Сведения, которые можно почерпнуть из диалектики о ее позиции в отношении четвертого кантовского различия знания a priori и» postoriori весьма неудовлетворительны. Из его учения о соотношении органической и интеллектуальной функции прямо следует, что ко всякой истине принадлежит нечто, что разум добавляет от себя к тому, что дано чувственностью, к внутренне запутанной множественности воспринимаемого, нечто, что поэтому является a priori, а именно, говоря словами Канта, нечто, в чем ощущения могут организоваться в моем представлении и быть облечены в определенную форму. Но Шлейермахер отрицает, как кажется, что можно отделить это чисто психическое содержание от эмпирического, рассмотреть его само по себе и таким образом прийти к дедуцированным понятиям a priori. Ведь не должно быть понятия, которое не содержало бы в себе никакой органической деятельности. Если допустить, таким образом, что пространство и время принадлежат к тому, что интеллектуальная функция не несет в себе готового, но что вызывается чувственными впечатлениями, то, согласно его взгляду, эти формы действительно составляли бы априорную составную часть того, что воспринимается, но мы не только не смогли бы представить их самих по себе, очищенными от всего, что в них воспринимается, но и не смогли бы абстрагироваться от эмпирического в них и таким образом сформировать чистые понятия пространства и времени. Например, причинность, которую Шлейермахер объявляет тем, что соответствует в бытии форме суждения, действительно была бы «априорной», поскольку мы не находим ее в том, что дано через органы чувств, но добавляем к ней, делая ее предметом суждения, но о нашем понятии причинности следовало бы сказать, что оно не имеет в качестве своего содержания простую причинность, отделенную от всего остального, и поэтому не является «априорным». То, что диалектика отвергает предположение о существовании понятий a priori», явствует также из того факта, что она возлагает происхождение всех понятий в равной степени на разум. Если существует знание, утверждает она <диалектика>, то система всех понятий, составляющих знание, должна быть дана вневременным образом в Едином Разуме, который «обитает во всех». Нельзя сказать, что понятия дремлют в разуме до тех пор, пока их не пробудит органическая причина, но разум является живой силой для производства всех истинных понятий, не только этических, но и физических, не только высших, но и низших, например, понятий определенных родов и видов природных вещей, как учил Платон, тогда как Лейбниц ошибочно проводил противопоставление между врожденными и приобретенными понятиями. «Это вневременное бытие всех понятий в разуме есть истина в учении о врожденных понятиях, поскольку оно противостоит учению, рассматривающему все понятия лишь как вторичные продукты органических привязанностей. Но это выражение ложно, поскольку оно подразумевает, что сами понятия заложены в разуме до всех органических функций, а становятся понятиями только тогда, когда эти две функции соединяются». Что касается вопроса о том, существуют ли суждения a priori и, более конкретно, синтетические суждения a priori, то из неясных рассуждений диалектики о суждениях, их отношении к понятиям и их отношении к бытию можно извлечь не более того, что Шлейермахер проводит различие между спекулятивным и эмпирическим знанием в целом. Из введения к «Теории нравственности» все же следует, что и спекулятивное, и эмпирическое знание это соединение мысли, которая идет к общему, и представления, которое идет к частному, но что в первом случае преобладает мысль, во втором представление, и что в первом случае общее рассматривается как порождение частного или как идея, во втором частное рассматривается как реализация общего или как явление.
По мнению Шлейермахера, нет и не может быть такого способа мышления, который бы полностью соответствовал определению знания, поставленному во главу диалектики (см. выше, с. 311). Даваемая этим определением характеристика, что знание есть мышление, которое обязательно производится одинаковым образом всеми способными мыслить, или что оно основано не на большинстве и различии мыслящих субъектов, а на их тождестве, одним словом, всеобщности, не может быть в полной мере отнесена ни к одному мышлению. Различное и тождественное в мышлении, индивидуальное мышление и общее, по его мнению, не могут быть полностью разделены, поэтому мышление во всей своей полноте также должно быть окрашено «различным». «Следовательно, в действительности не существует чистого знания, а есть лишь различные концентрические (эксцентрические?) сферы общности опыта и принципов». «Относительность знания установлена сознанием самого знания и существенна для него». Мы можем только настаивать на том, чтобы в каждой мысли мы осознавали индивидуальный коэффициент, отношение индивидуального к общезначимому, чтобы в конечном результате индивидуальное отступило как минимум. Препятствием к полному устранению индивидуальной идиосинкразии является прежде всего то обстоятельство, что для мышления нам нужен язык. Ведь существует несколько языков, и в каждом языке опять-таки есть несколько эксцентрических кругов; но насколько своеобразен язык человека, настолько же своеобразно и его мышление.
