«Сия любовь прекрасной Царевны хотя и к умному, но безобразному карле, говорит один из насмешников тогдашнего времени, приводит на мысль того царя древности, который смертельно влюбился в лягушечьи глаза и, созвав мудрецов своего государства, спросил у них, что всего любезнее? «Цветущая юность», отвечал один по долгом размышлении; «Красота», отвечал другой; «Науки», отвечал третий; «Царская милость», отвечал четвёртый с низким поклоном, и так далее. Царь вздохнул, залился слезами и сказал: «Нет, нет! Всего любезнее лягушечьи глаза!»
Теперь обратимся к нашей повести. Мы сказали, что Царь добрый человек хлопнул дверью и ушёл из царевнина терема, но не сказали куда. Итак, да будет известно читателям, что он ушёл в свою горницу, заперся там один, думал, думал и наконец призвал к себе карлу, потом прекрасную Царевну, говорил с ними долго и с жаром, но как и что, о том молчит история.
На другой день было объявлено во всём городе, что Царь добрый человек желает говорить с народом, и народ со всех сторон окружил дворец, так что негде было пасть яблоку. Царь вышел на балкон, и когда восклицания: «Да здравствует наш добрый государь!» умолкли, спросил у своих подданных: «Друзья, любите ли вы Царевну?» Тысячи голосов отвечали: «Мы обожаем прекрасную!»
Царь. Желаете ли, чтобы она избрала себе супруга?
Тысячи голосов. Ах! Желаем сердечно! Он должен быть твоим наследником, Царь добрый человек! Мы станем любить его, как тебя и дочь твою любим.
Царь. Но довольны ли вы будете её выбором?
Тысячи голосов. Кто мил Царевне, тот мил и твоим подданным!
В сию минуту поднялся на балконе занавес, явилась прекрасная Царевна в снегоцветной одежде, с распущенными волосами, которые, как златистый лён, развевались на плечах её, взглянула, как солнце, на толпы народные, и миллионы диких людей покорились бы сему взору. Карла стоял подле неё, спокойно и величаво смотрел на волнующийся народ, нежно и страстно на Царевну. Тысячи восклицали: «Да здравствует прекрасная!»
Царь, указывая на карлу, сказал: «Вот он, тот, кого Царевна вечно любить клянётся и с кем хочет она соединиться навеки!»
Все изумились, потом начали жужжать, как шмели, и говорили друг другу: «Можно ли, можно ли То ли нам послышалось? Как этому быть? Она прекрасна, она царская дочь, а он карла, горбат, не царский сын!»
«Я люблю его», сказала Царевна, и после сих слов карла показался народу почти красавцем.
«Вы удивляетесь, продолжал Царь добрый человек, но так судьбе угодно. Я долго думал и наконец даю своё благословение. Впрочем, вам известно, что он имеет достоинства; не забыли вы, может быть, и важной услуги, оказанной им отечеству. Когда варвары под начальством гигантского царя своего, как грозная буря, приближались к нашему государству; когда серп выпал из рук устрашённого поселянина и бледный пастух в ужасе бежал от стада своего, тогда юный карла, один и безоружен, с масличною ветвию явился в стане неприятельском и запел сладостную песнь мира; умиление изобразилось на лицах варварских, царь их бросил меч из руки своей, обнял песнопевца, взял ветвь его и сказал: «Мы друзья!» Потом сей грозный гигант был мирным гостем моим, и тысячи его удалились от страны нашей. «Чем наградить тебя?» спросил я тогда у юного карлы. «Твоей милостию», отвечал он с улыбкою. Теперь»
Тут весь народ в один голос воскликнул: «Да будет он супругом прекрасной Царевны! да царствует над нами!»
Торжественная музыка загремела, загремели хоры и гимны. Царь добрый человек сложил руки любовников, и бракосочетание совершилось со всеми пышными обрядами.
Карла жил долго и счастливо с прекрасною своею супругою. Когда Царь добрый человек, после деятельной жизни, скончался блаженною смертию, то есть заснул, как утомлённый странник при шуме ручейка на зелёном лугу засыпает, тогда зять его в венце сапфиро-рубинном и с златым скипетром воссел на высоком троне и обещал народу царствовать с правдою. Он исполнил обет свой, и беспристрастная история назвала его одним из лучших владык земных. Дети его были прекрасны, подобно матери, и разумны, подобно родителю.
