«Духи» атаковали взвод неожиданно, не в том месте и не в то время. Одним словом, ударили тогда, когда этого удара никто не ждал. Миномётный обстрел, а после него шквальный автоматный огонь практически полностью уничтожили весь разведотряд шурави. Каким-то чудом уцелели только Андрий, не получивший в этом аду ни единой царапины (видать, Бог миловал), и его взводный, совсем молодой лейтенант Андрей Гончаренко, месяц назад прибывший из училища в Афганистан. Правда, лейтенанту повезло меньше: ему перебило осколками мины ногу и пуля прошила плечо. Крови взводный потерял много и тихо постанывал, временами теряя сознание. Ещё большим чудом было то, что «духи» не стали обследовать место гибели разведчиков, а быстро растворились в горах. Почему такое случилось, так и осталось загадкой, но неожиданный уход победителей дал шанс на жизнь побеждённым.
Тёзка, прохрипел лейтенант, когда стало окончательно ясно, что «духи» ушли, посмотри раны, перевяжи где надо.
Где надо машинально повторил Андрий, всё ещё находясь в плену у пережитого страха. Руки дрожали, и он никак не мог наложить повязку на рану взводного.
Не покидали мысли, что вот сейчас «духи» вернутся и завершат своё смертоносное дело, что он тут застрял с этим москалём вместо того, чтобы бежать подальше от этой общей могилы. «Что делать, что делать? лихорадочно думал Андрий. Надо уходить с этого места, надо где-то схорониться. Только вот с этим как быть? Может, грохнуть его, и дело с концом? Никто ж не узнает. А если узнают? А с ним куда? Он и шагу не ступит. На себе тащить? А ещё кормить-поить придётся. Воды и так мало. Сдохну с ним, не выйду. Лучше грохнуть».
Андрей, ты чего такой дёрганый? будто почувствовал что-то неладное лейтенант. Не дрейфь, всё будет нормалёк, прорвёмся. Наши нас уже ищут, наверное. Рацию глянь у Генки, вдруг уцелела.
Рация не уцелела, как не уцелел и сам Генка, лежащий с развороченным животом на краю тропы, по которой шёл в разведку отряд.
Лейтенант, надо уходить с этого места, «духи» могут вернуться!
Нет, земеля, нельзя уходить. Наши нас тут искать станут.
«Духи» тоже, поднялся во весь рост Андрий. Я тебя понесу, где смогу, где не смогу-тащить буду. Больно будет, терпи, не ори, а то пристукну.
Лейтенант спорить не стал, да и что зря спорить, если он в полной воле Андрия.
«Может, и хорошо, что москаля не грохнул, думал Андрий, взвалив на себя раненого, он мне теперь как пропуск будет. К духам попаду скажу, что с языком шёл, выкуп за себя нёс, тогда живым оставят. К своим выйду героем буду, товарища не бросил, офицера. Медаль дадут или орден. Хорошо, что не грохнул».
Через сутки двух Андреев подобрала вертушка, возвращавшаяся на базу после выполнения задания. Орден Красной Звезды вручили Андрию Ярошуку перед всем полком ровно в тот день, когда пришёл приказ о выводе советских войск из Афганистана.
Честный ты парень, Ярошук, настоящий товарищ, именно с таким и надо в разведку, растроганно обнял Андрия командир полка.
7.
Михась, тщательно прицелившись, выстрелил. Какое-то мгновение он заворожённо наблюдал через окуляр снайперской винтовки за упавшим человеком, а потом осторожно стал отползать в сторону от места своего схрона.
Ну что, Ярошук, с почином тебя, ставь зарубку на прикладе, похлопал по плечу вернувшегося с первого задания Михася командир отряда снайперов ВСУ. Запомни этот день.
8.
Чего там, Андрий, кто звонил? обтёрла от муки руки Наталка.
Брат Василь с Луганщины. Сына его, Мишку, сегодня снайпер застрелил, с выпускного шёл. Вот так-то вот.
Ой, боже ж мой, беда-то какая! всплеснула руками Наталка. А ведь какие надежды подавал, гордость Ярошуков, отличник круглый, в университет собирался. У нас такого умного в семье и не было никогда. Как там Вера после этого? Горе-то, горе!
Война, будь она неладна!
