Наступал ноябрь.
А железная дорога от Пскова на Петербург, обычно изрядно загруженная, сейчас словно вымерла. Точно неведомая рука разом отключила семафоры, умертвила телеграф и заставила попрятаться все живые души. Две Мишени стоял и думал, что достаточно будет пустить навстречу их бронепоезду самый обычный паровоз и всё. Дорога будет намертво заблокирована. Хорошо бы разжиться в путейских мастерских хоть каким краном на платформе, взять с собой путь до Юга не близок. И запас рельсов, запас шпал
Константин Сергеевич вспоминал только на сей раз уже не Маньчжурию, не Ляоян с Мукденом, но тихий майский вечер в городе Ленинграде (хорошее название, звонкое, если не помнить, в честь кого дадено) и профессора в кресле напротив.
Мы уходили тогда в полную неизвестность. Жалкая горстка под громким названием «Добровольческая армия», подумать только! Четыре тысячи, «армия» численностью чуть больше полнокровного полка! Из них четверть вольноопределяющиеся, добровольцы из старших гимназистов, юнкера, кадеты!.. Мы отступали в степь, а в Ростове оставались, подумать только, пятнадцать тысяч пребывавших «на отдыхе» офицеров, не пожелавших присоединиться к нам!..
Но почему же?.. не удержался тогда Две Мишени.
Профессор отвёл взгляд.
Очень многие сочувствовали большевикам. Думали, они и в самом деле за народ, за правду, за справедливость. Временное правительство показало себя абсолютно некомпетентным. Люди прятались от суровой правды жизни, старались не замечать ничего, что противоречило бы этим глупым надеждам, вот всё каким-то образом устроится, успокоится, образуется Хотя к тому времени большевики уже успели многое. Но, будем справедливы, ещё не развернулись в полную силу. И люди, уставшие от войны, надеялись и верили, что беда пройдёт стороной.
А она не прошла
Не прошла, Константин Сергеевич. Красные большевики взяли Ростов, все его запасы, и боеприпасы, и обмундирование, и вооружение, и медикаменты всё, что мы, игравшие в благородство идиоты, даже не потрудились уничтожить. Подумать только, ведь и золото не вывезли из ростовского банка. Ну не идиоты ли, Константин Сергеевич, дорогой?
Вы верили в лучшее, Николай Михайлович.
Верили Но оказалось, что ни идеалы наши, ни благородство, ни вера не нужны России. Россия хотела отнимать и делить. Отнимать и делить. Крестьяне жгли усадьбы давным-давно лишившихся земли «бар», хотя дома эти прекрасно послужили бы и новым хозяевам. Словно нечистый, прости, Господи, в единый миг ввёл в искушение огромный народ Извините меня, подполковник, годы, горькие, несмотря на материальный комфорт, сделали из меня старого брюзгу И профессор махнул рукой. Но вы меня всё-таки послушайте, послушайте, потому что я не сомневаюсь, увы, что и вам выпадет ваш собственный Ледяной поход. Могу лишь молиться, что вы избегнете того, что выпало на нашу участь
У нас тоже поход, но пока ещё не Ледяной, мрачно думал Аристов. Нас хоть и не сильно больше, но кадровое офицерство не выбито тремя с половиной годами мировой бойни. Солдаты не устали сидеть в окопах Стоп. Если они «не устали», то почему же запасники, призванные на сборы, так дружно поднялись? Если рабочие получали неплохое жалованье, то откуда взялись десятки тысяч красногвардейцев? Почему восстал Волынский полк? Почему мятеж так легко охватил балтийских матросов?
Он искал ответы и не находил. Неужто всё настолько плохо в великой Империи, что путь для неё только один, умереть, истекая кровью, похоронив под своими обломками сотни и сотни тысяч, миллионы жертв грядущей Гражданской войны?..
Холодная броня высасывала тепло. Бронепоезд крался сквозь ночь, не мчался, не летел, а именно крался от станции к станции, и за каждым поворотом их могла ожидать засада.
К тому же, кто бы ни хозяйничал сейчас в столице, он не мог не заметить похищение императора.
Сколько им ещё удастся вот так отступать?
И в какую преграду они упрутся?..
Ступайте спать, Константин Сергеевич. Ей-богу, ну что себя так изводить? Вы с вашей командой и так сделали столько, что на всю жизнь хватит. Государя спасли!..
Полковник Яковлев, начальник четвёртой роты александровских кадет.
