Это теперь ничье добро, спокойно ответил Фрязин, разглядывая вынесенную из игуменовой кельи узорную кипарисовую шкатулку, в которой позвякивало серебро. Мы сегодня не возьмем завтра другие возьмут. Эх, жаль, коров эти твари всех перерезали, нам бы, ох, как пригодились коровки. И лошади на лошадей прям смотреть больно.
Что и говорить! подтвердил отец Варлаам, обсасывая запачканные в меду нечистые пальцы. Лошадь первая статья в хозяйстве.
С этими словами он потрепал по гриве запряженную в телегу саврасую клячу.
Ну, все, сказал Фрязин, проверив, хорошо ли уложено добро на возу, сейчас запалим тут все и с богом!
Стойте! у Максима вдруг внутри все похолодело. Он вспомнил, что оставил в келье «Смерть Артурову».
Бросился туда бегом, открыл сундук, положил книгу в кожаную сумочку, найденную в келье отца-игумена. Подумал секунду, не взять ли другие книги, божественные. В итоге решил забрать. Не уверен он был, что еще хоть раз в жизни откроет Псалтырь, но жечь Божескую мудрость последнее дело. Кое-как вынес всю стопку, водрузил на воз. Туда же положил образ со стены. Другие образа он в кельях и в церкви поснимали и положил за монастырскими воротами. Ему не увезти так пусть хоть не сгорят, может, подберет кто. Стеша, наблюдавшая за ним, подошла к стопке, вынула небольшую ладанку, спрятала в карман.
Ну, теперь запаливай, отец Варлаам, кутья наша всю святость из обители вынес.
Поп-стрелец, словно только того и ждал, зашел в одну из келий, снял за стены лампаду, перекрестился, запалил солому, заблаговременно сложенную возле частокола, и через считанные минуты вся обитель уже жарко пылала, чадя черным дымом. Пылала и церковь со сложенными в ней телами монахов, почерневшими и страшными.
Максим смотрел на огненное зарево, раскрыв рот и беззвучно шепча молитву.
Ну что, кутья? усмехнулся Фрязин, хлопнув его по плечу. Доведем тебя, так и быть, до Ржева, а там, глядишь, прокормишься Христа ради. Авось, прибьешься еще к какой обители.
Да какая я тебе кутья?! вскричал вдруг Максим неожиданно для себя самого. Он весь дрожал, сжав кулаки. Все ужасы этого долгого дня словно сорвали какую-то цепь у него внутри. Я Максим Заболотский, потомок князей на Смоленске, Рюриковой крови! Мой отец либерею государеву ведал, с посольством к королеве в Лондон ездил! А твой кто был отец?!
То-то ты, братец, в заштатной обители, в глухом лесу полбу щами закусывал, усмехнулся отец Варлаам. Сразу видать княжьего сы
Погоди, Варлаам, оборвал его Фрязин. Как ты сказал, Заболотский?
Да, Заболотский. ответил Максим твердо. Романа Заболотского сын.
Слушай, Варлаам, а может, возьмем с собой княжича? сказал Фрязин с неожиданной мягкостью. Бегает он, гляди, неплохо, пищальному бою ты его обучишь, а на бердышах биться это Мина поучит его. Авось, выйдет из него толк. Как считаешь?
Ты знаешь, я завсегда не против, чтоб нового человека к себе взять, ответил Варлаам, забираясь на телегу и покряхтывая. Это ты вечно нудишь, что много лишних ртов у нас в обители. А мне каждый лишний человек только в радость, потому что для Бога никто не лишний.
Ну, значит, решено, пойдешь с нами, князь. Если, конечно, твоя княжеская милость, против сего не возражает.
Максим снова сжал кулаки. Очень ему хотелось послать эту компанию разбойников и святотатцев куда подальше. Да только куда он тогда пойдет? В самом деле, в другую обитель попросится? И там снова будет зевать на литургии и по ночам украдкой читать «Смерть Артурову»? Вместо того, чтобы самому стать рыцарем из этой книги?
Оно, конечно, эти разбойники очень мало похожи на рыцарей Круглого стола, а то, как они резво обнесли монастырь, не сильно смахивает на благородный подвиг. Но с другой стороны: они, все-таки, сюда пришли сражаться с чудовищами и многих повергли. А что не спасли никакого так это не их вина, что спасать было некого. Кроме Сороки, конечно, но тут уж Бог Фрязину судья может быть, и в самом деле, нельзя было Сороку спасти.
