Правда, сейчас уже Хрущева нет, но Фурцева еще остается на своем посту. Хотя доживает на нем последние дни. И находится не в лучшей форме моральной и физической, да и попивает она последнее время. Но сейчас она на высоте в строгом костюме а-ля «член правительства», на высоких каблуках, с красной кожаной папкой в руке. Зал мгновенно затихает. В абсолютной тишине слышен лишь цокот каблучков Фурцевой. Она подходит к микрофону, открывает папку и безо всяких предисловий начинает читать:
Указ Президиума Верховного Совета СССР
Больше она ничего не успевает сказать зал взрывается овацией. Всем уже и так все ясно. Дали!!!
Фурцева слегка вздрагивает, но ее строгое лицо смягчает понимающая улыбка. Она властно поднимает руку, зал послушно стихает. И Фурцева все-таки дочитывает:
За большой вклад в развитие советского музыкального искусства присвоить Утесову Леониду Осиповичу почетное звание «народный артист СССР»!
В зале снова шквал аплодисментов. Таких яростных, как будто это его зала личная победа. А застывший в кулисах Утесов вдруг обмякает, словно из него выпустили воздух, и как-то устало и негромко говорит сам себе:
Дали Таки дали Ну и что?..
Он впадет в знакомое всем состояние, когда бессонными ночами напряженно готовишься к главному экзамену, а потом сдаешь его и наступает полное опустошение. Но Дита торопит отца:
Папа, иди! Иди же, папа!
Утесов встряхивает головой, мгновенно надевает свою обаятельнейшую улыбку а как же, профессионал! и выходит на сцену.
Зал встает и аплодирует стоя. Фурцева вручает Утесову папку. И весомо сообщает всем:
Хочу отметить, товарищи, что Леонид Осипович первый я подчеркиваю, первый артист эстрады которого партия и правительство удостоили столь высокого звания!
Фурцева выжидающе смотрит на Утесова. И он оправдывает ее ожидания. Серьезнеет, делает торжественное выражение лица, настраивает голос на взволнованную глубину:
Уважаемая Екатерина Алексеевна! Разрешите мне высказать искреннюю и глубокую благодарность за эту высокую награду нашей дорогой коммунистической партии и советскому правительству! Он умолкает, словно сомневаясь в уместности дальнейших слов, но все же решается и широко улыбается: И еще спасибо моей родной Одессе!
Екатерина Великая в некотором недоумении чуть приподнимает бровь. Но зал расслабляется и снова восторженно аплодирует. Да еще ведущий Иосиф Туманов, смягчая ситуацию, дает отмашку оркестру, и звучит, пожалуй, самая главная песня Утесова:
Есть город, который я вижу во сне.О, если б вы знали, как дорогУ Черного моря открывшийся мне,В цветущих акациях городУ Черного моряИ Утесова уже не удержать, и он уже забыл про официоз и церемониал, и он расплывается в трогательной улыбке, и почти по-дружески сообщает и Фурцевой, и всему залу, и всему миру своим неповторимым голосом с характерной хрипотцой и одесским говорком:
Вы ж понимаете, шо многие бы хотели родиться в Одессе, но не всем это удается! Для этого надо, шоб, как минимум, ваши родители хотя бы за день до вашего рождения попали в этот город. Но не все ж могут себе это позволить. А мои всю жизнь там прожили
ОДЕССА, ВЕСНА 1895 ГОДА
Волны Черного моря накатывают на берег, сверкая брызгами в ослепительных лучах южного солнца. Но до пыльного переулочка в районе Малой Арнаутской и Привоза море не достает, и солнце сюда пробивается с трудом сквозь тень деревьев и виноградной лозы.
Треугольный переулок, дом 11. Двухэтажный дом и типичный одесский дворик, опоясанный по всему периметру деревянной галереей с железными витыми перилами. Ворота тоже железные ведут из двора в переулок. На левой стороне дома тяжелая резная дверь. Если войти в нее и подняться на второй этаж по очень крутой лестнице с выщербленной итальянской плиткой, то можно добраться до квартирки из трех комнат две крошечные, окна во двор, и одна побольше, окна на улицу. Здесь живет семья Вайсбейнов.