Ирина Горбань
Ирина Горбань-поэт, писатель, публицист. Родилась и живёт в Макеевке. Окончила Глуховский государственный педагогический институт-по образованию преподаватель дошкольной педагогики и психологии. Работала в Министерстве информации ДНР. Автор рассказов о погибших и раненых детях Донбасса (проекты «Ангелы», «Пёрышко Ангела»), очерков о погибших защитниках Донбасса.
Автор 10 сборников стихов и прозы. Книги «В зоне видимости блокпоста» и «В осколках отражается война» (издательство «Картуш», Орёл) презентовала в Москве на Красной площади на фестивале «Красная площадь-2019» и в Рязани на фестивале книги «Читающий мир».
Член Союза писателей России, Союза писателей ДНР, МСП и «Новый современник». Лауреат литературных премий: им. Михаила Матусовского, им. Людмилы Татьяничевой, им. Молодой гвардии, им. Владимира Даля.
Галинкина война, или Монолог из подбитого автобуса
В больницу люди обычно попадают случайно. Это только правильные больные могут ложиться по направлению дежурного врача. Заболеют, примут жалобный вид, глубоко подышат под фонендоскопом и в надежде отдохнуть недельку на больничной койке отправляются в приёмный покой. К чему случайности, если всё можно запланировать. Ведь их ждет отдельная па-ла-та. Там хорошо: выспаться можно, туалет рядом, столовая Отдохнут немного, поразмышляют, тайком подключат вайфай, поинтересуются, как там мир без них, и, спокойные и отдохнувшие, возвращаются на работу. Её ведь никто не отменял.
Неправильным больным проще. С утра начистил зубы и ботинки, чего-то похватал по тарелкам в холодильнике, проглотил пару-тройку глотков остывшего кофе с молоком, и на автобусную остановку бегать за автобусами, материться вслед неостановившимся и бежать за следующим. Ну не могут же все подряд проезжать мимо. Кто-то же заметит озверевшего бегуна. Фух! Втолкнулся, щекой сплюснул стекло двери (или наоборот). Поехали.
Работа. Работа-это серьёзно. Работу надо работать долго, честно, правильно. От звонка до звонка. Зачем тогда работа, если всё неправильно? Пра-а-авильно. Там вовремя платят зарплату А если платят, ты обязан работать честно. Ведь таких бегунов по остановкам ой как много. Работаешь в поте лица, придумываешь программу, осваиваешь, делишься удачами. Кому нужны твои неудачи? Удачи-это очень хорошо. Главное, чтобы в отведённое время конца работы резко отключить компьютер, помахать ручкой кому-то неведомому из окна 17 этажа и мчать к лифту-вдруг повезёт, и спустишься первым. Но! Но все сотрудники всех отделов думают именно так, и поэтому давка и сутолока у лифта, лёгкие расшаркивания с теми, с кем не встретился в рабочее время, и вот она свобода!
Ты свободной походкой, типа спортивного шага, мчишься на остановку, чтобы успеть втолкнуть своё уставшее тело в заднюю дверь автобуса и, провисев около часа езды на одной руке, с чувством глубокого удовлетворения выпадаешь на родной остановке.
Это до войны. Об этом теперь можно только вспоминать. Вспоминать и улыбаться. Да-а-а. Было время. Сейчас всё иначе. Сейчас
Сейчас всё то же, только жёстче. Автобусы сократили, мужчины ушли на войну, а женщинам никто работу не отменял. И всё по новой. Читай выше.
Пока идет рабочий процесс, нас бомбят. Понимаю, что бомбят бомбами. Это значит авиация. Нас уничтожают с земли. Но ведь это тоже «бомбят». А как назвать ежедневные смерти, ранения, уничтожения? Правильно. Бомбёжка.
Едешь такая с работы, отвлечённо тычешь пальцем в телефон игры ведь тоже никто не отменял для расслабления нервов. И тут вдруг в твоё тихое пространство врывается крик: «Всем на пол!». Не знаю, что там было в салоне автобуса, но вся задняя площадка повалилась на пол. И ведь никто не вспомнил, что юбка белая, кофточка новая, обувь только раз обутая.
Валяемся. По крыше и бокам автобуса грохочет что-то громкое, стальное, резкое. Всей кожей, каждой клеточкой ощущаешь смерть. А когда смерть рядом, тут и вспоминаешь Всевышнего. Кто помнит только слово «Господи», кто «Боже мой!», но не всё так плохо. Вот одна громко, на полсалона читает «Отче наш». Спасибо! Спасибо за «Отче», спасибо за «наш».
