Наверное, у многих в квартире есть такие комнатки без окон, отданные под старую одежду, обувь и лыжи, спящие до зимы. Была такая и у меня. Там хранилась увесистая металлическая коробка, когда-то бывшая золотой. Сейчас, чуть поблёскивая старыми полустёртыми боками, она притаилась на верхней полке, под потолком.
Когда-то эту золотую коробку я долго искала и нашла совершенно случайно. Хотелось подарить ее бабушке. Не пустую, конечно. И вот по какому случаю.
Обычно на праздники в школе устраивали чаепития. Но женский день 8 Марта был особенным. Большой учительский коллектив в нашей школе искусств состоял из женщин, начиная с директора.
Трое мужчин историк, трудовик и пришедший неделю назад хлипкий и тонкий, как веточка, студент-практикант, занимающийся с нами физкультурой, в расчёт не брались. Да и где было им! Взять хотя бы Гангрену сурового и справедливого директора Эмму Гарегеновну Атамалян, возглавляющую не только наше учебное заведение, но и совет ветеранов и партийную организацию школы заодно.
Но вернёмся к празднику. К нему долго готовились. Ученики на уроках труда рисовали открытки и писали поздравления, а наши мамы и бабушки под неусыпным руководством всевластной Аделаиды Никифоровны пекли торты и пирожные для чаепития в школе. Никто из родителей не смел отказаться, это было равносильно обречению на пытки и казнь всемогущим инквизитором руководительницей родительского комитета.
Обязательной программой праздника был «монтаж». Ася Константиновна классная руководительница задолго до самого праздника раздавала участникам бодрые четверостишия -каждому на отдельном листочке для заучиваниях наизусть. А потом, уже в актовом зале, где и должен был проходить концерт, аккомпаниатор Софья Михайловна выстраивала нас в шеренгу или в шахматном порядке. И просила, чтобы мы громко и чётко «с выражением!», читали каждый свой отрывок. Лицо её, маленькое и сморщенное, напоминало маску античной трагедии. Она же подбирала и музыку.
На фоне декламаций, по замыслу Софьи Михайловны, перед нами, читающими текст, должны были кружиться пары из танцевального кружка, замирая в красивых позах на особенно проникновенных словах, пафосно произносимых чтецами. Но воздушности и лёгкости не получалось.
Что ви делаете?! возмущалась Софья Михайловна, когда танцоры не попадали в музыкальную фразу, Ви же совсем не чувствовать музыку! А надо чувствовать, жить там! она внимательно смотрела нам в глаза добрыми, почти бесцветными от старости, глазами.
И умоляюще просила:
И прекратите мене нервничать. С вас все будут смеяться, оно вам надо?
Раскрасневшаяся и взволнованная, с седым нимбом волос над головой, она беспрестанно краснела и заставляла нас снова и снова произносить текст. Так, что часа через два мы выдыхались и уже люто ненавидели и стихи, и музыку, и бедную старую аккомпаниаторшу, двигаясь по сцене, как осенние мухи по стеклу. Чем ещё больше возмущали Софью Михайловну, которая к концу репетиции совершенно выбивалась из сил. Она открывала свою вытертую кожаную сумочку, доставая тёмный пузырёк и капая в крохотную рюмку едко пахнущую жидкость. Мы покорно ждали, когда Софья Михайловна отдышится. Через несколько минут она садилась за рояль снова.
Все это действо и называлось «монтаж». Уж не знаю, радовались ли бабушки и мамы тому, что примерно, за неделю до праздника, каждый из чтецов, репетировал свои строчки дома, громко выкрикивая их в присутствии родителей, чтобы «от зубов отскакивало». Эти стишки родители знали наизусть, в отличие от нас, и часто случалось так, что подсказывали их уже из зала, на концерте, когда кто-нибудь из участвующих забывал надоевшие строчки.
Вот тогда-то и раздавался громкий свистящий шёпот, подбадривание забывшего, что никак не отражалось на течении этого действа.
В тот год мои родители развелись. И мама уехала. Она звала меня с собой, в Батуми. Но я отказалась, и осталась с бабушкой и дедом, в том самом доме, где были счастливы мои родители и все мы.
Я лелеяла тайную надежду, что оставшись, то есть оставив все, как было, я сумею помирить родителей, и они снова будут вместе, хотя бы ради меня.