А на первом этаже, напротив водяной колонки, проживает мадам Чернявская известная повитуха, принимавшая всех младенцев в этом дворе, и во дворе рядом, и во дворе напротив, и во всех дворах Треугольного переулка и окрестностей. В ее квартиру и врывается поздним вечером разбитная голосистая девка Маня:
Мадам Чернявская! Хватайте свой чемоданчик и скачите у пятнадцатую квартиру! Мадам Вайсбейн сейчас рассыплется на кусочки!
Грузная повитуха, в платке, заправленном за уши и подвязанном у подбородка, отрывается от пасьянса, который она раскладывала на столе, покрытом вязаной из ниток скатертью.
Тихо, ша! И почему это в Одессе имеют моду рожать на ночь глядя, когда нормальные люди уже готовы скушать свой штрудель и спокойно отдыхать
Продолжая ворчать, повитуха собирает докторский чемоданчик и меняет домашние тапки на уличные чоботы. Маня приплясывает от нетерпения у порога:
Ой, ну шо ж вы копаетесь, как на похороны!
Ай, на каждые роды будут свои похороны
Маня выхватывает из рук повитухи чемоданчик и первой вылетает за дверь.
А в свою квартиру, открыв дверь ключом, устало входит хозяин Иосиф Вайсбейн.
Он очень аккуратный человек в отглаженном костюме, в начищенных ботинках, с довольно пышными, но тщательно подстриженными усами и с потертым, но чистеньким саквояжем в руке. Он аккуратно снимает сюртук, обмахивает его щеткой и вешает на плечики. Снимает золоченое пенсне, бережно укладывает в футляр, кладет футляр в комод, а оттуда извлекает простенькие очки, подвязанные веревочкой.
Но тут из соседней комнаты доносится женский стон. И степенный Иосиф, потеряв всю свою размеренность, бросается в комнату, где лежит на широкой супружеской постели его жена Малка. Лоб у нее весь в испарине.
Малочка, что? Или уже началось?
Вместо ответа врывается Маня, таща за собой повитуху мадам Чернявскую.
Холоднокровней! ворчит повитуха. Это если бы мадам Вайсбейн имела первое дитя, так я бы еще нервничала, а то уже, слава богу, четвертый визит
Иосиф падает на колени перед женой, хватает ее за руку:
Малочка, душа моя! Больно, да? Больно?
Малка лишь тихо стонет черные пряди волос прилипли к мокрому лбу. А повитуха грозно заявляет Иосифу:
Мосье Вайсбейн, сделайте так, чтобы вас здесь не было!
Девка Маня уже тащит таз с горячей водой. Повитуха расстилает белые простыни. Растерянный Иосиф плетется в кухню. И смотрит, не видя, в темное окно, нервно постукивает пальцами по стеклу. В кухню влетают мальчик Миша и две девочки, Клава и Прасковья, в длинных ночных сорочках.
Папочка, папочка, Миша говорит, что у нас будет братик! кричит Клава. А мы с Песей что будет сестричка!
Появление детей мобилизует папу Иосифа, и он с максимально доступной ему строгостью переключается на воспитательную работу:
Дети, во‐первых, вам нужно спать! А во‐вторых, кто будет я не знаю
А я знаю братик! заявляет Миша.
Нет, сестричка! хором возражают девочки.
Нет, братик! дергает Клаву за косичку Миша.
Нет, сестричка! дает ему тумака Клава.
Дети, не ссорьтесь! вмешивается папа Иосиф. Идите спать!
Появляется сияющая Маня:
Мосье Вайсбейн, у вас девочка!
Девчонки прыгают, показывая брату Мише «носики»:
Сестричка! Ага, сестричка!
Из комнаты зовет повитуха:
Манька, сюда иди!
Манька убегает. Папа Иосиф уже строго приказывает:
Все, дети, я сказал: спать!
Малыши нехотя, продолжая тайком шпынять другу дружку, удаляются. Папа Иосиф взволнованно одергивает сюртук и направляется в комнату. В дверях его встречает повитуха:
Мосье Вайсбейн! Вы будете сильно смеяться, но у вас двойня!
Папа Иосиф столбенеет:
Как двойня?
Так, двойня! усмехается повитуха. Представьте себе, это бывает Девочка, а потом таки мальчик.
Что же вы сразу не сказали! Какое счастье второй сын!
