Компанию пиратам составлял странствующий музыкант.
У огня на полу, согреваемый мехом и дыханием спавших зверей, он играл на гуслях и пел за гроши,
А грома раскаты и крупные капли, разбивавшиеся о глиняную крышу и закрытые ставни, ему подпевали.
Пел он про лабиринт из тысячи розовых кустов,
Который увидал однажды глубоко в лесу,
Про сокровище, что охраняют острые шипы и змеящиеся средь камней и осколков ореховой скорлупы цепкие лозы.
Жаром очага, усталостью и сытной похлебкой разморенные,
Ромом и крепкими запахами старого порта опьяненные
Пираты спали за грубыми столами и прямо на полу.
Один лишь из них, все еще крепко державший в руке кружку, слушал музыканта.
Да хозяин таверны, что любым гостям, щедро платящим и безродным, рад был,
Напевал тихо отдельные приятные слуху звучания, протирая бутылки и разбитые миски.
Затихли последние ноты песни, и сильное, волнующее желание охватило пирата:
Всюду мерещились ему сокровища, усыпанные кровавыми каплями лепестков,
Всюду слышался ему звон золотых монет,
Отображения которых роняла на столы заглядывавшая в слуховое окно Луна.
Он дождался, когда скроются небесные огни за тучами, и все отойдут ко сну.
Все кинжалы и сабли еще до заката разбойники сложили кольцом на полу пустой каморки и заперли ее до утра,
Поклявшись не отпирать ее до рассвета и избежать стычек на противной морским бродягам сухой земле.
Взял потому пират ржавый кухонный нож с уродливо изогнувшимся лезвием
И умертвил хозяина, певца, а затем и всех гостей в страхе,
Что и они могли сквозь хмельное забытье услыхать слова песни.
Взяв фонарь, пират в лес направился. Он зажег огонь, когда был уже далеко от города,
И свечение могли принять лишь за игры светляков или коварных болотных огней.
В небе затихли громы и померкли молнии.
Никто не мог увидать фигуру в камзоле из парусины и высоких сапогах,
Рыскавшую в кромешной тени густых дубовых ветвей и хищническим взглядом озиравшуюся,
Как только ее собственные шаги, коловшие под ногами щепки и опавшие ветки,
Становились похожи на шепот крадущихся искателей богатств.
Таких же, как алчный пират, в руках у которого горел украденный из таверны фонарь.
Отыскал морской волк,
Осыпавший ругательствами преследовавших и будто остерегавших его мудрых филинов,
Покосившийся старый дом, обросший вьющимися лозами роз,
Грозно глядевшую на сад высокую башню, в оконных стеклах которой отражался охраняемый взором неподвижного гиганта золотой огонь лабиринта,
И стал всматриваться в прорезавшие плотные заросли золотые лучи,
Узнать желая, где берет яркий свет начало свое.
К сердцу лабиринта путь отыскав, пират узрел не упавшую звезду,
А увитый лианами с особенно крупными ароматными бутонами купол,
Едва не ослепивший его.
Под плотным стеклом в золотой дымке словно собраны были все похищенные ночной мглой у дня вспышки Солнца и насыщенные краски,
Напитывающие вату облаков на закате.
В мерцающем златом тумане,
Когда завесы его, пронзенные лучами, смещались,
Зрим был цветок розы, выкованный из чистого золота.
Лепестки его были тонкими, как у живого цветка,
А на цветоложе умелая рука ювелира вывела аккуратные символы и узоры.
Розовый цветок горел, светился и зазывал, суля богатство нашедшему.
Лишь купол из стекла, не имеющий замков, засовов или цепей,
Охраняемый от похитителя одним только цветочным лабиринтом,
Находился между пиратом и сокровищем, которое он пожелал обрести.
Скрюченные пальцы в мозолях от влажных корабельных тросов и рукояти верного клинка,
Грязные пальцы в шрамах и мелких впадинах от укусов глубоководных рыб и попавших в сети воинственных сирен
Потянулись к куполу.
Руки, на которых раскаленные печати для клеймления выжгли черные метки и Веселого Роджера,
Дотронулись до купола и приподняли его,
Разливая перламутровое мерцание по пьедесталу и саду.