Бабушка тяжело переживала родительский разрыв и часто плакала на кухне тайком. Но я все видела и понимала. И сама вечерами в одиночестве своей комнаты, много думала и плакала, не зная, чем помочь моим самым дорогим людям.
В доме стояла непривычная тишина и тоска. Ещё и папа ушёл в плаванье на полгода
Мне хотелось развеселить бабушку, подарить ей что-то особенное, не такое, как у всех, чтоб она, наконец, обрадовалась и снова стала весёлой. И пока подружки на уроке рисовали открытки и писали поздравления, я усиленно придумывала подарок.
Галина Гавриловна учительница труда, который в третьей четверти седьмого класса стал называться у девочек исключительно ВДХ ведением домашнего хозяйства, подходила ко мне несколько раз, и укоризненно кивая головой, поторапливала:
Делай же что-нибудь, рисуй или лепи, время идёт, урок кончится быстро.
Я же смотрела в окно и мучительно думала, что дарить бабушке?
В последнее время на уроках мы кроили и шили исключительно огромные заводские фартуки и мужские трусы из чёрного страшного сатина.
Мальчишкам было легче. Они занимались на первом этаже школы, в мастерской трудовика Ильи Николаевича, похожего одновременно и на сельского доктора из какого-то старого фильма, и на дореволюционного мастерового. Круглые металлические очки, примотанные бечёвкой к ушам, всегдашний синий халат, болтающийся на худой фигуре и чёрный берет, вернее замызганная суконная кепка, повернутая козырьком назад довершали сходство. Он обычно немногословный, на уроках менялся, становился азартным и всегда что-то рассказывал мальчишкам, о каких-то своих секретах, а потом, подойдя к верстаку, ловко и споро двигал рубанком. Рубанок танцевал в его руках. И было весело смотреть, как закручивалась золотистая, пахнувшая деревом, стружка. Его азарт немедленно передавался всем. Хотелось взять рубанок в руки и также весело пройтись по дереву.
Мальчишки любили уроки труда, любили Илью Николаевича и вдохновенно мастерили на его уроках табуретки, скворечники, а ещё ручки для топориков и ножей. Трудовик разрешал уносить сделанные изделия домой, при условии, что за табуретку или что-то другое он поставит пятёрку и ему не будет стыдно перед родителями мальчишек ни за их работу, ни за себя.
Одним словом, у мальчишек были подарки для мам и бабушек. Да ещё какие сделанные собственными руками.
Илья Николаевич умел выжигать по дереву и выпиливать лобзиком. Обычно, на 8-ое марта Сашка Дунаев дарил мне небольшие картинки с порхающими бабочками и гроздьями винограда. Картины получались необыкновенными. На них, рассекая волны, неслись в небо быстроходные корабли, а над мачтами кружили чайки.
«Может, попросить Сашку? И он что-нибудь сделает для бабушки? Не фартук же ей дарить! Да и страшных трусов она носить не станет».
Я размышляла: «Хорошо ли будет, если подарок моей бабушке сделаю не я, а Сашка? Картинки, конечно, классные. Но это же не моя работа. Надо самой. Может, сшить заковыристый фартук? Я бы смогла! Но у бабушки этих фартуков тьма-тьмущая, разных: с оборочками, с кружевными карманами и даже с аппликациями. Фартуки как фартуки, подумаешь!»
Правда, был у неё один. Он мне нравился больше всего. Да и не фартук то был вовсе. А что-то другое. Из мелкой коричнево-белой клеточки как бы сарафанчик до полу с застёжкой сзади. А вместо рукавов широкие оборки, закрывающие плечи.
Когда бабушка надевала под этот фартук белую блузку с круглым воротничком и бантиком, она становилась другой, незнакомой мне и удивительно красивой.
«Хоть к датской королеве на приём», гордо говорил дед, любуясь бабушкой. Потом подходил и целовал ее глаза. «Почему к датской?» удивлялась я и дедовым словам, и необычным поцелуям.
На что он укоризненно качал головой. «Принц датский есть? Как это нет? А кто говорит: Быть или не быть? Твой Пушкин, что ли?» И сам же себе отвечал: «Нет, это говорит Гамлет, принц датский! Так почему не быть датской королеве?»
Я ничего не понимала и лишь спустя много лет узнала, в чем был смысл.