Спасибо, Семён Ильич, да только какой уж тут сон!
Утром нам станцию брать. Я-то вот прикорнул вполглаза и теперь хоть куда. Яковлев улыбался, но тоже устало. Полку свою вам передаю. Поспите. Случится что нас разбудят, не волнуйтесь. И кадет своих спать гоните. Нам завтра каждый штык потребуется, каждый ствол.
Думаете, Семён Ильич, встретят нас?
Наверняка встретят. Германец не дурак. Я-то на его месте и рельсы бы разобрал для верности.
Вот и я боюсь, что разберут.
А тогда и придётся Псков брать по всем правилам военного искусства.
Не приведи Господь! Две Мишени перекрестился.
Да уж, «не приведи» как вспомню Маньчжурию, там же любую фанзу китайскую, где япошки пулемёт поставили, приходилось до основания артиллерией сносить, чтобы вперёд продвинуться
В крайнем случае поезда придётся бросить и пешим порядком уходить.
Господь с тобой, Константин Сергеевич! Какое ж «бросить»! У нас ведь немалая часть сокровищ Госбанка в императорском поезде! Всё, что успели спасти!
Да знаю, знаю, Семён Ильич. Просто рассматриваю все варианты.
Вариант один, отрубил Яковлев. Собирать весь подвижной состав, какой только сможем. Вывозить огнеприпасы, фураж, провиант. Чтобы поездов в нашей команде стало бы не семь, как сейчас, а двадцать семь. Или тридцать семь. Железнодорожная армия!.. Тогда и города сможем брать, и даже разобранные рельсы нас не остановят!
Смело, Семён Ильич.
Не вы ли, Константин Сергеевич, нам всем твердили о необходимости захвата и удержания инициативы?
Если в каждом городе к нам будет присоединяться хотя бы по роте
Будет, непременно, убеждённо бросил Яковлев. Дурман мятежа пройдёт. Вспомните пятый год, Константин Сергеевич, московский бунт. И тут справимся. Я вообще полагаю, что дальше Москвы отступать нам не придётся. Первопрестольная не подведёт, она останется верна присяге!..
В пятом-то не слишком осталась
Так то ж кучка смутьянов была, отмахнулся Яковлев. Двух батальонов на них на всех и хватило.
Кучка-то она кучка
Да и изменилась Москва-то с тех пор! Семён Ильич словно старался убедить не только Аристова, но и себя самого. Тогда оно и впрямь заводчики иные от жадности голову потеряли, парижских роскошеств возжелав А теперь-то!.. Рабочие законы, фабричные инспекции
Две Мишени не стал спорить. Не время сейчас лучше и впрямь поспать хоть немного. Псков брать придётся, он уже не сомневался. И хорошо, если это окажутся только немцы, а не всё впавшее в смуту население города.
«Всё не поднимется, думал он, устраиваясь на жёсткой полке, уступленной ему Яковлевым, и накрываясь шинелью. Достаточно будет относительно небольшой части, убеждённой и вооружённой. Там юнкера сопротивлялись неделю. И, опять же, поддержали их, увы, далеко не все офицеры, случившиеся тогда в Москве»
Никто не хотел. И «ну никто же не мог подумать»
А надо думать. Надо сразу же думать о самом плохом, что может случиться. Что в людях взыграет наихудшее, что враг рода человеческого поистине соблазнит малых сих. И надеть ему на шею жернов и утопить его в пучине морской окажется, увы, невозможно.
Всё начиналось донельзя банально, как в массе иных романов: Фёдор Солонов открыл глаза. Правда, это потребовало от него таких усилий, словно к каждому веку привешен был многопудовый груз (какой и поднять-то вовсе не возможно).
Болело всё, вне внутренности. Узкая койка даже не койка, а какая-то полка, как в плацкартном вагоне, плавно покачивалась. Что-то настойчиво и ритмично стучало, и только теперь Фёдор вспомнил, где он и что с ним.
Варшавский вокзал. Они вели бой, и они прорвались, а потом его ударило. Уже в тамбуре, на волосок от победы. И ударило сильно, раз очнулся в санитарном поезде.
Они куда-то едут. Покачивается вагон, вместе с ним и совсем тусклая ночная лампочка. Федя лежит на нижней полке, рядом широкий проход, и у противоположной стены другой раненый.