Василий Андреевич Жуковский
(17831852)
Три пояса
В царствование великого князя Владимира, неподалёку от Киева, на берегу быстрого Днепра, в уединённой хижине жили три молодые девушки, сиротки, очень дружные между собою; одна называлась Пересветою, другая Мирославою, а третья Людмилою. Пересвета и Мирослава были прекрасны, как майский день; соседи называли их алыми розами, отчего они сделались несколько самолюбивы. Людмила была не красавица, никто её не хвалил, и подруги её, которых она любила всем сердцем, твердили ей каждый божий день: «Людмила, бедная Людмила, ты никогда не выйдешь замуж. Кто тебя полюбит, ты не красавица и не богата». Добрая Людмила верила им в простоте сердца и не печалилась: «Они говорят правду; я никогда не выйду замуж. Что ж нужды? Я буду любить Пересвету и Мирославу более всего на свете, буду ими любима, какого счастья желать мне более?» Так думала простосердечная Людмила, и чистая душа её была спокойна. Ей минуло пятнадцать лет, но ещё никакое смутное желание не волновало невинного её сердца; любить своих подруг, ходить за цветами, распевать песни, как нежная малиновка, таковы были все удовольствия доброй Людмилы.
В один день все три подруги гуляли по берегу ручья, осенённого соснами и берёзами. Пересвета и Мирослава рвали цветы для украшения головы своей, и Людмила также рвала их для Пересветы и Мирославы: она воображала, что ей неприлично думать об украшении. Вдруг видят они на берегу ручья старушку, которая спала глубоким сном; солнечные лучи падали прямо на её голову, седую и почти лишённую волос. Пересвета и Мирослава засмеялись. «Сестрица, сказала одна, какова покажется тебе эта красавица?» «Лучше тебя, Мирослава!» «И тебя, Пересвета!» «Шафран едва ли превзойдёт желтизною эти прекрасные щёки, покрытые приятными морщинами». «А этот нос, Пересвета, не правда ли, что он очень скромно пригнулся к подбородку?» «Сказать правду, и подбородок отвечает своею фигурою красивому носу. Они срослись, сестрица». В продолжение разговора и та и другая беспрестанно смеялись. «Ах, сестрицы, сказала тихая Людмила, вам не пристало смеяться над этою старушкою. Что она вам сделала? Она стара: её ли это вина? И вы состареетесь в свою очередь, для чего же смеяться над тем недостатком, который непременно будете иметь сами. Смеяться над старыми значит прежде времени смеяться над собою. Будьте рассудительны, скажу лучше будьте жалостливы. Посмотрите, как солнце палит голову этой бедной женщины. Наломаем берёзовых веток, сплетём вокруг неё маленький шалаш, чтоб сон её мог быть и спокоен и безопасен. Проснувшись, она благословит нас, будет за нас молиться; а небо всегда исполняет молитвы стариков и нищих, так говорила мне покойная матушка». Пересвета и Мирослава почувствовали вину свою; они наломали вместе с Людмилою берёзовых веток, сплели шалаш и прикрыли им голову спящей. Она скоро проснулась, увидела над собою тень, удивилась, начала осматриваться перед нею стояли Пересвета, Мирослава и Людмила. «Благодарю вас, милые незнакомки, сказала она, приближьтесь, хочу оставить вам памятник моей благодарности. Вот три пояса; каждая из вас может выбрать для себя тот, который покажется ей лучше и более к лицу». Старушка кладёт на траву три пояса: два из них были чрезвычайно богаты, из крупного жемчуга и алмазов; третий был простая, необыкновенной белизны лента, украшенная фиалками. Пересвета и Мирослава бросились на жемчуг и алмазы; Людмиле досталась белая лента. «Благодарю тебя, сказала она старушке, этот простой убор мне приличнее. Пересвета и Мирослава прекрасны лицом: им должно иметь и одежду прекрасную; а для меня довольно простой и самой скромной». «Ты говоришь правду, мой друг, сказала старушка Людмиле, надевая на неё пояс, никогда, ни за какие сокровища в свете не снимай с себя этой ленты; не верь людям, которые будут говорить, что он тебе не к лицу; остерегайся обольщения гордости: потеряв этот пояс, ты потеряешь и счастье, с ним неразлучное». Людмила поцеловала старушку и дала ей слово не отдавать никому подарка. Старушка исчезла. Пересвета и Мирослава не могли вслушаться в её слова; они с восхищением рассматривали свои жемчуги и алмазы и едва успели сказать, что они очень ей благодарны.