Во время войны на операционный стол к бабушке попал герой датского сопротивления, служивший в войсках антигитлеровской коалиции в составе Великобритании. Офицера доставили
с тяжелейшим ранением головы. Ему грозила полная слепота. Семейная легенда гласила, что бабушка не только спасла ему жизнь, удачно прооперировав, но и сохранила зрение. А он влюбился в бабушку, и хотел увезти в свою Данию. Но она отказалась. Уже после узнали, что датчанин был причастен к высшему обществу, и в его жилах текла чуть ли не королевская кровь. Дед шутил, что теперь датский офицер просто обязан представить бабушку ко двору королевы.
Офицер забрасывал бабушку письмами и посылками. Но по какой-то причине она не смогла получить ни одной. А письма шли так долго, что становилось ясно их проверяют. Тот офицер через посольство в Москве прислал благодарственное письмо от своих родителей и приглашение в гости, но ничего не получилось: бабушку не выпустили.
Я задумчиво смотрела в окно. Хорошо бы мне когда-нибудь увидеть датскую королеву. Ну, пусть не королеву, принцессу хотя бы. Очень хотелось побродить по сказочному Копенгагену, я его знала по сказкам Андерсена, посмотреть на удивительные улочки и увидеть памятник Русалочке.
За весь урок не написать двух поздравительных строчек? голос Галины Гавриловны раздался словно гром среди ясного неба, Не нарисовать ни одного цветка? Ты что, не любишь бабушку?
Я очнулась.
Галина Гавриловна покачала головой, будто говорила: «Ай-яй-яй! Как же так можно?»
Почему не люблю? разозлилась я, Очень люблю! Вот, поэтому думаю, что бы такое сделать, чтобы она обрадовалась. Разве можно дарить это?
Я взяла в руки листок у соседки по парте, Лерки Гусевой, на нем возвышалась нелепая гора почему-то с головой и хоботом! А сверху надпись поясняла, чтобы ни у кого не возникало сомнений: «СЛОН».
Учительница укоризненно качала головой:
Легко говорить, не сделав ничего за весь урок. Вот что, Лика, даю срок неделю. Слышишь? Через 7 дней я должна увидеть подарок бабушке, сделанный собственными руками. Вот и посмотрим Что ты сотворишь.
Весь класс пусть посмотрит! злорадно закричала Гусыня и обвела глазами девчонок, ища поддержки.
Все молчали. Лерка Гусева радостно вертела головой.
Не надо так сильно, шепнула Мышка, Отвалится ведь!
Что? Что отвалится? Гусыня непонимающе уставилась на Соньку.
Голова твоя, недовольно отмахнулась та.
Голова у меня крепкая, с достоинством произнесла Лерка Гусева.
Ага! Гвозди забивать самое то! тихо проговорила Мышка и встала рядом со мной.
Галина Гавриловна строго посмотрела на нас и обратилась ко мне:
Не подведи, не оставь бабушку без подарка.
Да уж не волнуйтесь, дерзко ответила я учительнице, Сделаю! И получше, чем это!
Я небрежно показала на открытку, брошенную на парту, и гордо вышла из класса.
Мышка, догнав меня, спросила:
Чего это ты взбрыкнула? Что с тобой? Нарисовала бы цветочки-василечки, как Гусыня, и все были бы довольны. А училка больше всех.
Моя бабушка от такого подарка довольной не будет, ответила я, но помолчав, грустно добавила, Конечно, она обрадуется любому. Но это не то! Как ты не понимаешь?! А мне хочется найти то.
Мышка, вздохнув, согласилась.
Глава 4. Таинственный незнакомец
В ту ночь я не могла уснуть. Я думала о подарке. Да не простом, а о необыкновенном, как сама бабушка.
И тут я вспомнила об одной истории, которую услышала от неё ещё летом, когда перекупавшись в море, простыла и лежала в кровати с температурой.
Давным-давно, начала бабушка свой рассказ, когда деревья были большими-пребольшими, а я маленькой с напёрсток
Таких девочек не бывает, с обидой вклинилась я, Ты, наверное, шутишь, думаешь, что я маленькая, вот и рассказываешь сказки всякие. А я взрослая! Мне мальчики любовные записки пишут! «С напёрсток!» Скажешь тоже!