Совсем рядом кто-то шевельнулся над Фёдором склонялась совсем молоденькая девушка в косынке сестры милосердия. Стой, я же её видел да-да, видел, когда ненадолго вернулось сознание, перед тем как вновь погаснуть!..
Девушка устало улыбалась. Под глазами залегали тёмные тени.
Как вы себя чувствуете, милый кадет?
«Милый» было обычным обращением сестёр не зря же они прозывались сёстрами милосердия.
Где же он видел это лицо лицо не писаной красавицы, но и впрямь какое-то тонкое, воздушное, будто иконописное?..
С-спасибо, с-сестра Чувствую хорошо
Подать вам что-нибудь? участливо спросила она. Воды?
Фёдор с трудом кивнул.
Немного, строго сказала она, осторожно подсовывая тёплую ладошку под стриженый Фёдоров затылок. Так Иван Христофорович велели.
Простая вода показалась Фёдору напитком богов. Холодная освежающая волна прокатилась вниз по телу, и, кажется, даже болеть стало меньше.
Где я?
Вы в санитарном поезде Её Величества императрицы Марии Фёдоровны, сестра подпустила в голос чуть-чуть официальности. Мы все едем на юг. Куда не знаю, милый кадет. Вас ранило, когда бой уже почти кончился.
Но мы же
Тсс, тише, тише, ради Бога! испугалась девушка. Иван Христофорович услышат, заругаются. Да, мы победили. Вырвались из города. Собрали всех, кого могли. Вот и наш поезд тоже.
А вы
Татьяна. Просто Татьяна.
Спасибо вам, мадемуазель Татьяна
Ах, бросьте, Фёдор Алексеевич. Я слышала, как вы с друзьями спасали государя.
И глядела с этой странной, удивительной русской теплотой в глазах, что только у нас и встретишь в женском взоре.
Да что вы, мадемуазель мы ничего и не сделали
Вы с господином Аристовым ворвались в узилище, где заточили государя с с цесаревичем. Освободили их, доставили через весь город, под пулями, под обстрелом
Ну доставили, признался Фёдор. Но это всё Константин Сергеевич, полковник Аристов! Он всё спланировал. А когда от ДПЗ прорывались, так это Севка Воротников с пулемётом дорогу расчистил!..
А вы, Фёдор? Большие тёмные глаза поблескивали. И соврать ему уже не удалось:
Я за рулём сидел.
Вот! Вот! Я же говорила! Вы государя спасли!
Мы все спасли, мадемуазель
Всё равно! настаивала она. Вы настоящие герои! Знаете, как в «Илиаде»! Или в «Энеиде»! Когда Эней спас отца, и процитировала:
Фёдор совсем смутился, ощутил, как запылали щёки. А ещё вспомнил Лизу.
Которая осталась с матерью в Гатчино. Варвара Аполлоновна Корабельникова наотрез отказалась эвакуироваться, даже когда бои уже шли на окраинах городка. Тогда ещё оставалась надежда, что из столицы вот-вот подойдут «верные части», что неприятель будет отброшен; а потом, когда стало ясно, что немцы и предавшиеся им бывшие наши полки обходят Гатчино с севера
Глаза Фёдора закрылись сами. Он ощутил, как заботливые руки сестры милосердия осторожно поправляют ему одеяло.
Они шли строем по Бомбардирской, мимо дома 11; шли брать станцию, ту самую, где погибнет Юрка Вяземский, и сам Юрка как ни в чём не бывало балагурил и шутил, заставляя всех идти в ногу.
А на крыльце дачи с мезонином стояла Варвара Аполлоновна. Рядом, на перилах раскрытая коробка с патронами, и хозяйка деловито заряжала свою «американскую дробовую магазинку Браунинга».
За нас, дорогой Фёдор, не беспокойтесь. Мы отсюда не уйдём. Никогда Корабельниковы ни от кого не бегали, и впредь не побежим.
Варвара Аполлоновна, немцы совсем рядом. И эти смутьяны. Бунтовщики. Вы думаете, вам дробовик поможет?
Кадет Солонов! хлестнул голос Двух Мишеней.
Бегите, Федя, бегите. Нельзя от своих отставать. Мать Лизаветы скрылась в дверях, зато вместо неё на улицу выскочила сама младшая m-lle Корабельникова.
Волосы растрёпаны, кулачки крепко сжаты. Белая блузка, длинная юбка, как положено, до самой земли.
Феденька!
И они обнялись.