Пересвета и Мирослава взялись за руки и побежали в свою хижину. Людмила, заметив, что они имели между собою тайну, шла за ними издали. «Не правда ли, сказала наконец Мирослава, оборотясь к Людмиле, что эта смешная старушка сделала тебе чрезвычайно богатый подарок?» «Не богатый, но очень для меня приятный; я не люблю пышности». «Но для чего бы ей не сравнять тебя с нами?» «Я об этом не подумала. То, что мне дают, приятнее для меня того, в чём мне отказывают». «Посмотри, как наши алмазы блистают». «Посмотрите на мою ленту, как она бела!» «И тебе не завидно?» «Можно ли завидовать тем, которых любишь? Я довольна, если вы счастливы». «Ты добрая девушка, Людмила. Останься дома, а мы пойдём в Киев покупать новые платья: наши слишком бедны для таких поясов, которые украшены алмазами и жемчугом. За одну жемчужину можем купить десять пар самого богатого платья». Пересвета и Мирослава пошли в Киев; Людмила осталась дома поливать цветы и кормить своих птичек.
Ввечеру Мирослава и Пересвета возвратились в хижину с великим запасом богатых уборов. «Важная новость, сестрица, сказала Пересвета Людмиле, молодой князь Святослав, Владимиров сын, прекрасный, как весенний день, и храбрый, как богатырь Добрыня, хочет выбирать себе невесту. Множество красавиц, боярских дочерей и даже простых поселянок, собирается в Киев из дальних русских городов, из деревень и хижин. Кто ж запретит и нам искать руки прекрасного князя Святослава? Бог дал нам красоту, а добрая старушка наградила нас богатством. Мирослава и я хотим переселиться в Киев: каждая из нас благодаря своему драгоценному поясу может с честию и отличием показаться в люди. Мы решились и завтра отправляемся в Киев. И ты, добродушная Людмила, можешь за нами последовать; ты будешь смотреть за нашим домом, а наконец увидишь и церемонию выбора, которая должна быть чрезвычайно великолепна». «Охотно исполню ваше желание, сестрицы, отвечала с весёлою улыбкою Людмила, буду служить вам от всего сердца: ваше удовольствие составляет моё счастие. Старайтесь пленить прекрасного князя, а я буду молить бога, чтобы он склонил к вам его сердце».
Что сказано, то и сделано. Подруги на другой день, рано поутру, отправились в Киев. Мирослава и Пересвета объявили себя дочерями богатых новогородских посадников. Один из бояр Владимировых записал имена их в число желающих представить себя на выбор князю Святославу. Людмила не показалась никому; она молилась богу о счастии своих подруг, шила им платья, низала для них ожерелья, выкладывала золотым галуном и алмазами их сарафаны; забывая самую себя, она жила для одних милых подруг своих.
Наконец наступил торжественный день выбора. Ввечеру дворец великого князя Владимира осветился тысячами светильников; палата, назначенная для торжества, обита была малиновым бархатом; скамейки, на которых надлежало сидеть красавицам, иногородним и киевским, были покрыты шёлковыми коврами с золотою бахромою, а для великого князя Владимира и князя Святослава приготовили возвышенное место, на котором стояли два кресла из слоновой кости с золотою насечкою. На улице, ведущей к княжескому двору, теснилось множество народа, и горели огни разноцветные. Наконец зазвучали бубны представилось зрелище восхитительное: сто красавиц, цветущих, как весенние розы, идут попарно, среди восхищённой толпы киевлян, ко дворцу великого князя; каждая из них имеет при себе прислужницу: Людмила сопутствует Пересвете и Мирославе. Людмила одета была в белое платье и опоясана своим поясом; русые волосы её, заплетённые косою, были перевиты простою лентою. Она приближилась с сильным трепетом сердца к палате князя Владимира, села позади своих подруг и с тайным, робким предчувствием смотрела на дверь, в которую должны были войти великий князь Владимир и сын его Святослав прекрасный. Долго царствовала глубокая тишина в княжеской палате. Вдруг заиграла военная музыка; двери растворились с шумом; входят попарно бояре и богатыри, одни в богатых парчовых платьях, другие в великолепных военных доспехах, в золотых кольчугах, в блестящих шлемах, осенённых белыми перьями. Они разделяются и становятся по обеим сторонам княжеского трона. Утихает бранная музыка; играют нежные флейты; все глаза