В тот же миг зловещий ветер вихрем закружил и взвыл над головой похитителя,
Срывать и ломать стал розовые кусты, шипы и иглы вонзать в жадные лапы пирата.
Вихрь поднял с травы и камней потерянные перья ворона, блестевшие черным звездным авантюрином,
Заставил их заплясать над землей в безудержном ритуальном танце,
Слиться в одну исполинскую массу.
Из облака черных вороньих перьев, трепетавших и источавших густой дым, пахнувший жаром и углями,
Тянувшийся к небу и заволакивавший его еще более темными грозовыми тучами,
Вышел к пирату, обращая к себе бордовые главы и иглистые персты цветов,
Хозяин сада.
Темный Милорд мрачно смотрел на пирата, робевшего пред подчинившейся великому магу непогодой,
Пред написанным колдовством грозовым небом,
Пред неподвластной простому человеку природой,
Переменчивость и вспыльчивость которой сулили мореплавателям беды.
Густой кровью лились ткани одеяния колдуна,
В ней на плечах его увяз возникший из перьев ворон,
Державший в кривом клюве кость для помешивания зелий,
На одном конце которой серебрилось неоконченное колдовское пойло.
Оглядел чародей похитителя, подошел к нему ближе, посохом колдовским сотрясая землю.
Милорд: Что же ты смел был, кровью дорогу выстилая в сад мой,
А теперь робеешь?
Где же, морской волк, храбрость твои и задор,
Полнящие сердце с каждым приемом хмеля?
Испугался ли ты могучего чародея, стоящего перед тобой,
Или отражения в стекле зверя, которого ты взрастил в себе самом?
Незримые и неощутимые узы сковали пирата.
Он не мог вымолвить ни единого слова,
Сделать ни единого шага,
И подошедший к нему колдун крепко ухватил его за просаленный ворот рубахи.
Милорд: Вор и убийца, разбойник и обманщик.
Мало тебе было крови невинных на своих ладонях,
Потому ты пришел украсть то,
Что хранит кровь святейшей из живых созданий этой земли?
То, что не дает увядать воспоминаниям о ней,
Под светом Солнца, усиленным куполом,
В тепле благоухания и огня, данных напившимися ее кровью розами,
Сохраняя ее черты и силуэт?
То, что и само сердце мое, окостеневшее и израненное, держит живым?
Разом осмелился ты троих убить:
Ее, чей внутренний свет сохраняет купол,
Покой которого ты решился нарушить,
Меня, преклоняющегося перед духом ушедшего времени,
И себя самого,
Ведь можно ли совершить что-то более низменное,
Чем отнять у живого создания жизнь из-за денег,
Чем золотой диск Солнца, величественный и греющий, променять на позолоченные круглые гроши, холодные и мелкие?
Строят астрономы и астрологи высокие башни, чтобы ближе быть к светилам,
Чтобы, устремив зоркий глаз подзорной трубы к небосводу,
Искры и точки на нем считать,
Образующие фигуры, линии и туманности.
Для простого человека звезды немы, но жестом указать могут путь,
А предсказатель не столько видит кометы и созвездия,
Сколько слышит их.
Падают звезды к ногам астролога,
И кристальный звон тысяч осколков льется по облачным желобам,
Рисуя на синем куполе за ними хвосты и перетекающие, тающие линии,
Множится и эхом разносится по башне,
Полной пыльных томов, карт созвездий и магических свитков.
Дрожат звездные осколки в небе, звенят, поют, нашептывают.
Видны с вершины купола все поступки, шаги и дела людей,
А потому астрологи, говорящие со звездами, знают каждого человека еще до встречи с ним.
Видел я, как ты под черным, словно чума, флагом
Бороздил волны, которым пожрать тебя тошно было.
Когда флот королевства Карнандес
Осторожный король приказал затопить в реке,
Зовущей в его земли враждебных соседей,
Чтобы создать плотину и стену,
Запрещающую вторжение,
Суетливо бежали от баркасов и бригов полные матросов и инженеров плоты.
Где-то блестели и скрывались за натруженными серыми спинами фиолетовые и темно-синие,
Выкрашенные дорогими красками
Плащи герцогов и советников,
Наблюдавших за свершавшимся в монокуляры.