Я вас поздравляю с этим счастьем, мосье Вайсбейн!
Папа Иосиф благостно улыбается, потом спохватывается:
А как она?
Ой, не берите в голову! Мадам Вайсбейн такая справная женщина, что может родить вам целый синагогальный хор!
Измученная мама Малка сидит на кровати, опираясь на гору подушек, а рядом два кулечка с новорожденными: мальчик и девочка, сын и дочь. Папа Иосиф нежно гладит распущенные волосы жены. И смотрит ей в глаза, и молчит, и думает, как ему повезло в жизни.
Впрочем, он сам себе устроил это еврейское везение и счастье. Потому что неожиданно для всей своей зажиточной семьи, да и, честно говоря, для себя самого он не дал слабину. А поступил, как настоящий мужчина. Так считал он. Или как настоящий босяк. Так кричал его отец. А было вот что: Иосиф привел в дом родителей невесту. Тоненькую черноглазую девчушку Малку Граник. Из очень бедной, да просто нищей семьи. Отец сказал Иосифу: «Нет!» Иосиф сказал отцу: «Да!» Отец сказал Иосифу: «Я выгоню тебя из моего дома!» Иосиф сказал отцу: «Я сам уйду!» Оба сдержали свое слово. Отец его выгнал, Иосиф ушел. И женился на любимой своей Малочке, и больше никогда не появлялся в родительском доме.
И вместо обеспеченной жизни богатого наследника стал вести тяжкую жизнь лепетутника. На одесском жаргоне «лепетутник» это мелкий торговец, посредник в разных коммерческих сделках, маклер для разовых поручений В общем ничего стабильного, ничего определенного ни работы, ни заработка. Все зыбко, сиюминутно и воздушно. Мудрый Шолом-Алейхем называл таких людей «человек воздуха».
Папа Иосиф гладит маму Малку по взмокшим волосам:
Спасибо, родная моя! Два мальчика и три девочки! Или есть кто-то меня счастливее?
И все это счастье хочет кушать, вздыхает мама Малка. Ох, Йося, с другой женой ты бы купался в деньгах, как утки в луже на Слободке
Не говори так, не рви мне сердце! Если мои родители не имели души и из-за бедной невесты отказали мне в деньгах, так пусть забирают их на тот свет! Пусть попробуют купить там на эти деньги хоть полфунта любви и благодарности
Малка слабой рукой гладит руку мужа. Один из новорожденных мальчик разражается пронзительным криком. Мама Малка прикладывает его к груди. А папа Иосиф улыбается:
С таким голосом он будет невроку хорошим кантором!
Одесса начала века это кривые улочки и прямые бульвары, корабли и биндюжники в порту, церкви, мечети и синагоги, трамвай-конка и рынок Привоз, который круглый год ломился от фантастического изобилия мяса и рыбы, молока и сладостей, овощей и фруктов Но какое бы изобилие еды ни царило на Привозе, мама Малка никогда не давала детям целое яблоко или пирожное, а только пол-яблока или полпирожного. От этого сладкое казалось еще желанней и слаще.
Удар ножом и яблоко разделено на две части. Мама Малка выдает половинки на десерт стоящим перед ней детям старшему сыну Мише и дочери Клаве.
Спасибо, мамочка! хором благодарят дети и уносятся.
В семье Вайсбейнов завтрак, обед и ужин всегда в точно определенное время. И за столом каждый сидит точно на своем месте. Еще удар ножом и еще одно яблоко разделено на половинки. Одну мама подает маленькой Полине. Вторую половинку вертит в пальцах:
И где же Лёдя?
Не жнаю, мамошка! отвечает Полина, близнец Лёди, не выговаривая половину букв.
Малышка убегает за старшими. Мама Малка раздумывает еще секунду и протягивает пол-яблока папе Иосифу:
Ешь, Йося!
А как же Лёдя?
Ребенок должен знать порядок! Не пришел к обеду ходи голодный!
Но
Ешь!
Иосиф нехотя берет яблоко, но тут вбегает разбитная девка Маня.
Малка Моисеевна! Вы побежите, погляньте, где ваш Лёдька!
Папа и мама спешат по галерее второго этажа, опоясывающей внутренний дворик. Откуда-то доносятся звуки скрипки. Мелодия становится все громче.
