Ольга Ракитянская
Песни Синего камня
Верни свою птицу
Вяйнемейнен сидел на поваленном темном стволе древней сосны, у самого края октябрьских болот, и жарил на костре сосиски. С сосисок капал жир, шипел и потрескивал на мерцающих бревнах. Пахло горячей смолой и палым листом, а складную длинную вилку для жарки было так удобно держать, что Вяйнемейнен вдруг ощутил уют и спокойствие, каких у него не случалось уже очень, очень давно. Может быть, даже с тех самых пор, как он напел себе медную лодку и покинул на ней землю Карьялы. Люди сочинили потом про это немало сказок, но только он один знал, зачем тогда отправился в странствия.
Надо, надо чаще выбираться в лес. Особенно осенью. «А хорошо сделана вещица, с удовольствием подумал он про вилку. Не зря китайцам деньги платил. А ребята из мастерской еще посмеивались, что, мол, там на Алиэкспресс хорошего может быть. Молодые, не понимают пока, что опытный глаз везде отличит мастерство». Вяйнемейнен всегда любил настоящих мастеров и сделанные ими вещи удобные, добротные, во всем продуманные, словно для собственной матери старался человек. Такое ни с чем не спутаешь, откуда бы мастер ни был хоть из Китая, хоть из Виро или Похьёлы да пусть даже из самой Туонелы или из Линтукото, куда перелетные птицы отправляются по осени.
«Ильмаринену бы показать Он забавные вещицы любит». Не надо, наверное, было об этом думать. Уют и спокойствие сразу сменились печалью, и веселое пламя на бревнах напоминало теперь совсем о другом огне яростном и поющем, пылавшем некогда в кузне, о звоне молота, о перепачканном копотью, разгоряченном радостью лице брата.
ИльмариненСколько же они не виделись? Много, много лет. Да что там лет десятилетий. Скоро, пожалуй, счет пойдет на века. Это случилось еще тогда, в пору первого Великого Безумия, когда Пожирающая сердца, десятая дочь слепой Матери девяти болезней, которую даже сама родительница в ужасе отослала прочь, вырвалась на волю из пещеры. Никто не знал, куда в свое время девалась она, сеющая вражду, ненавистная всем, а Вяйнемейнен знал. И Ильмаринен знал. Это они с Ильмариненом напели ей поражение, медом целительной музыки залили ее пути и мед этот жег ее, как огонь выковали ей пещеру под землей без входа и выхода и заточили навеки. Как им казалось навеки
Но люди решили иначе. Им, видно, скучно стало жить, не враждуя, не убивая. И так долго звали они Пожирающую сердца, что истончились крепкие стены пещеры, сложенные из песен и меда. Песни и мед никому были теперь не нужны а без этого они теряют силу. И полетели по небу железные птицы, поскакали по земле железные звери, железные страшные рыбы заплескались в морях и реках. И напрасно было взывать к Матерям лесным, полевым, водяным и болотным эти матерей не знали. И не в Птичью страну летели они, и не Хозяйку леса искали, и не к Матери вод ласкались они шли убивать. Друг друга, людей, которые их породили, и всех вокруг. И созданы были они из железа, которое людям когда-то принес Ильмаринен. Принес для счастья
И тогда Ильмаринен в гневе изломал и молот свой, и кузню, и сам погасил огонь, никогда не угасавший. «Если люди хотят ковать Сампо из крови друг друга пусть куют сами! Я им в том не помощник!» Так сказал Ильмаринен и ушел. Куда не знает никто. Даже сам Вяйнемейнен. Где он теперь? Может быть, стал поэтом? Он бы мог, Ильмаринен Всякий настоящий мастер немного поэт. А он был великим мастером. Встретятся ли они еще на этой земле?
Осенняя тьма сгущалась, стояла влажная тишина, какая бывает лишь в это время года. Молчало болото, молчали сырые мхи. И только осенний лес негромко вздыхал пожелтелыми листьями там, за границей светового круга. Вяйнемейнен смотрел в огонь, и сама собой рождалась песня.
О, Рябинная дева,
Сосновая матушка,
Ты, Елей пестунья,
И ты, Совоокая,
Волков зачинающая
От весеннего ветра!
О, Матери леса, силу подайте
Огню моему!
Пусть он горит
Жарче грозди рябинной,
Пусть пламенеет
Ярче осин в Месяц последних ягод,
Светит яснее берёз
В Месяце палых листьев
И волчьих глаз
В пору большой охоты!
О, Матери!