Тебя завлекли золоченые знамена и гербы.
Ни единым лицом не обнаруженный в бурлящих волнах и всеобщем волнении,
Ты подобрался к галеону королевской семьи,
Который последним,
Как особый знак противнику,
Должен был уйти под воду.
Ты связал короля, королеву, двенадцать принцев и принцессу,
Снял с них злато, платину и серебро
Бросил несчастных по разным каютам,
Чтобы последние мучительные мгновения провели они порознь,
Без важных признаний и слов,
А после тараном пробоину сделал и бежал,
Как катятся вниз по сходням тонущих судов крысы.
Придворные и инженеры были слишком далеко,
Чтобы помочь.
Завидев плот, на котором к противоположному берегу спешил ты,
Никто и не подозревал, что не монарха и семью его несут волны к земле.
А галеон «Королева Аннетта»,
На прощание взмахнув знаменами и гобеленами,
Скрылся под водой.
И мурены теперь выстригают клыками дыры в витражных иллюминаторах,
И морские звезды пожирают деревяные мачты, выкрашенные кошенилью в бордовый.
Лежит галеон на самом дне устья реки.
Паруса его раздувают холодные течения, а не ветер странствий.
Так и пало Карнандес,
Королевство без короля,
Без короны,
Без наследников,
В пучину смятения, распрей, раздоров,
Бесконечных герцогских войн за престол.
Так и закончились светлые дни королевства Карнандес.
Буря настигла галеон, когда объявился морской разбойник.
Заклейменный и отпетый, но всегда избегавший казни.
Видел я, как ты, в придорожных кустах скрываясь,
Застигал всадников и грабил их,
Морду хищную скрыв под пиратской банданой.
И не важно было тебе, откуда и куда мчит его верный конь.
Их не спасали попавших в твои лапы хитрости и зашитые в шляпы монеты да письма.
Ты обыскивал их, ты искал золото.
Видел я, как сегодня ты,
Выслушав песнь музыканта,
Которого пытливое сердце завело в мой лабиринт,
Которого золотой цветок покорил и заставил петь о сверкающих лепестках,
Которого совесть и честь уберегли от воровства и порока,
Прикончил певца, хозяина таверны и всех гостей,
Прикончил капитана и команду, что в верности твоей не сомневались,
Ведь есть у бродяг морских поверье,
Что дружба, омытая седыми волнами,
Крепче канатов пирса.
Греясь в кресле у очага, дремала единственная дочка старика-хозяина,
Юное создание в кружевном платье и с разноцветными лентами в волосах.
Навсегда пропал с ее прелестного молоденького лица девичий румянец.
Там, где иной бы побоялся занести руку,
Ты занес лезвие.
Темнота не скроет от моего взора ничего.
Кровавые следы, оставляемые на земле твоими сапогами,
Осветят для меня звезды.
Видел я исчезающую палатку странствующего доктора.
Всегда молодого, адски-рыжего и бездушного.
Видел и зелья, которые ты,
Заспиртованных младенцев и змей в бутылях переставляя,
Снимал с полок и в сумку свою укладывал.
Отлучился хозяин-бестия,
Задремал ученик его у входа в шатер, тканью со звездами завешанного,
И никто остановить тебя не смог.
Кабы не рождение у кочевых собратьев хозяина мальчишки,
То горел бы ты, пойманный, в раскаленной добела лаве.
Когда в очередной раз ты притворялся больным у разбитой дороги и просил милостыню,
Что же ты не кланялся кибиткам бродячего цирка?
Цветные флажки, игральные карты и колокольчики на атласных лентах уберегли тебя.
Доктор в расшитом звездами синем плаще
На рождении сына предсказательницы присутствовал,
Пока ты хозяйничал в его палатке.
На руках держал он друга твоему сыну,
Неприятеля твоему сыну,
Врага твоему сыну.
Золотом и серебром щедро одаренный,
Отпаивал лекарь новорожденного травами целебными,
Чтобы одарить его выносливостью и физической силой,
Пока ты для своего сына искал яд.
Не радуют тебя ни звон ребячьего хохота, ни блеск любящих преданных глаз.
Только дребезг и сверкание грошей радуют тебя.