«Ни одно знание на двух языках не может считаться полностью одинаковым, даже вещь и a = a». Это справедливо и для диалектики. «Диалектика не может проявлять себя в одной и той же форме вообще, но должна быть прежде всего выставлена только для определенной группы языков; и следует заранее признать, что для каждого из них она должна быть поставлена по-разному в разной степени». Только к математическому знанию не применима причина, вытекающая из языка, поскольку оно не требует языка. «Но оно существует только в личных комбинациях и таким образом становится относительным», и «результаты действительно одинаковы, но знание заключается не в результате, а в реализации мысли».
Шлейермахер, несомненно, считал, что вторая характеристика, содержащаяся в понятии знания, соответствие мысли бытию не может быть отнесена к любому мышлению в совершенстве и что это соответствие не может быть найдено иначе, чем в связи с определенным различием в мышлении. Об этом можно судить уже по тому, что, по его словам, нет мышления, которое не содержало бы в себе ничего, происходящего из органической аффектации, и что он объясняет далее, из двух сторон, которые имеет органическая аффектация, обращенную внутрь, по отношению к своему ощущению, и обращенную наружу, а именно к поражающему, внешнему существу, по отношению к которому она называется восприятием, первая есть то, что она есть, благодаря своей принадлежности к отдельному человеку, и поэтому является основанием и местом особенности (по общему признанию, также подчиненной тождеству в роде), а не общности. Однако в его дошедших до нас заметках о диалектике этот недостаток, присущий всякому мышлению, не рассматривается сколько-нибудь подробно. Они позволяют еще сильнее укрепиться убеждению, что между мышлением в его первой форме, восприятием, и бытием существует существенное соответствие и что поэтому нам не нужно, как учил Кант, отказываться от всякого познания бытия.
Окончательное основание уверенности в том, что соответствие мысли бытию не является пустой мыслью, Шлейермахер находит в факте самосознания, ибо здесь это соответствие нам дано. Это утверждение, которое, кстати, кажется несовместимым с другим утверждением, что мы также воспринимаем себя только посредством организации, а именно внутреннего (inner sense) (см. выше с. 313), можно истолковать в смысле учения о познании, а именно, что в самосознании мы постигаем тождество Я, которое является его предметом, с Я, которое является его субъектом, и что именно в этом тождестве состоит бытие Я. Но он тут же добавляет, что подлинное бытие не только нашего «я», поскольку оно мыслит, но и его самого, поскольку оно есть нечто иное, чем мышление, особенно в той мере, в какой оно телесно, дано нам в самосознании. Согласно диалектике, уверенность в нашем собственном бытии связана с уверенностью в бытии мира, который мы представляем себе вне себя. Пространство и время, поясняет Диалектика, это способ бытия самих вещей, а не только наших представлений. Обе формы находятся как в представлении, так и в вещах». Доказывать это утверждение автор не пытается. Она ограничивается тем, что опровергает сомнение в том, что мы действительно верим в большинство мыслящих субъектов и что нет никаких оснований относить бытие вне нас, которое мы таким образом предполагаем, только к большинству мыслящих субъектов; более того, что наше телесное бытие, которое дано нам в самосознании, связано с бытием, помещенным вне нас. Диалектика перемежается с рассуждениями о познании рассуждениями о бытии как таковом, которым, однако, очень не хватает связности, а в отдельных своих компонентах они также весьма незавершенны и неясны.
Различение органической и интеллектуальной деятельности в познании, по ее мнению, приводит к предположению о соответствующей оппозиции в бытии идеальном и реальном. Идеальное это то, что в бытии является принципом всей рациональной деятельности, в той мере, в какой последняя ни в коей мере не вытекает из органической; реальное это то, в силу чего бытие является принципом органической деятельности, в той мере, в какой последняя ни в коей мере не вытекает из рациональной деятельности. Или, как сказано в другом отрывке, реальное отделено от мышления, идеальное это само мышление. Или реальное это совокупность бытия, которое может быть связано с мышлением, идеальное совокупность мышления, которое может быть связано с бытием; образ реального это осуществление пространства, идеального осуществление времени. Или (такое объяснение дается во введении к учению о нравственности) реальное это материальное, то есть познаваемое, идеальное духовное, то есть познающее бытие. Тем не менее, реальное не должно совпадать с материей, если понимать ее как неопределенную основу всех органических аффектов. Скорее, материя должна частично принадлежать идеальному; должна существовать не только реальная, но и идеальная материя, а именно материя сознания, которая (согласно введению в моральное учение) состоит в том, чем была бы душа без сознания, или в том, чем душа также является вещью. «Обычно, говорится в диалектике, под материей понимают только то, что исключительно заполняет пространство. Но пространство и время соотносятся, и есть также нечто, что исключительно заполняет время, а именно реальное сознание, и эта непосредственно и исключительно заполняющая время вещь, помимо всякой конструкции, также входит в понятие материи, как таковой. Иными словами, если мы спросим, что остается, если отбросить всякую конструкцию, в случае того, что выполняет пространство? тогда мы должны будем сказать, с какой интенсивностью, а затем в какой степени выполняется пространство. То же самое относится и к сфере исполнения времени. Если отбросить всякое определенное формирование, то остаются две вещи, а именно: степень интенсивности, с которой заполняется время, то есть сила сознания, в которой мы можем полностью абстрагироваться от определенного формирования, и затем продолжительность, которая соответствует расширению со стороны пространства. Поэтому мы должны подвести оба эти понятия под понятие хаотической материи». Есть еще один момент, в котором противопоставление реального и идеального не должно быть таким же, как противопоставление материального и духовного. Ведь духовное действительно полностью идеально, но, хотя оно не является также материальным в той мере, в какой оно больше, чем идеальная материя, оно в то же время полностью реально, поскольку в самосознании духовное или мыслящее существо не просто знает, но и сознает, и таким образом принадлежит к той совокупности бытия, которая может быть связана с мышлением, т. е. к реальному.