Вбежав в коридор, они видят трехлетнего сына, свернувшегося калачиком под дверью. Здесь живет учитель музыки Гершберг. И там, за дверью, сейчас поет его скрипка. Мама Малка бросается к лежащему на полу сыну.
Лёдя! Что ты тут валяешься, как беспризорник! И что подумает маэстро Гершберг?
Папа Иосиф ее останавливает:
Тише, он спит
Родители склоняются над уснувшим малышом. Мама бережно берет его на руки.
Ой, горе ты мое!
Папа поправляет задравшуюся рубашонку сына. Лёдя открывает глаза, прижимается к материнской груди и сонно улыбается:
Мамочка Там хорошо Там музыка!..
Мелодия скрипки за дверью становится все нежней и возвышенней.
Совсем другая музыка разудалая, народная, многоголосая музыка одесской речи звучит на Привозе, по которому бредет семилетний Лёдя.
Сахарно-о морожено-о! тенором заливается мороженщик.
Кавуно-ов! На разрез кавуно-ов! басит усатый продавец арбузов.
Селк! Цисуца! Селк! шепелявит китаец, торгующий тканями.
Туфлы грецески! Грецески туфлы, батынки! бубнит грек-обувщик.
Дородная мамаша со скрипичным футляром в одной руке другой тащит за собой тщедушного пацана в бархатной курточке и с бантом на шее. Мальчик пытается затормозить у тележки мороженщика.
Мамочка, мороженое! Ну, мороженое!
Боже упаси! У тебя может приключиться ангина, а потом менингит головы! Как ты будешь играть на скрипке?
Но я же играю руками, а не головой!
Этот аргумент не убеждает маму, она тащит вундеркинда с бантом дальше. Лёдя, проводив бедолагу сочувственным взглядом, протягивает торговцу копеечную монетку и важно приказывает:
На все!
Мороженщик усмехается, берет самый маленький вафельный рожок, зачерпывает круглой ложкой один шарик мороженого, шлепает его в рожок, протягивает мальчику. Лёдя поспешно слизывает стекающую каплю драгоценного лакомства. И хмуро наблюдает, как мороженщик накладывает разодетой девчонке-толстушке целую горку мороженого в самый большой рожок. Девчонка замечает его взгляд, отхватывает немалый кусман мороженого и показывает Лёде испачканный язык.
А Лёдя убегает с Привоза, несется на Итальянскую улицу, мимо тенистых платанов, по булыжникам, по кривым улочкам, пересекает Дерибасовскую и вылетает на Николаевский бульвар.
Здесь тоже звучит музыка. Много музыки. По случаю воскресного дня в излюбленном месте прогулок горожан от здания Городской думы до Воронцовского дворца, где бывал Пушкин в центре бульвара на круглой площадке играет духовой оркестр. В ресторане под навесом итальянский оркестрик. А в пивной без навеса румынский. Играют они по очереди, друг другу не мешая.
Близнецы Лёдя и Полина бегают наперегонки вокруг Дюка.
Папа Иосиф умильно, а мама Малка строго наблюдают за ними. Папа радуется, какие невроку живые дети. Мама требует, чтобы оба и Лёдька, и Полька живо таки успокоились, иначе она им надерет уши.
Она вообще была очень скупа на ласку, строгая мама Малка. Если кто-то из детей удостаивался того, что мама погладила его по головке, он мог быть уверен, что сделал что-то уж очень хорошее. Тогда ребенок бежал к братьям и сестрам, радостно хвастая этой маминой наградой. И еще мама почти никогда не целовала детей. То ли стыдилась такого несказанного, по ее мнению, проявления чувств. То ли считала, что эти нежности портят детей, лишая их твердости в жизни.
А папа Иосиф был совершенно другим человеком. Сентиментальный добряк, очень деликатный, никогда не ругался и не то что не кричал, но даже громко не разговаривал. Обожал любимую Малку и был так наивен, что совершенно не верил, будто есть мужья, которые изменяют своим женам. Он считал, что это все выдумывают писатели, и удивлялся: «Ну зачем же идти к чужой женщине, если есть жена?» А когда ему сказали в шутку, что один муж на Лимане изменил своей жене и умер от этого, он ответил всерьез: «Вот видите, что бывает!»