Дайте силу костру моему
И тем, кто пойдет за мной
По осенним болотам.
Шевельнулись ветки рябины над головой, сосна уронила шишку, глухо стукнувшую о мох. Еловая лапа прошуршала тихонько по зеленому тенту, натянутому над костром. И где-то вдали, на границе слуха, полилась в ночное небо протяжная волчья песнь. Вяйнемейнен кивнул благодарно. Матери леса слышали его по-прежнему. Матери всегда слышат
Эх, будь это в прежние времена немало лесного народа откликнулось бы на такую песнь-заклинание. Дочери леса уже плясали бы у костра, носились бы белками по стволам, сидели бы у огня, хихикая. Добрые духи-халтии и робкие милые кейю болтали бы о делах лесных и болотных с озорными детьми мхов и грибов меннинкяйненами. И, может быть, само золотое яблоко леса, бурый мохнатый Отсо, пришел бы поглазеть на пламя и послушать пение Вяйнемейнена.
Теперь не то Здесь, на тверской земле, вдали от Суоми и Карьялы, живут совсем другие существа, да и те запуганы людьми за годы Великого Безумия. Теперь только и остается, что жарить в одиночестве сосиски на огне. В рюкзаке совсем некстати пропищал лесной мышью сигнал Вотсапа. И еще раз, и еще Вяйнемейнен нахмурился опять кому-то с работы неймется. Нет уж, у него законный выходной! И вообще, он в лесу без связи. Совсем без связи, понятно? Кому-то на том конце линии, видимо, стало понятно. Телефон перестал пищать, к костру вернулась осенняя тишина. «А зато сосиски у меня с сыром», подумал все-таки Вянемейнен, и чувство уюта начало понемногу возвращаться.
«Чего это ты тут делаешь?» -раздвинув рогами-лопатами ветви рябины, прямо в огненный круг, с любопытством, высунулась голова то ли лосиная, то ли человечья. Глаза у головы были хитро прищурены, и в рябине явственно слышалось нетерпеливое притопывание невидимых в темноте копыт. Хийси! В прежние времена не все бывало гладко в их с Вяйнемейненом отношениях но теперь это забылось, и Вяйнемейнен даже обрадовался старому знакомому. Хийси появлялся не всегда кстати но всегда вовремя. Вот и теперь, стоило сосискам зарумяниться
«Чего это ты готовишь?» Хийси всегда начинал разговор так, будто они расстались час назад, не больше. А не виделись они, пожалуй, давненько. Не дожидаясь приглашения, Хийси проломился через рябину к костру, уселся на сосновый ствол, пихнув Вяйнемейнена косматым боком дай, мол, и другу местечко бесцеремонно ухватил когтистой лапой сосиску и принялся жевать ее, причмокивая. «А вкусно! Человечья еда, небось?» Вяйнемейнен пожал плечами а что тут говорить? В лесу на кустах сосиски с сыром не растут.
Давненько я человечьей не ел Уже и забывать стал, какая она бывает. А они вон чего нового напридумывали, люди! Хийси потянулся за второй сосиской и утробно вздохнул то ли сыто, то ли печально. Вот в прежние-то времена не забывали люди меня угощать. Как пойдут в лес так обязательно гостинчик для Хийси, для меня, стал быть. А то и нарочно к камням да выворотням носили, знали ведь, что я того, на гнев скор, а покушать люблю. Теперь не то, позабыли люди старую дружбу
Это с тобой, что ли, дружба? хмыкнул Вяйнемейнен. Ты же их никогда особо не жаловал.
А за что мне их жаловать? возмущенно затряс Хийси рогами. Они про меня вон сколько сказок сочинили! Нехороших! Мол, и в лесу я им козни всякие строю, и в болото заманиваю, и буяню по осени А что они на болота за клюквой пьяные ходят, в лесу пакостят и к лосям в пору гона с луками да копьями лезут это я, что ли, виноват? Ну, скажи, Вяйне я?
Несправедливо, конечно, примирительно сказал Вяйнемейнен. Да они не про тебя одного сочинили. Про меня вот тоже, еще и похуже Слышал небось про Айно?
Это которая из-за тебя утопилась?
Вяйнемейнен поморщился.