Совсем я не шучу. Посмотри-ка, разве я улыбаюсь? стараясь говорить серьезно, отвечала бабушка, но глаза её смеялись.
Ну, может, и не с напёрсток, а чуть больше Если тебе не интересно, то не буду рассказывать! она делала вид, что рассердилась и хочет уйти. Я пугалась, изо всех сил обнимала её, прижав к спинке стула, и не давала ей подняться.
Молчу-молчу, говорила я примирительно, Рассказывай дальше!
Когда человек маленький, продолжала бабушка, Ему кажется сказочным многое. Хотя и некоторые взрослые не отстают.
Я задумывалась и вспоминала Новый Год, который любила, и день рождения, приходивший вместе с ним. Вспоминала подарки, появлявшиеся под ёлкой, будто ниоткуда, красивые открытки, сделанные чьими-то заботливыми, но очень умелыми руками без обратного адреса. Их обнаруживал дед в почтовом ящике, откуда по утрам доставал свои газеты и медицинский журнал для бабушки. На память приходила прочтённая совсем недавно «Ночь перед Рождеством» Николая Васильевича Гоголя с хулиганистым чёртом и весёлой Солохой. Но мне больше понравился кузнец Вакула. Он достал для своей любимой Оксаны черевички, которые носит царица! Это ли не сказка?
Книгу мне подарила на день рождения мама, приехавшая на каникулы навестить меня. Она тогда жила в Батуми, и мы очень скучали друг по другу. Я просила её остаться, уверяла, что она не сможет долго жить одна. И пусть дождётся папу. А когда он придёт из морского похода, они помирятся, и мы все заживём лучше прежнего. Но мама уехала сразу после каникул, и ничего не получилось.
Мне пришлось согласиться с бабушкой, что сказки сбываются не всегда.
Так вот, продолжала она, Однажды, под Новый Год мне подарили золотую коробку.
А кто подарил-то? торопила я бабушку, Кто?
В том-то и дело, тогда я не знала Вышла на порог, торопилась в гимназию, а коробка лежит себе, полёживает, прямо на снегу. Да блестит! Ярко так!
В гимназию? удивлялась я, Ты была гимназисткой? Этого не может быть! Гимназистки жили при царском режиме.
А я, по-твоему, когда родилась? смеялась бабушка, Родилась при царе. Теперь при коммунистах истории всякие тебе рассказываю. Тут уж ничего не поделаешь. Так моя жизнь сложилась.
Ты видела самого царя? с ужасом и надеждой спрашивала я.
Видеть не видела, но жила, хоть и немного, когда совсем маленькой была. А вот мои родители, видели. В моем детстве и гимназии были, и реальные училища. Правда, давно это было, очень давно, ещё до войны и даже, представь себе, до революции! Вот какая я старая!
Я со страхом смотрела на бабушку. «Как же так?» думала я, «Вот сидит рядом со мной моя родная бабушка. Всю войну прошла. И сейчас на работу бежит, когда её просят проконсультировать больного. И за операционный стол совсем недавно встала, потому что без неё не могли провести сложную операцию. А у бабушки опыт. Под бомбами и без света оперировала. В огороде копается. Цветы любит, и всё время проводит в саду. Нам с дедом обеды готовит. И тортики печёт, и пирожки! А блины какие хочешь, с творогом и мясом, с яблоками и вишней! А тут «до революции»! Разве может такое быть?»
До революции Ленин жил, про которого я стихи учу! Сто лет назад!
Ленину конечно, больше, чем мне, и даже больше ста, бабушка заливалась смехом, и от этого её маленькое тело тоже смешно дергалось и тряслось, Считать ты умеешь, научилась! А я до ста лет, может, и не доживу. Так что лучше слушай, запоминай, раз интересно. Ну, вот! Вышла я на крылечко. Снег блестит, поскрипывает под валенками, а мне спать ещё охота, потому как утренние сумерки, не рассвело и холодно очень! Щеки морозец щиплет, нос мёрзнет. Хочется вернуться назад, в дом, там печка топится, дрова потрескивают, ёлка в огоньках красуется. Тесто в большой кастрюльке пыхтит. Мама пироги печь будет. А под ёлкой она подарки положила. Каждой из нас, четверых сестёр! Взглянуть бы хоть одним глазком! Да не велено! И в гимназию надо. Последний день перед каникулами. Тут, вижу на снегу коробка! Золотая!