обращены на отверстые двери; вдруг является князь Владимир в богатом княжеском уборе; он ведёт за руку молодого Святослава, одетого просто, с открытою головою, с разбросанными по плечам светло-русыми кудрями, прелестного, цветущего молодостию: на щеках его играл румянец, свежий, как весенняя роза; в глазах, больших, чёрных и осенённых густыми ресницами, сияло нежное пламя; стан его был гибок и строен, походка величественна, все движения приятны. Ах, Людмила, бедная Людмила, что сделалось с твоим сердцем при первом взгляде на прекрасного юношу? «Для чего я не красавица, для чего я не богата?» подумала она, вздохнула, опустила глаза на грудь свою, которая волновалась сильнее прежнего; но скоро опять, против воли, устремила их на прелестного князя, который стоял один, посреди обширной палаты, прекрасный, как ангел в виде человека Но что же она почувствовала?.. Вся душа её пришла в волнение глаза её встретились с глазами прекрасного Святослава. О небо, он подходит к ней. Мирослава и Пересвета встают, думая, что выбор должен пасть на одну из них Святослав подаёт руку Людмиле. «Вот она, говорит он, вот та, которая представлялась душе моей и наяву и в мечтах сновидения. Ей отдаю и руку и сердце». Людмила едва не лишилась памяти; она не верила своим ушам, трепетала, бледнела, краснела Святослав подводит наречённую свою невесту к великому князю Владимиру, потом сажает её подле его на кресло из слоновой кости с золотою насечкою. В палате послышался ропот. «Какой выбор!» шептали оскорблённые красавицы, смотря на скромную Людмилу, одетую просто и совсем не имущую красоты блестящей. Пересвета и Мирослава были вне себя от досады и зависти. «Кто бы это подумал, говорили они одна другой, нам предпочесть Людмилу; какое ослепление!» Мужчины также смотрели на Людмилу, но чувства их были другого рода. «Как она прелестна! восклицали и старики и молодые, какая привлекательная скромность, какой невинный взгляд, какая нежная, милая душа изображается на лице её, приятном, как душистая маткина-душка!» Людмила сама не понимала того нежного чувства, которым наполнено было её сердце; она не смела взглянуть на прекрасного князя Святослава и ещё более украшала себя милым своим смятением. Святослав пожимал её руку и ободрял её пламенным своим взглядом.
Но великий князь Владимир начал говорить, и всё утихло. «Сын мой, сказал он прекрасному Святославу, твой выбор приятен моему родительскому сердцу; но красота не одно достоинство супруги; хочу, чтобы она соединена была с качествами и дарованиями более надёжными. Избранная тобою невеста превосходит всех других прелестями лица: посмотрим, сравняются ли они с нею дарованиями и умом». Людмила побледнела, услышав слова великого князя Владимира. «Ах! воскликнула она. Я ничему не училась! Это минутное торжество послужит только к тому, чтобы доказать всему свету моё невежество. Отпусти меня, великий князь Владимир; я пришла сюда не для того, чтобы оспаривать у других, более достойных, то счастие, для которого я не рождена судьбою; я пришла насладиться счастием милых подруг моих. Отпусти меня, мой жребий скрываться в бедной хижине, ходить за цветами, довольствоваться уделом низким и никогда не мечтать о пышном троне». Князь Владимир посмотрел с улыбкою благоволения на скромную Людмилу и приказал ей остаться на своём месте. Приносят стройные гусли. Все красавицы, каждая в свою очередь, пели песни в похвалу храбрых витязей или в похвалу нежной любви; каждая изображала то чувство, которое влекло её душу к прекрасному князю Святославу. Пришла очередь Людмилы: она бледнеет, трепещет; вдруг кто-то невидимый шепчет ей на ухо: «Людмила, ободрись; хранительные взоры мои над тобой, спой ту песню, которую научила тебя твоя мать; ты ещё не знаешь, какими дарованиями наградила тебя природа». Людмила узнает голос благодетельной волшебницы, той старушки, которая подарила ей пояс. Она идёт к гуслям, садится о чудо! пальцы её с лёгкостию ветерка летают по струнам; голос её имеет чистоту и звонкость соловьиного: он льётся в душу, он возбуждает в ней сладкое восхищение, погружает её в задумчивость, производит в ней томную мечтательность. Людмила поёт ту песню, которую мать певала, качая её в колыбели: