Судя по длине свечи, поспать ему дали не дольше часа. Прихватив свечу, он, как был, в ночной сорочке, поспешил в коридор.
Крики доносились из девичьей ночлежки этажом выше. Прихватив двух стражей, кызляр-агасы ринулся наверх.
Там он обнаружил катающуюся по полу в корчах и впивающуюся ногтями в некрашеные доски нагую Мейлиссу. От очередного спазма её скрутило в клубок и вырвало. Всё вокруг, включая постель и лицо ее, было замызгано кровью и рвотой. На губах несчастной пузырилась розовая пена.
Вокруг нее столпились бледные от ужаса девушки. При очередном рвотном позыве они с визгом отпрянули, будто боясь, что Мейлисса их этим заразит, но на этот раз она лишь разинула рот и выпучила мутные глаза, как рыба на воздухе, однако исторгла при этом из себя воистину нечеловеческие звуки. Затем, судорожно втянув в себя воздух, снова схватилась за живот, скорчилась и возопила.
Стражи попытались было поднять ее с пола, но она яростно отбрыкнулась. Подняв глаза, страдалица уставилась на кызляр-агу и обнажила зубы в улыбке сродни оскалу бешеной собаки. Кто-то тихо подошел сзади и встал у него прямо за плечом. Обернувшись, он увидел Хюррем.
Мейлисса указала на нее и попыталась что-то произнести, но захлебнулась кровью раньше, чем сумела вымолвить хоть слово.
Охотничьи собаки подняли куропатку из ее гнездовья в полыни. Та взмыла из укрытия, отчаянно хлопая короткими крылышками. Ибрагим со смехом поднял левую руку в тяжелой кожаной перчатке. Сокол-сапсан его трепетал от возбуждения.
Ибрагим снял колпак, и во мгновение ее золотого ока птица ринулась в небо за добычей, а Ибрагим и Сулейман пришпорили коней и устремились следом.
Сокол сложил крылья. Только что реял в воздушных потоках невесомый как воздух и тут же упал с неба камнем. Куропатка в панике забила крыльями еще отчаяннее, но без единого шанса ускользнуть; сапсан обрушился на добычу свыше, взметнул тучу перьев, и удар когтей его по спине жертвы был столь мощен, что та лишилась жизни прямо в полете.
В последний миг сокол разжал свою мертвую хватку и ушел в сторону, а мертвая куропатка рухнула в болото.
Ибрагим гикнул и галопом полетел к кромке черной воды. Псы его с плеском устремились за добычей прямо из-под копыт его коня, состязаясь за право принести ее хозяину.
Ибрагим глянул в небо и протянул руку в перчатке кружившему теперь над ним соколу.
На это вторжение из своего сокровенного логова в зарослях шиповника взирал вепрь, и желтые глаза его полнились ужасом. Он попытался забиться и спрятаться еще глубже в ежевичник. С одной стороны лай гончих, с другой грохот копыт и возгласы лучников.
Ловушка. Выбора нет.
С яростным хрюканьем вепрь ринулся прочь из колючего кустарника.
Сулейман, заметив его, крикнул: «Берегись!» Но зверь успел ударить в бок арабской кобыле Ибрагима и вспороть ей брюхо клыком. Та заржала и осела назад в агонии. Вепрь ударил снова и вышиб Ибрагима из седла на землю.
Сулейман был в пятидесяти шагах оттуда. Выхватив из притороченного к седлу кожаного чехла свой лук, он прицелился. Первая стрела вошла вепрю в бок и завалила. С трудом встав на ноги и истошно визжа, зверь, пошатываясь, развернулся лицом к новому мучителю.
Сулейман подъехал поближе, извлекая на ходу следующую стрелу из украшенного драгоценными камнями колчана. На этот раз он целился точно за левую лопатку, чтобы стрела вошла в тушу по самое оперение, а стальное острие стрелы поразило вепря в самое сердце.
Задние ноги жертвы подломились.
Тут и другие лучники принялись вместе с ним посылать в серую тушу стрелу за стрелой, пока та не перестала дергаться, испустив последний дух. Стрелки с победными криками устремились к месту одержанной победы. К Сулейману же только теперь подоспела его личная конная стража. Игнорируя выкрикиваемые ее капитаном извинения, султан одним прыжком спешился.