Да и в конце концов, тут ведь не королевство Английское. Может быть, только такие рыцари на Руси и возможны, которые по лесам прячутся и тащат все, что плохо лежит?
Пойду, буркнул он, встав рядом с засмотревшейся на пожарище Стешей. А куда? Вы вообще-то что за люди?
Мы люди известно какие, ответил с усмешкой Варлаам. Твой-то игумен знал, к кому тебя посылать. Мы упокойщики. Те, кто с поветрием смертным борется, с мертвецами беспокойными.
Почему ж вы в лесу живете? спросил Максим. Дело-то хорошее, богоугодное.
Богу, может, и угодное, Варлаам снова усмехнулся. Да неугодное тем, кто пониже да поближе. Поветрие, вишь ты, еще восемь лет назад полностью побеждено, а на самом деле, никогда его и не было.
Как-так, не было? спросил Максим, глядя на Варлаама и не зная, шутка ли это и надо ли смеяться.
А вот так! ответил Варлаам. Видать, совсем ты, отрок, в монастыре своем жизни не знаешь, коли такие вопросы задаешь. Десяток лет назад бушевало поветрие так, что целые волости порой от него вымирали, превращаясь в упырей, а царь против него отряжал воевод со стрельцами. Когда же пошло оно на убыль, царь издал указ, в котором говорилось, что никакого поветрия вовсе не было, а кто станет о нем лживые слухи распространять, того надлежит повесить безо всякой пощады. И изо всех книг его надлежит вымарать, и из летописей, и из указов.
Люди-то тогда только вздохнули: не было, так не было. Какая разница, что там было о прошлом годе? Главное, чтоб оно снова не завелось. Вот только до конца оно, конечно, не исчезло. Где-нибудь один мертвец в лесу схоронился, под корягу заполз, а год-другой спустя возьми да и набреди на него какой охотник. Вот и снова пошло-поехало!
Да только теперь уж государь такими делами себя не беспокоит и войск не отправляет. Да и откуда ему лишние войска брать, когда поляки уж на русской земле, Великие Луки воюют? Так что теперь каждый сам себе спаситель. А кто сам спастись не может, тот за нами посылает или за другими такими, как мы. Понял-нет?
Кажется, понял, ответил Максим раздумчиво. Одного только в толк не возьму: для чего государю говорить, что поветрия не было, коли оно было?
Э, брат! отец Варлаам сделал пальцами в воздухе некий жест, давая понять, что это все материя очень сложная. Видишь ли
Да какая, черт, разница? буркнул Фрязин. Не было, значит, не было. Может, когда-нибудь и впрямь не будет. А наше дело не указы царские перетолковывать, а мертвецов покоить, да про себя не забывать. Что ж, княжич, пойдешь с нами?
Максим только кивнул. Выбора особенного у него, кажется, не было. Он поплелся к повозке, уселся на нее и оглянулся в последний раз на полыхающий монастырь. И только тут пришло ему в голову, что Меченого-то ни среди восставших мертвецов, ни среди валявшихся на монастырском дворе не было.
Глава четвертая, в коей рассказывается о граде Венеции
Ехали они целую ночь и все утро, но не той же самой дорогой, что давеча, а выехали сперва на широкий тракт, что шел вдоль Волги, чуть в стороне. Здесь в утренний час их покинула Стеша: положила ладонь Максиму на плечо, сказала лишь «Ну, я к матушке», кивнула приподнявшему свой колпак Фрязину, спрыгнула с телеги и исчезла в подлеске.
Вскоре после этого телега с тракта своротила. Варлаам медленно, осторожно не дай бог снова ось сломать! повел ее по лесной тропе. Говорили в дороге мало: Фрязин хмурился, Максим все никак не мог отойти от ночных событий. Стоило ему закрыть глаза, как перед ними словно наяву выступали то оскаленные зубы отца-игумена, то бледное лицо Сороки с глазами навыкате.
Наконец, устроили привал на тропинке возле ручья. Отец Варлаам разжег костер, достал кое-какую снедь из монастырских, конечно, запасов и стал варить в котелке кашу с сушеными грибами, постоянно помешивая пробуя, и прибавляя крохотную щепотку каких-то трав то из одного мешочка, то из другого. Ароматный дым поплыл над поляной, и Максим, ничего не евший со вчерашнего, почувствовал как закрутило в животе. И тут же его едва не вывернуло стоило вспомнить растерзанную скотину на монастырском дворе и раззявленный рот отца-игумена с капающей слюной.