Прямо при всех, никого не стесняясь.
Лиза, пожалуйста уходите. Ну хоть ты!..
Федя Его щеки коснулось что-то влажное и горячее. Ты же знаешь мою муттер её ломовой лошадью не сдвинешь Но ко мне вот Зина пришла, и знаешь, что у неё есть? Револьвер, настоящий!..
Лиза не поможет вам ни дробовик, ни револьвер, бегите, Лиза, бегите!
Солонов! донеслось вновь.
Не беспокойся, ну, пожалуйста, быстро-быстро зашептала Лиза, хватая его за плечи. Только возвращайся, ладно? И Пете накажи. Что Зина, если с ним что случится, из-под земли его достанет
И тогда он её поцеловал.
Ну как «поцеловал» неловко потянулся вдруг вперёд, она потянулась тоже; неловко и неумело ткнулись губами в губы, жарко вспыхнули оба, чуть не в ужасе отпрыгивая друг от друга.
Лиза так и замерла, вновь стиснувшиеся кулачки прижаты к груди, ветер треплет волосы, а Юрке Вяземскому наконец удаётся построить кадет, и они начинают отбивать ногу, сперва как бы в шутку, дурачась, а потом всё чётче и твёрже, и вот уже колонна кадет чеканит шаг, словно на высочайшем смотру; и люди выбегают из домов, кто-то плачет, кто-то крестит их, а Две Мишени кричит севшим надтреснутым голосом:
Уходите из города! Скорее! Уходите все, куда угодно, только уходите!..
И в словах его отчаяние, потому что он уже знает никто не послушается.
Лиза Лизавета Корабельникова
Фёдор?
Нет, это не её голос. Но в нём тоже тревога и забота настоящие, неподдельные. И что-то ещё, что он смутно чувствует, о чём догадывается, но боится признаться даже самому себе.
Фёдор Алексеевич? Кажется, он её испугал, эту милую сестру
В-всё хорошо, выдавил он.
Вот не надо так больше делать, наставительно, но с явным облегчением сказала она, в шутку грозя тонким и длинным пальцем, тем самым, что принято называть «аристократическим».
Не буду, мадемуазель Татьяна повинился он.
Всё, вам надо спать, милый кадет, она поднялась. Утром вас осмотрит Иван Христофорович, узнает, что вы ночью бодрствовали, мне попадёт. Лёгкая улыбка на бледных губах.
Есть спать. Фёдор попытался улыбнуться в ответ.
Она молча кивнула и отошла к своей конторке.
Фёдор Солонов, однако, спать уже не мог. Потому что думал разом о всех, оставшихся позади, о родителях, сёстрах, Лизе и всех остальных, с кем свела жизнь за годы в корпусе, кого он успел полюбить и кто полюбил его.
Мама, сёстры и няня должны были быть уже в безопасности, во всяком случае, там, у них, не стреляли. Папа Фёдору только оставалось надеяться, что Туркестанский стрелковый полк сумел пробиться из окружения под Стрельной.
А вот Ирина Ивановна Шульц
Ох, ох, Ирина Ивановна
Но на этом месте силы покинули кадета Солонова уже окончательно.
Он спал.
Две Мишени проснулся за минуту до того, как началась стрельба. Что его разбудило неведомо; только что спал мёртвым сном, чёрной тьмой без сновидений, а вот уже руки сами сбрасывают шинель, натягивая сапоги и спеша нашарить кобуру с оружием.
Бронепоезд сбрасывал ход; с передней площадки звучно и зло лаяло носовое орудие. Где-то невдалеке грянули разрывы; по броне стегнули пули.
Где мы? С кем бой? Две Мишени ухватил за рукав пробегавшего мимо штабс-капитана из артиллеристов.
Торошино. У входных стрелок. Обстреляны со стороны станции, махнул рукой офицер. Ваш полковник Яковлев разворачивает цепи.
Вот и кончилась прямая наша дорога Две Мишени застегнул портупею. Что ж, посмотрим, кого нам на сей раз судьба послала в противники!..
Серый день поздней осени, едва начавшийся рассвет, низкое северное небо, словно потолок блиндажа.
Аристов спрыгнул на насыпь. Со стороны почти невидимых в сумерках окраин Торошино постреливали одиночными, дал две короткие очереди пулемёт. Полковник оглянулся мост через Пскову остался позади, слава Богу. Не успели взорвать, слишком долго прочухивались.