Автобус мчит, водитель побагровел, вдавливая в пол педали газа, люди потихоньку поднимаются с грязного затоптанного пола, не отряхиваясь, вглядываются в окна не летит ли вслед снаряд. Повезло! Не прилетел. Но ты ведь незапланированный пациент больницы. Ты продолжаешь лежать на полу. И к чёрту, что новая кофточка, и что бант на обуви в чём-то странно мокром. Или это кровь? Кто ранен? Откуда кровь?
Окружающие пытаются тебя растормошить, пошевелить, спросить, какого ты роду-племени, а ты в ответ по-идиотски смотришь на них и думаешь, мол, я-то знаю о себе всё, только вам на кой это сдалось? Самая шустрая вытащила из-под тебя белую сумочку, достала телефон и давай в нём рыться.
Вот на этом моменте, пожалуй, и заканчивается эдакое разудалое бахвальство. Дальше проза выживания в больнице во время постоянных обстрелов с украинской стороны. Им ведь по барабану, в больнице ты или на передовой. Главное убить, уничтожить, стереть с лица земли. Ты ведь враг несусветный, хоть тебе шесть лет, хоть шестьдесят.
Итак остановка. Каким-то совсем не своим взглядом осматриваешь окруживших тебя чужих людей. Где-то там, далеко в сознании, понимаешь, что бессильна. Не работает язык, упало зрение и все вокруг тебя какие-то мутные, как в тумане. А главное ноги. Их просто нет под тобой. А-а-а, поэтому тебя перенесли по воздуху на скамейку и подпёрли с боку увесистой дамочкой. Но главное в этом абсурде лица и взгляды. Участливые, добрые, понимающие. Ведь это война, а в автобусе женщина валяется на полу. Не ранена, но тело говорит об обратном.
Из рук в руки сдав тело попутчицы докторам и дочери с зятем, доброе и милое окружение растворилось по своим домам. Надо до обстрела успеть добежать до своей квартиры. Там надёжнее. Там можно просто зашторить окна, вроде совсем нет войны.
Приёмный покой, КТ, МРТ, осмотр невропатолога, длинный коридор, палата.
«Похоже, меня привезли в туалет», подумала ты. Голова не двигалась, как и всё тело. Мозги шевелились. Ты чувствовала это желеобразное вещество в черепной коробке. Собрать в кучу мозги никак не удавалось. Отвечать на вопросы дело техники. Раз и А техника куда-то исчезла. На поверку ни речи, ни движений, ни самостоятельности. Оставалось отдаться безраздельно в руки врача. Это действительно был врач. Вернее, была. Молоденькая, милая, красивая, мягкая, добрая
«Я домой хочу», сказала ты. Сказала бы Ладно, ты ничего не сказала. Ты думала. Ты хотела, ты мысленно кричала. Во рту мешал язык, руки тряпками лежали вдоль тела, ноги а ног ты не чувствовала. Это невозможно!
Всё остальное осталось в истории глубокой тайной. Ни-че-го не помнишь. Главное: не помнишь, как оказалась в памперсе. Ночь.
Такой длинной ночи у тебя не было давно. Чужие люди, естественно, женщины, спали на своих койках. Спали! Как можно спать при таком храпе?! Это не храп. Это рёв танка! Проходящая мимо открытой палаты санитарка поинтересовалась, почему не спишь. Ответить не можешь-язык не шевелится. Но глазами показала в сторону кровати. Санитарка участливо, одним взглядом и вздохом поддержала и пошла по своим делам.
Утром все перезнакомились. Ты кое-как могла произносить слова. Язык цеплялся за зубы, не хотел вспоминать свои непосредственные обязанности. Но то, что Зоя храпит как танк, ты сказала! Зоя обиделась. Нежная стапятидесяти-килограммовая полупарализованная пациентка обиделась, как ребёнок. И тебе тут же стало её жаль. Да, ты слаба. Ты тут же прощаешь всех, кто тебя обидел. Этот недостаток часто подводил и в этот раз сработал по полной. Простила. Да и какой сон при инсульте? В прошлый свой инсульт ты месяц не спала, а тут всего ночь. Знала бы ты, что семь дней, семь суток не будешь спать от слова «совсем». На седьмую ночь димедрол сделал своё коварное дело ты от одного укола утонула глубоко в сон. Это был настоящий сон. Ты не слышала храпа, не слышала санитарок, которые меняли девочкам памперсы.