И ты туда же. Верно говорят слухи сорока на хвосте разносит, да потом не соберешь. Не утопилась она. И не из-за меня. Она от братца своего, Йоукахайнена- бездаря, сбежала. Бывают, знаешь, такие Три слова кое-как в строку сложили, две струны на кантеле дернули и уж они рунопевцы, уж они сказители вещие! А что слова у них в строке, что чага на пне гнилом во все стороны торчат, и струна не поет, а сойкой орет это им все равно, того они и сами не слышат. Вот и Йоукахайнен из таких. Возомнил о себе невесть что, меня унизить решил, перепеть да опозорить
А ты его песней в болото по шею загнал! Знаю, знаю! И он тебе посулил сестрой откупиться, Айно! Выходит, люди-то не наврали?
Вяйнемейнен снова поморщился.
Не загонял я его никуда. Он сам от позора подальше в болота сбежал. Над ним ведь даже сойка распоследняя смеяться стала, о других уж не говорю! И что надумал, подлец: породниться со мной, сестру свою за меня замуж выйти заставить! Мол, не уменьем своим, не мастерством так хоть родней прославлюсь. Буду всем говорить, что я самого Вяйнемейнена шурин может, тогда и песни мои люди зауважают!
Он что, дурень совсем? Сестра сестрой, да тебя-то, Вяйне, жениться силком не заставишь! Или ты сам на Айно поглядывал? Ну, признавайся поглядывал? Хийси лукаво подтолкнул приятеля косматым локтем в бок.
Да не поглядывал я, вздохнул Вяйнемейнен. Надо мне со всякими родниться Это дурень тот надеялся мол, покрасивее девку оденем, так он и уши развесит. Принуждать ее начал чтоб, мол, принарядилась и меня соблазнять пошла. И если б он один что ей брат, она бы посмеялась только. Но он ведь мамашу свою убедил, что это родство ему вот как необходимо! А мамаша у него такая, знаешь, была до дочки и дела нет, зато сыночек единственный свет в глазу, яблочко золотое и серебряное. И стали они вдвоем на Айно А против матери как ей пойти? Только разве мать поменять. Вот и поменяла: к Матери воды в дочери ушла. Теперь рыбкой плавает, серебряной и золотой, а то снова девой обернется, зеленые косы на быстрине полощет, песни на перекатах поет. Голос-то у нее получше, чем у братца А Йоукахайнен с мамашей со злости и распустили слухи что утопилась она из-за меня, а люди поверили, и пошла слава по свету. Лучше бы уж, как про тебя рассказывали, что я по лесам буяню!
Вот, говорил я тебе, Вяйне не жди ты добра от людей, наставительно постучал копытами Хийси и засунул в рот третью сосиску. А ты все люблю я их, то, се, хм, хм последних слов за чавканьем было уже не разобрать.
Дрова в костре понемногу прогорали, пламя опало, и Вяйнемейнен, нехотя поднявшись, шагнул в темноту за новым полешком.
На валежник не наступай, негромко сказал ему вслед Хийси. Он скользкий сейчас, как брюхо у слизня раз, и мордой в грязь!
Без тебя знаю, добродушно проворчал Вяйнемейнен, входя в огненный круг с поленом в руках. Чуть не слетал уже. И верно, скользкие стволы, как мыло.
Как мыло Что-то слов человечьих у тебя многовато стало. И то сколько уж мы с тобой по лесам не бродили? Почитай, с позапрошлого лета! На денек заскочишь, ночку переночуешь и поминай как звали! Нехорошо так, Вяйне.
«Нехорошо», со вздохом передразнил его Вяйнемейнен. Это у тебя, Хийси, все просто живешь себе в лесу, когда захотел встал, когда захотел спать лег, что вздумалось, то и делаешь. А я с людьми живу. Работаю. С работы так просто, когда захотел, не сорвешься. Да вот, полюбуйся, он рывком вытащил из рюкзака давеча пищавший телефон, открыл Вотсап, сунул Хийси прямо под нос.
Это чего? недоуменно заморгал Хийси.
Ах да Прости. Сейчас я тебе прочту.
На экране светилось паническое сообщение от контакта «Саша Мануфактура»: «Вениамин Ильич, знаю, что вы выходной, но у нас тут срочный заказ из Карелии, хотят двадцать штук хроматических кантеле! Что делать, Коля и Паша без вас ведь запорют? Или пусть начинают без вас, а то времени мало? Ответьте срочн, плз!
Это значит «пожалуйста», разъяснил Вяйнемейнен Хийси. Из языка этих саксов. Ну, помнишь, которые
Русы, что ли?