Наконец, Варлаам, кажется, остался вкусом похлебки доволен: подул на ложку, причмокнул, прикрыл глаза.
Ты, инок, поешь! сказал он Максиму и сунул ему ложку в руку. Тот попробовал, и тут же в нос ударила смесь пряных трав, а крупа едва не растаяла на языке. Невольно он потянулся за новой ложкой каши, но получил несильный шлепок по руками от Фрязина.
Куда, кутья, поперед старших! буркнул он, впрочем, добродушно, и сам зачерпнул из котелка ложку с горкой. Стали есть молча, только изредка похваливая.
Сдается мне, врешь ты все, кутья, начал вдруг Фрязин безо всякого вступления. Никакой ты не Заболотский. А если и Заболотский, то точно не сын Романа Семеныча. Его вся семья убита была в опричнину, я слышал.
Меня дядя спас, Матвей Семенович, ответил Максим неохотно. Я у него гостил, отец к нему то и дело кого-нибудь из нас погостить отправлял, потому что, дескать, дядя человек одинокий, не с кем ему и словом перемолвиться. Вот я неделю у него пожил, а потом повез меня дядя назад а там опричные нашу усадьбу жгут. Ну, и увез он меня обратно, назвал своим сыном, жил я у него.
Где ж он сейчас? спросил отец Варлаам.
Тоже в монастыре, под Зубцовом, ответил Максим. У него какая-то тяжба была с опричным из-за деревни, и до того он боялся, что на него опричный нашепчет и отправит в застенок, что отдал ту деревню в монастырь, и сам туда же спасаться ушел. Ну, и мне тоже тогда деваться стало некуда.
Не своей волей, стало быть, ты в монахи-то пошел, прокомментировал отец Варлаам, а затем достал из внутреннего кармана рясы объемную флягу, приложился к ней, крякнул, вытер губы рукавом.
Ну, мог не пойти, Максим пожал плечами. Тогда пошел бы по миру, другого имения у дяди не было, а отцовское-то все отнято, да и никто б мне его не отдал я ж ничем не докажу, что я его сын.
А ты знаешь, кстати, где отец твой служил? спросил Фрязин.
В Посольском приказе, ответил Максим. Он с посольством в Англию ездил.
Ну, потом, да, кажется, в Посольском проговорил Фрязин.
А ты что же, отца моего знал? спросил Максим, впившись во Фрязина глазами. Ему очень хотелось узнать, каков он был, отец. Сам он уж плохо его помнил, а дядя мало рассказывал. Помнил он, что отец был дородным, с густой русой бородой, с зычным голосом. Говорил обстоятельно, и по целым дням что-то писал в светлице, которую он называл заграничным словом «кабинет». Должно быть, переводил «Смерть Артурову». Много труда у него, кажется, на это ушло, и весь бы этот труд погиб, если бы не дал он почитать черновик брату Матвею. Он-то, Матвей Семенович, и отдал эту книгу Максиму, когда тому исполнилось уж двенадцать, и он выучился грамоте.
Да не знал почти, ответил Фрязин, отводя глаза. Я-то тогда был вот, вроде тебя, молодой совсем. На побегушках был, в приказе-то. Да и не в самом приказе, а около. Потом приказ-то разогнал Иван Васильевич. Многие тогда погибли, а отца твоего, я слышал, по посольской части взяли. Только это я о нем и знаю, я же после этого в опричнину попал.
Максим разочарованно вздохнул, покивал. Это ему и самому было известно.
А почему тебя Фрязином зовут? спросил Максим.
О, он у нас всамделишный Фрязин, из венецейской земли к нам прибыл! засмеялся Варлаам. Расскажи ему, Лукич, а?
Максим поглядел на Фрязина с удивлением. Про Венецию, что стоит на воде, вся застроена дворцами и изукрашена статуями, а среди них плавают золоченые ладьи, Максиму рассказывал отец, хоть сам он там и не был, а только слышал от других царских посланников. На жителя такого города как Максим их себе представлял Фрязин был совершенно непохож.
Это уж после случилось, когда я уж в опричных войсках послужил, начал Фрязин неохотно свой рассказ. Ну, попал я на службу в степь. А тут как раз хан Девлет-Гирей на Москву пошел. Татар тогда пришло видимо-невидимо! Где только они все обитают? Мы и не ведали, что их так много.