Памперсы О них не хочется вспоминать. Тем более рассказывать о своих ощущениях. Если хотите узнать, каково это лежать семь суток, не поднимая головы от подушки, мечтать о самом вонючем туалете (уборной) и уговаривать себя, что ещё сутки, и разрешат подниматься. Лягте дома на кровать в памперсе. Вам будут подносить литрами внутривенные капельницы, чай, жиденький суп, а вы попробуйте вытерпеть. Или в памперс. Ведь с детства приученные не надудолить под себя, вы вдруг оказываетесь в совершенно противоположном положении надо надудолить! Вот тогда-а-а. Вот тогда вы поймёте, каково это в памперсах.
Памперсы необходимы особые-с сиреневыми полосками. Они дорогие, но многоразовые. Это отличие все замечают моментально. Это самые стойкие и надёжные «трусики». И нянечки довольны в них реже появляются пролежни. А стыд? Какой стыд при открытой двери? Палата тяжёлых. Здесь не прохаживаются любопытные ходячие больные, здесь тяжёлый запах. Здесь ежедневно бывает смерть. Может, поэтому так добры нянечки?
Нянечки.
Нянечки это наши мамы. Нежные, внимательные, крепкие, заботливые. Все. То ли проходят мастер-класс, то ли проникаются ситуацией, но ни разу за всё время никто не слышал от них грубого слова к кому бы то ни было. Нянечки все ухоженные, в чистых костюмчиках, перчатках и улыбках. Именно «в улыбках». Смотришь в лицо любой санитарочки и невольно улыбаешься в ответ. Но только они знают, как тяжело отработать смену. Неврология это настоящее испытание. Особенно в нашем блоке «тяжёлых». Нянечка только сменила памперс, улыбнулась больной, а через несколько минут ту уже накрыли простынёй. И тогда, собрав силу воли в кулак, несколько крепких нянечек берутся со всех сторон за простыню и водружают ещё тёплое тело на каталку. С глаз долой. Ведь рядом лежат без движений ошарашенные обездвиженные больные. Как бы новый приступ не случился от страха.
Больные ведь все очень разные. У них своя, отличная от других, психология, семейный и жизненный опыт, возраст, темперамент. А главное они все очень капризны. Особенно Лина.
Лина. Она вспыхивает, как спичка, по любому поводу. Поводы придумывает сама. Домохозяйка, отправившая любимого мужа на защиту Республики, вдруг потухла. Горела-горела, носилась по трём огородам, пропалывала, поливала, выращивала цветы и овощи, и вдруг свалилась как подкошенная. Это не в её характере. В палату Лину привезли на каталке. Белая, как стена, с постоянной рвотой. Инсульт. Хотела встать с первой минуты. Не слушала врача, сама как ванька-встанька-хоп, и снова сидит. Поругалась со всеми, наревелась, получила второй инсульт. Вот тогда испугалась по-настоящему. Притихла. Притихла на пару часов, пока спала. Старенькая Варя лежала рядом и только поглядывала на соседку. Варе тоже было плохо.
Варя. Здесь всё сложно. Семья, дети, отношения, приоритеты. Но это её семья. Не лезем. Не имеем права. Каждый день она себя убеждала, что как только вернётся из больницы, дома всё будет иначе. Верит ли сама себе? Нет, конечно. Понимала, что и все не верят. Варя картавит. Картавит, как маленький ребёнок. Причём нижнего ряда зубов у неё нет. Говорит, что в январе упала и выбила зубы. В этот же раз упала на копчик. Как у неё получился этот финт сразу с двумя противоположными сторонами тела-вот вопрос. Но она не заметила своего вранья и продолжала картаво рассказывать о себе, уже не стесняясь пустого рта. И кому сейчас какое дело до беззубых ртов пенсионерок. Пенсии маленькие, работы нет, денег копить на зубы, на дешёвые тапочки-кофтёнки тоже нет. Периодически соседки подбрасывают свое старьё. Варя, как ребёнок, радуется любой вещи, ведь муж, с которым прожила шестнадцать лет и помогла поднять и воспитать кроме своих ещё и его детей, сам инвалид-афганец второй нерабочей группы. Хорошо, если есть свой огород, откуда можно питаться летом, а потом и зиму доедать припасы.