Да нет, другие. Кстати, русы теперь шведами называются. Ты, Хийси, учти времена изменились, и имена вместе с ними. Скажешь по-старому тебя, пожалуй, совсем наоборот понять могут. Русами теперь вены зовутся
Да мне по мухомору, недовольно замотал рогами Хииси. Пусть там люди как хотят друг дружку зовут, лишь бы в лес лишний раз не лезли. Тебя вон тоже обозвали «Ильич» какой-то. Это что, вроде того Ну, помнишь, когда наши люди болотные между собой передрались, наслушались соседей и тоже давай одни за золотых, другие за серебряных
За красных и белых, наверное.
А, один мухомор! Не запомнил я. Мне что красные, что серебряные я их всех под зад копытом, чтоб драться неповадно было у меня в лесу. Так вот у тех, которые за серебряных Или за золотых, не помню Вроде был такой вождь, как тебя звали. Лысый.
Эх, Хийси, крякнул Вяйнемейнен. Не любишь ты людей. А раз не любишь то и не знаешь о них ничего. А знал бы, так меня бы не равнял со всякими перкеле. Тот Владимир был! А я у людей Вениамин! Понял разницу?
Да один мухомор, уныло протянул Хииси. Ты мне лучше скажи: зачем? Зачем ты на людей работаешь? Жил бы себе в лесу, сам себе хозяин. Или на озере где. Да хоть в Похьёле и то лучше, там хоть не достанет никто. На что они тебе сдались, такие приставучие?
Не понять тебе, Хийси, вздохнул Вяйнемейнен, поправил зачем-то сапогом полено в костре, хотя оно и так лежало как надо. Тебе бы всех под зад копытом а мне не все равно. Я же не на людей работаю, а для людей. Для, понимаешь?.. Я поэт. Рунопевец. Мастер. Это все должно быть для кого-то. Я делиться привык. А если не делиться так и жить тогда незачем. Неинтересно.
Это у нас с тобой давний спор, сказал Хийси с набитым ртом он дожевывал, кажется, уже пятую сосиску. Вы с Ильмариненом вечно вокруг людей крутились. То одно им подарите, то другое А они и не ценят. Вон, Ильмаринен
По лицу Вяйнемейнена пробежала судорога, и Хийси сообразил, что сказал лишнего. Разозлить великого кантелиста это тебе не лось начихал, Хийси еще хорошо об этом помнил.
Да я что, я ничего, спешно забормотал он, наскоро проглотив остаток сосиски. Я ж не то, чтобы Ты мне лучше скажи а чего не в Суоми тогда? Не в Карьяле? Там все-таки наши люди, знакомые. А эти, под Тверью, или как там здешние места зовут и вовсе чужие
Да все потому же, глухо сказал Вяйнемейнен, не глядя на Хийси. С лица его еще не сошла тень, но все же оно прояснялось мало-помалу как лесная чаща при восходе луны. Потому, что мне не все равно, кому помогать, а кому под зад копытом
Так ты обиделся на них, что ли? догадался Хийси. На Суоми с Карьялой? Что они этого Хрестуса приняли? А, мой тебе совет наплюй да разотри. Никому из наших это не помешало. Как верили в нас, так и верят. Ну, злобными всех скопом обозвали так мне, например, не привыкать. А вы в моей шкуре побудьте, захихикал он слегка злорадно но все-таки не очень, кося осторожно глазом на Вяйнемейнена. Про меня-то люди еще когда начали сказки нехорошие сочинять До всякого Хрестуса. Вот как стали вместо доброй охоты лес выжигать и невесть что на пепелищах растить так и начали. Хийси то, Хийси это Стали леса бояться, к дому прилипли вот и я нехорош стал. Охотники-то со мной и по сю пору дружат. И ты на дурней не обижайся. Вот увидишь, вернешься еще и с почетом примут!
Нет, не в обиде дело, Вяйнемейнен задумчиво смотрел в сырую тьму, пахнущую грибами. Где-то вдалеке коротко вскрикнула птица быть может, попалась в когти сове. Это они про меня сказки свои сочинили будто обиделся я. Нет Ты помнишь, Хийси, как люди Карьялы бежали на юг от шведов?
От русов?
От шведов. Запомни уже. Так вот бежали они в здешние леса. И местные вены приняли их хорошо, дали им землю, они выстроили здесь себе новую Карьялу Ты знаешь, Хийси они даже играли на кантеле! Вянемейнен мечтательно улыбнулся. И хорошо играли И все же мне было тревожно за них. Когда ставишь баню в чужих лесах, всегда есть опасность забыть себя. Вот поэтому я и напел себе медную лодку. И ушел из Суоми и Карьялы вслед за ними. Им нужна была моя помощь больше, чем тем, кто оставался.