Ты нерожденного ребенка в теле матери убить пытался,
Не нужны тебе были жена и сын,
Ведь золотые горы на троих не делятся.
Ни на миг не слабело в черством сердце намерение
Отравить кровь свою же, но в более юном теле.
Однако слишком жить хотел казненный за одно только желание появиться на свет,
Он, будучи таким же плутом, как отец его, саму Смерть вокруг пальца обвел.
Малец рожден был и улыбнулся тебе, обличая поражение убийцы.
И медлит Дэви Джонс с тем, чтобы наслать кракена на корабль пиратов,
Когда ты находишься у его бездны:
Даже на дне морском стал бы ты со скелетов и сирен снимать жемчуга.
Нет и не было тебе судии,
Не боялся и не стыдился ты,
Когда речь шла хоть о горсти монет,
Ни королей, ни герцогов, ни простолюдинов.
Из-под гильотины ты мог сбежать,
Лишь затронутый волосок оставив на лезвии.
Лгать честнейшим и мудрейшим не страшился ты
На бесконечных судах и допросах.
Так что же робеешь теперь передо мной?
Знаешь, что простой человек, если бы судил тебя,
Был тобой обманут,
Но от меня, говорящего со звездами,
Не скрыть ничего.
Да только нет у меня секиры палача для незваного гостя,
Не стану я тебя, даже если в многократной вине твоей убежден, убивать,
В чем и клянусь.
Молви же слово теперь, когда ты снова смел.
И звезды между тем обволокла молочно-белая дымка рассвета,
Стали они неразличимы на небосводе.
Засыпали созвездия, объятые мягким туманом Млечного пути,
И утихал их серебристый шепот.
Разбойник морской, едва коснулись его опущенных плеч следы зари,
Перед Темным Милордом на колени упал,
Главу склонил, в мантию колдуна впился
Да завыл, горюя и убиваясь по уничтоженной в себе добродетели.
Пират: О, Темный Милорд, о, великий волшебник,
Тот, кого величают властителем небесных светил и людских судеб!
Не держи на бродягу, всеми отверженного и проклятого, зла!
Признаюсь тебе, ведающему земные и иные другие истины:
Я украсть золотой цветок хотел, пока слова твои не услышал!
Сердце разбил мое острый кинжал истины,
А через пробитую им, как разъяренным нарвалом в корме, дыру
Изверглись яд и желчь.
Десять сотен штормов мне, проклятому, на голову!
Открылись теперь мои глаза, вижу теперь я,
Сколько на счету моем краж и убийств!
О, мудрый волшебник, дай бродяге шанс искупить вину,
Пока ненависть к самому себе, бушующими волнами дерущая сердце,
Не наложила на его руки еще одно клеймо убийцы,
Пока она не отправила старого пирата с камнем на шее ко дну океана!
Мудрый Милорд, я украсть хотел твой цветок, а ныне раскаиваюсь
И прошу подарить мне его.
Много дадут в ювелирной лавке за золотые лепестки,
И на полученные со сделки деньги я
В родном холодном краю
Отстрою деревню, где каждый бездомный,
Такой, как я,
Получит кров и пищу.
Будь сто тысяч раз проклят черный флаг, под которым ходил я в море!
На твоих глазах, Темный Милорд,
Умер сегодня ночью преступник и родился с восходом герой.
Не коснусь и кончиком пальца более эфеса сабли,
Я теперь не пират.
Я отныне встаю на новый путь,
Но не говорю с кометами и созвездиями, как ты, мудрец,
И путеводной звезды мне нет.
Подари мне свой золотой цветок,
Пускай его сияние осветит мне дорогу.
Милорд: Ты мастак говорить красиво: много лет подряд за нос водил царей и герцогов,
Пока те спиливали рога оленей на охотах,
Ты приставлял им их собственные,
Много лет подряд грамоте и слогу обучали тебя письма от королевских любовниц.
Но если и поступки твои той же красоты полны,
То бери мой цветок.
Одно тебе условие:
Приведи ко мне деву,
Которую я бы женою свою сделать мог.
Пусть ее волосы будут красными,
Как кровь, как заря, как искреннее и наполненное жизнью сердце в человеческой груди.