Ибрагим?
Арабская кобыла друга еще не отмучилась, а, вскочив на ноги, с ржанием металась туда-сюда, охотничьи собаки прыгали у ее ног и рвали на куски волочащуюся шлейфом за нею по грязи выпавшую из вспоротого бока лиловую требуху. Вокруг суетились янычары. Один пытался ухватить кобылу под уздцы, другой отогнать собак бранными окриками и взмахами кылыча.
Вдруг раненая лошадь с выпученными глазами понеслась галопом прямо на него. Сулейман отпрянул, но тут на нее снова наскочили собаки, и кобыла свернула в айвовый сад.
Ошеломленный, Сулейман растерянно огляделся по сторонам.
Тут только ему на глаза и попался Ибрагим по колено в болотной жиже, в покрытом грязью белом кафтане. Сбитый на сторону тюрбан придавал его лицу выражение безумия. Правой же рукою он потрясал поднятой над головою за окровавленную шею куропаткой.
Вот он, наш приз! крикнул он Сулейману.
Я думал, ты погиб!
Пока я под защитой моего султана, разве я могу погибнуть?
Он рассмеялся так, будто вся случившаяся дичь была игрой. И выглядел он теперь настолько самодовольным, что Сулейман невольно откинул голову и тоже расхохотался.
И вот они уже сидели в павильоне султана. Виола Ибрагима тщилась перепеть скрипучий хор болотных лягушек, а отсветы свечей рябили на складках навеса.
Восторженное возбуждение от прошедшей охоты гнало от Сулеймана всякий сон. Он сидел на диване скрестив ноги и слушая игру Ибрагима, но мыслями был далеко от музыки. Наконец-то он разрешил для себя вопрос, тревоживший его не первую неделю. Положив на одну чашу весов свой выбор, а на другую требования придворного протокола, он наконец нашел свое решение оправданным перед собственной совестью.
Смещаю Пири-пашу с должности великого визиря, сказал он внезапно.
Ибрагим перестал играть.
Он в чем-то пренебрег своими обязанностями?
Нет, дело не в небрежении. Просто я не верю в его способность по-прежнему с ними справляться.
Но он же исправно нес службу в Диване долгие годы.
Да-да. Некогда он, возможно, вполне соответствовал должности. Но теперь подрастерял те силы, которыми тогда обладал. Намереваюсь назначить его своим губернатором в Египте, дабы не унижать.
Кто будет вместо него?
Сулейман ощутил себя сродни отцу, передающему семейное сокровище наследнику.
Ты, Ибрагим.
Я?
Да, ты будешь моим новым великим визирем!
Сулейман ждал изъявления благодарности, но не дождался. Ибрагим обнял виолу и стал рассматривать свои ладони.
В чем дело?
Диван будет дивиться, с какой стати ты возвысил меня за счет столь многоопытного мужа.
Не им ставить под вопрос мое суждение о чем бы то ни было.
Но что они будут говорить между собой? Вот что меня тревожит.
Что бы они там ни говорили между собой, тебе это никак не повредит.
Выглядеть будет так, что это назначение я получил исключительно по нашей дружбе.
Сулейман взглянул на него в изумлении. Вот уж чего он никак не ожидал.
Мне страшно, пробормотал Ибрагим.
Значит, быть задранным вепрем или затоптанным собственной лошадью это тебе не страшно, а Дивана ты боишься?
Нет, мой повелитель. Я тебя боюсь.
Меня?
Шея великого визиря всегда у тебя под мечом.
Сулейман был потрясен тем, что Ибрагим способен подумать о нем такое. Отец Сулеймана и вправду казнил восемь своих визирей за долгие годы правления. Но он-то ни в чем не похож на своего отца.
От меня тебе нечего бояться, Ибрагим.
Ты оказываешь мне великую честь. Всегда раньше думал, что и сам этого хочу, но только не теперь. Не возносил бы ты лучше меня до такой высоты, падение с которой станет для меня смертельным.
Сулейман положил ладонь на плечо Ибрагиму.
Клянусь тебе: пока я жив, ни единый волос не упадет с твоей головы. И да покарает меня Аллах, если нарушу эту клятву!
Ибрагим взял руку Сулеймана в свою и поцеловал в рубиновый перстень.