Согласно диалектике, допущение высшей оппозиции, описанное здесь, основано на том, что ни деятельность разума не рассматривается как происходящая от органической, ни последняя как происходящая от первой, но что обе они рассматриваются как независимые. Но это, добавляет автор, в конечном счете вопрос отношения. «Тот, кто хочет найти и удержать себя, должен принять эту двойственность. Ведь если рациональная деятельность проистекает из органической, то мы лишь проходные точки для игры разделенного бытия. Тот, кто хочет удержать мир в оппозиции к своему Я, должен захотеть принять эту двойственность. Ведь если органическая деятельность вытекает из рациональной, то мы сами производим органические впечатления и не имеем оснований предполагать вне себя существо, которое помогло бы их произвести». Однако Шлейермахер не согласен с дуализмом, предполагающим два вида вещей, реальное и идеальное, материальное и духовное, так же, как он не согласен с материализмом, предполагающим, что умственная деятельность происходит от органической, а идеальное от действительного, или со спиритуализмом (идеализмом), который, наоборот, предполагает, что органическая деятельность происходит от умственной, а реальное от идеального. Скорее, по его мнению, реальное и идеальное, познаваемое бытие и мысль или сознание, являются формами или модусами Единого Существа; одно и то же Единое Существо, говорит он, представлено как в идеальном, так и в реальном виде, и идеальное и реальное идут параллельно друг другу как модусы бытия. Противоположность, утверждает он без дальнейших объяснений, была бы пустой загадкой, если бы, вместо того чтобы прослеживать ее до Единого Существа, которое развивает ее и вместе с ней все составные противоположности из себя, остановились бы на ней; единство противоположности, как она дана в самосознании, есть условие реальности знания вообще. «Единство идеального и реального в противоположности их природы и образа есть предпосылка всякого знания». «Обе формы вместе образуют наше самосознание, в котором нам дано единство обеих. И именно это единство бытия, существующее только в обоих модусах, есть трансцендентное, то есть то, на что мы никогда не смотрим непосредственно, но о чем мы можем узнать только как о чем-то неизбежно предполагаемом, так что общее единство бытия здесь остается полностью за занавесом. Мы это констатировали, но не объяснили, и если бы мы захотели это объяснить, то сбились бы с пути и занялись бы либо поэзией, либо риторикой. Ведь мы не можем ни мыслить, ни воспринимать их, ни тем более смотреть на них. Поэтому мы не можем сказать, что знаем тождество этого высшего различия, но лишь предполагаем его ради знания. Если же сказать, что мы только верим в это, то мы можем принять это в том смысле слова, в котором оно встречается и в религиозной сфере, где оно обозначает уверенность, являющуюся конечным основанием всякой деятельности, ибо предположение является здесь основанием всякого знания».
Шлейермахер считает, что не только возможность познания, но и возможность воли, реализующейся в действии, обусловлена единством бытия в противопоставлении реального и идеального (тождество реального и идеального или бытия и мышления). По его мнению, воля это вид мышления. «Это мышление, на котором основывается действие, понятие цели, образцовое мышление, которому должна соответствовать модификация бытия, осуществляемая нами Мышление, которое хочет стать знанием, относится к предполагаемому бытию: то, что лежит в основе наших действий, относится к бытию, которое должно стать только через нас В мышлении, направленном на познание, отношение таково, что мышление в нас должно соответствовать бытию: в рассматриваемом сейчас мышлении отношение таково, что бытие должно соответствовать мышлению В обоих случаях существует отношение между мышлением и бытием: в познании бытие активная сторона, в желании пассивная; в познании мышление пассивная сторона, в желании активная». Теперь он вместе с Шеллингом (см. выше p. 271) считает, что возможность соответствия бытия и образцового мышления в воле, которая приходит к исполнению, требует объяснения не меньшего, чем соответствие образцового мышления и бытия в знании. Для этого, говорит он, как и для уверенности в знании, нам необходима уверенность в воле, а именно, что наше делание действительно выходит за пределы нас, и что внешнее бытие, восприимчивое к разуму, также получает идеальный характер нашей воли, трансцендентальное основание. И это основание, уверяет он нас, не может быть иным, оно может заключаться только в тождестве идеального и реального.