоуменно сморщилось. Он начал оборачиваться, наконец-то заметив, что кто-то стоит за спиной. Слишком поздно.
Бьен сжала правую руку в кулак, и человеческая голова лопнула, как попавший под тележное колесо переспелый плод, забрызгала ей лицо жижей и осколками, окатила Рука. Тело качнулось и повалилось, из шеи струей полилась кровь. Бьен с криком сжала вторую руку, и череп лопнул у второго врага. Когда Рук наконец сумел подняться на ноги, она еще визжала, дрожа и широко раскинув сжатые в кулаки руки, будто держала в них какую-то драгоценность, которую нипочем не согласилась бы отдать.
14
Нам надо туда вернуться, сказала Бьен.
Рук покачал головой и едва сдержал подступившую от движения рвоту.
Если кто и выжил, их захватила толпа.
Не за выжившими. За убитыми.
С мертвыми такое дело, им живые уже не помогут.
Он мало что запомнил из прошедшей ночи: огонь и вопли, кровь, горящая статуя Эйры. Он не помнил, откуда у него жуткий кровоподтек на затылке, откуда дергающая боль в плечах и шее; не помнил, как он бежал из храма, как нашел дорогу в лачугу Ли Рен, но кое-что понимал ясно: они с Бьен спаслись одни. Никого больше не вывели.
Ли Рен развела у самых дверей своей хижины дымящий костерок и помешивала в чугунном котелке варево, пахнущее угрем, солью и сладким тростником. Рук был знаком с женщиной добрых десять лет с тех пор, как месяц выхаживал ее после перелома бедра. Старуха она уже тогда была стара оказалась кладезем басенок и сказок, возможно взятых из головы, но все равно занимательных. Когда перелом у нее сросся, Рук взял привычку навещать ее пять-шесть раз в год. Он не запомнил, как принял решение укрыться у нее, но оно представлялось разумным. Насколько сейчас что-то могло показаться разумным.