Очень хорошо, прошептал он. Ты принес мне славу свыше моих дичайших мечтаний. Клянусь собою верно служить тебе до самой смерти.
Глава 14
Валиде сидела на дворцовой террасе над тенистым восточным двором и наметанным глазом изучала новую любимицу сына. Она сразу поняла, что та преподносит себя совершенно иначе, чем Гюльбахар, это было видно и по походке, и по тому, как она держится.
Поговаривали, что она скорее умна, чем красива. Ну так это отнюдь не плохо. Она и сама не выжила бы столько лет в гареме Селима Грозного без определенной смекалки.
Хюррем, тепло приветствовала она ее, протягивая руку, я в восторге от той новости, что ты принесла. Иди ко мне, сядь рядышком.
День выдался теплый, в резных кедровых клетках, свисавших с карнизов, щебетали вьюрки. На низком столике перед ними были выложены сладкие шербеты, дыня и рахат-лукум «нега для нёба» со вкусом фисташки. За их спиной в полуденной дымке колыхался город, тускло поблескивая сквозь пыль алмазами минаретов.
Сулейман нынче на охоте в Адрианополе, да ты, верно, и сама об этом слыхала. Я к нему уже отправила гонца с этой вестью. Он будет вне себя от радости.
Хюррем положила ладонь на живот.
Нам еще много месяцев ждать, прежде чем откроется истинная мера его радости.
Добрый ответ, отметила для себя валиде. Ведь если родится девочка, все вернется на круги своя.
На все воля Аллаха. Она протянула руку и, взяв прядь волос девушки, приподняла и рассмотрела на просвет. Красивые же у тебя волосы. Не рыжие, не золотистые Ты откуда сама?
Мой отец был крымско-татарским ханом, царица хиджабов.
И как ты к нам попала?
Отец усмотрел возможность.
Для тебя или для себя? усмехнулась валиде.
Сипахи его распластали по земле связанным и принялись насильно совать ему деньги в карманы. Он изворачивался, кричал. Мне пришлось отвести глаза.
Ты это будто с улыбкой говоришь. Тебя его предательство забавляет?
Так он ведь до сих пор ютится в палатке, а я живу во дворце. Так что в конечном итоге я осталась в выигрыше от той сделки.
Так ты здесь счастлива?
И буду много счастливее, как только вернется мой господин.
Я вот пробыла замужем за султаном Селимом долгие годы, а недели, проведенные нами вместе, могу перечесть на пальцах. Одинокая это жизнь, Хюррем.
Раз так, то я отправляюсь обратно к отцу. Лошадь для меня не устроите?
Валиде невольно рассмеялась. Метко. Зачем горевать из-за того, что ты не в силах изменить?
Ну нет, раз уж ты носишь дитя султана, этот гарем твой дом до конца твоих дней.
Тогда мне нужно в нем обустроить покои попросторнее.
Навроде моих?
Если Аллах соблаговолит.
Не удивлюсь даже и тому, что все это высший промысел Его. Валиде взяла кусочек лукума и принялась его смаковать. Если что нужно будет, ты мне сразу передавай. Все сделаю для твоего спокойствия.
Уже нужно, Ваше Высочество.
Да?
Телохранителя бы мне.
Телохранителя? Зачем?
Страшно мне.
И чего страшишься?
Да дошли тут до меня всякие слухи, что не доживу я до рождения ребеночка-то
И кто это тут смеет угрожать жизни ребенка самого султана?
Хюррем отвела взор.
Не знаю. Так, может, просто сплетни по гарему
Лжет, подумала валиде. Знает, кто смеет, а сказать не отваживается. Смерти ей тут желать могла одна лишь Гюльбахар. Но ведь сама Гюльбахар на убийство не способна или все-таки да?
Если думаешь, что под этими слухами имеются хоть какие-то основания, пусть служанка твоя отведывает прежде тебя все твои блюда и даже одеяния твои примеривает на себя до того, как ты в них облачишься, на случай, если ткань пропитана ядом. Да, и на всякий случай распоряжусь, чтобы кызляр-агасы приставил к тебе отдельного евнуха.
Спасибо тебе, царица хиджабов.
Ничто ничто! не должно угрожать сыну султана.