Перли они в ту пору прямо на Москву, не сворачивая, а я сотней командовал, в степи сторожил. Ну, что им моя сотня? Прожевали и выплюнули. А меня так и вовсе, как на зло, первой же пулей в голову ранило, жив-то остался, да с коня свалился и в плен угодил.
Привезли меня в Крым, посадили там в сарай с другими мужиками. А потом и продали турецкому паше на галере гребцом служить. Почитай, целый год я там веслом отмахал, к лавке прикованный. Уже думал, точно помру там, никогда больше земли родной не увижу.
Да только однажды плывем мы, гребем, как обычно, вдруг вижу: надсмотрщики наши забегали, солдаты оружие похватали. Барабанщик застучал, надсмотрщик заорал, все трясутся. Ну, я смекнул: должно быть, сражение.
Так и есть: часу не прошло, как раздался гром, треск, все со скамей посыпались, вода хлещет, все бегут, орут, сабли звенят. Это в нашу галеру венецейский галеас врезался. Ну, венецейцы те всех турок перебили, и заходит ихний командир на нашу палубу. Важный такой: портки бархатные, кафтан куницей оторочен, башмаки на ногах с золотыми пряжками, на башке шлем с чеканным львом крылатым. Осмотрел нас, подходит к одному, к другому и у всех что-то спрашивает на своем языке. Только и слышно: «Кристо? Кристо?».
Я сперва не понял, а потом сообразил: это он спрашивает, которые здесь в Христа веруют. А на нашей галере христиан-то почти не было. Которых вместе со мной купили, почти все уже померли, а остальные все или турки, или еще какие нехристи, были даже какие-то, ликом черные, как черти.
А с песьими головами не было ли? спросил отец Варлаам. Эта история, слышанная им, должно быть, далеко не впервые, кажется, доставляла ему удовольствие.
Нет, этаких не было, врать не буду, сказал Фрязин. Одним словом, встал я тогда с лавки, перекрестился. Ну, командир тут меня по плечу хлопнул, крикнул что-то своим те с меня цепи и сбили. Это у них обычай такой кто в Христа верует, тех в рабстве держать нельзя.
Так оказался я в Венеции. Денег, естественно, ни гроша. Говорить по-тамошнему не умею. Пока плыли несколько слов только ихних выучил: «здорово», «спаси тебя Бог», «дай пожрать» да «пошел на хер», вот и вся моя наука.
Allea iacta est! вставил отец Варлаам, наставительно подняв вверх палец, должно быть, чтобы показать, что и он чему-то учен.
Да-да, вот это самое, кивнул Фрязин. Ну, а пока назад плыли, уже почти у венецейских берегов, напала на нас другая галера, опять турецкая. Завязался опять бой, ну и я думаю: неужто ж опять в рабство, веслом ворочать до самой смерти? Схватил саблю от убитого турка, да и бросился в самую гущу. Скольких зарубил уж не помню, но точно не одного. В итоге командиру нашему еще одна галера досталась, а меня он после схватки обнял и говорит, дескать, гляжу, ты в драке лют, аки вепрь, оставайся в моем отряде, дам тебе плату, какую у меня опытные воины имеют, и сверх того добавлю на обмундировку.
Точнее сказать, я-то половины сказанного им не понял. Вразумил только, что он службу предлагает ну, я и согласился. А куда мне еще? До того-то я хотел на Русь пешком идти, питаясь по дороге Христа ради. А тут думаю: а ну как никакой Руси теперь и нет вовсе? Тогда ведь Девлет-Гирей ее дотла разорил, до самой Москвы. А после, сказывают, собирался и самую Москву взять, и сам стать на Москве царем. Это уж я много после узнал, что не вышло это у него, разбил его князь Воротынский.
И его за то наградил государь великой милостью, встрял снова отец Варлаам, сварил живого в кипятке.
Ну, это их дела, государские, махнул рукой Фрязин, поморщившись. Может, было за что. Главное, что Русь-то никуда не делась, да я про это не знал ничего. Потому остался в отряде синьора Альбини это так моего венецейского командира звали и стал за него воевать.
Сперва, конечно, был простой ратник. Со временем он уж мне настоящие дела стал доверять однажды я даже целый город взял. Маленький, правда, городишко в Ломбардийской земле. Но целиком был мой я там был навроде воеводы. Кого хотел мог казнить, кого хотел помиловать. Отличное было время.