Капы-ага со своего поста на северной башне внимательно наблюдал за тем, как вышедшая из тени Хюррем усаживается на мраморную скамью у фонтана. Вот она раскрыла свой Коран. Три дня кряду выходит она в сад. Зачем ей такой риск, думал он. Ей же и так вскоре светит стать одной из кадын Сулеймана. Разве этого мало?
Ему нужно было немедленно выведать, чего она хочет.
И он, поспешно заперев за собою дверь смотровой, устремился вниз по деревянной лестнице во двор.
У железной двери в сад он на мгновение замешкался, но затем решительно шмыгнул внутрь.
Хюррем подняла на него тут же расширившиеся от испуга глаза, уронила Коран, вскочила и пронзительно закричала. Капы-ага застыл в немом недоумении и слишком поздно понял, что натворил. Обратившись было в бегство, он обронил ключи на мраморные плиты.
Пока он шарил по земле в поисках злосчастных ключей, девушка успела издать еще два пронзительных крика с призывами на помощь. Распахнув же, наконец, дверь на выход из сада, начальник охраны лицом к лицу и глаза в глаза столкнулся с одним из собственных стражников.
Он ринулся обратно в сад. «Ах ты, шлюха!» воскликнул он, выхватил из ножен кинжал и полоснул им, метя в нее. Хюррем, пронзительно взывая о помощи, откатилась за скамью, чудом увернувшись от его клинка.
Тут подоспел и бросился на него собственный страж. Сабля его рубила воздух, а затем вдруг из поля зрения капы-аги исчез его кинжал, да еще и вместе с его же правой рукой. Боли не было один лишь ужас при виде забившего на их месте фонтана крови.
Капы-ага упал на колени, попытался левой рукой выхватить клинок из мертвой хватки отсеченной правой. Ему бы только прикончить эту тварь и все в порядке. Пусть делают с ним что хотят, главное, чтобы она сдохла. Но стража уже волочила его по булыжникам, оставляя длинный кровавый след, а он лишь изрыгал одно за другим последние истошные проклятья в адрес рыжей ведьмы, пока очередной страж не ударил его эфесом по голове, заткнув словесный фонтан.
Ястреб сначала парил в восходящих от пропекшейся булыжной мостовой города воздушных потоках, затем забрал ближе к Босфору и снова завис над стенами Топкапы. Золотому глазу его отчетливо видна была пара башен над створами Врат блаженства, где провяливалась до цвета маслины отсеченная голова капы-аги. А обезглавленное тело его так и висело до сих пор на железном крюке там, где его истязали трое суток, прежде чем отсечь голову. С поперечины эшафота свешена была веревка, на которой оно удерживалось в положении стоя. Так ему и надлежало там стоять, пока вороны-стервятники не склюют всю плоть и последние сухожилия не истлеют до голых костей.
Ястреб снова сменил курс и повернул к Золотому Рогу и деревянному дворцу на высоком холме подле большой мечети Баязида II. На балконе среди медных куполов стояла женщина с огненного цвета волосами.
Оставшиеся месяцы пролетят быстро, думала она, поглаживая себя по животу.
И да будет сын.
Снег покрывал крыши гарема.
В покои Хюррем принесли родильное кресло и пеленки. Пахло ладаном и разбросанными по мраморному полу лепестками роз. По всей комнате были развешены амулеты и бирюзовые бусины от сглаза.
Подобной боли Хюррем в жизни не испытывала. Когда ребенок в очередной раз не выходил, повивалка с новой силой усаживалась ей на живот, чтобы выдавить его из утробы.
Хюррем кричала. Повитуха вставляла ей между зубов палочку из слоновой кости, чтобы приглушить ее крики.
Так, раскоряченная на кресле и поддерживаемая с обеих сторон повитухами, она и разрешилась ребенком. Третья повитуха приняла новорожденное дитя на отрез льняной ткани, вознося хвалу Аллаху.
Кызляр-агасы, согласно требованиям династии Османов, за родами пристально наблюдал во избежание подмены. Он же и отнес новорожденного к беломраморному фонтану и совершил троекратное омовение тельца согласно обычаю. В ротик влили подслащенного масла для привития вкуса к сладкой жизни и сладкоречию; глазки сразу же подвели сурьмой для глубины взгляда на всю жизнь вперед; к лобику приложили инкрустированный брильянтами Коран.