А задолго до этого, когда я еще понятия не имела, что такое мартини, когда еще не умела выразить словами боль и отчаяние, которые испытывала при упоминании ее имени, я была просто девочкой без матери. Макс с Еленой поняли глубину моего одиночества и протянули руку помощи.
В ту пору «Ателье Эдем» и в помине не было, а Макс и Елена занимались портняжным ремеслом в гараже, переделанном под мастерскую. Чинили брюки, тачали пиджаки всему Эвертону. Жили они с нами по соседству, я знала их в лицо, знала, чем они занимаются, но в мастерскую не заглядывала и даже не здоровалась, пока однажды Макс не окликнул меня на улице.
Стоял душный июльский день, в воздухе плавало жаркое марево, а наш сосед был упакован в черные брюки и крахмальную сорочку с длинными рукавами, которые, впрочем, были закатаны до локтей. Я же обливалась потом в майке и обрезанных джинсовых шортах. Я изнывала от жары и неразберихи в собственной жизни. Мне было не до него.
У тебя хорошие глаза? ни с того ни с сего спросил Макс, когда я проходила мимо их дома.
Я обернулась. Сгорбленный, седой великан с огромными, как у медведя, лапищами и торчащими из ушей клоками жестких волос. Я не испугалась, но мы с ним до этого и словом не обмолвились, а тут его вдруг заинтересовало мое зрение. С чего бы это? Дед явно в маразме. Правильно я, стало быть, делала, что держалась от него в сторонке. В городе все глядели на меня с плохо скрываемой жалостью и с ходу кидались выражать соболезнования по поводу маминой смерти. Макс обошелся без банальностей.
Глаза у меня в порядке, ответила я и пошла своей дорогой. Чтобы не поощрять старика к дальнейшей болтовне. Но его следующий вопрос заставил меня замереть на месте:
А подработать не хочешь?
Подработать? После маминой смерти я целый месяц только и делала, что отбивалась от непрошеных соболезнований и, по мере сил, отсеивала искренние предложения помощи от тех, что вызваны корыстью и жаждой сплетен. Всем было до ужаса любопытно: что там произошло у Кларков? Любителей посудачить за спиной так и подмывало пробраться в наш дом, чтобы разнюхать правду. А мистер Уивер задал вопрос необычный, неожиданный. Разве я могла пропустить его мимо ушей? Не могла, даже если б хотела.
Как подработать? с опаской осведомилась я.
Мы с женой портные. Говорил он с сильным голландским акцентом. Чиним старую одежду, шьем новую.
Можно подумать, я этого не знала.
Нам нужен помощник метать петли, гладить ткани, ходить по поручениям
Я буду у вас на побегушках?
Мистер Уивер смешался.
Курьером, то есть? уточнила я. Идея меня, в общем, не смущала все лучше, чем бесцельно шататься по Эвертону, таская за собой, как пресловутое ядро каторжника, трагическую гибель мамы.
Да, неторопливо кивнул мистер Уивер, верно, курьером. А может, и не только. Если у тебя хорошие глаза.
Старик шаркающей походкой подошел ко мне; я подняла лицо, как будто подставила глаза для проверки. Они у меня синие, пронзительные и, если верить маме, чересчур крупные. Мама вечно твердила мне про это. Ну пусть они и чуть навыкате, но зачем постоянно попрекать этим? В конце концов, это же ее глаза. Я вообще копия мамы, от кончиков пальцев до корней непослушных рыжих волос.
Сколько? деловито осведомилась я.
Мистер Уивер согнутым пальцем подцепил проволочную дужку бифокальных очков у себя на носу и, сдвинув их на самый кончик, воззрился на меня через нижнюю часть стекол. Взгляд был прямой, открытый и чуть-чуть, самую малость, насмешливый.
Три доллара в час, сказал он. А количество часов в день будет меняться. Иногда у нас для тебя будет много работы, иногда мало.
Три доллара это меньше минимальной зарплаты. Зато рабочий день соблазнительно неопределенный.
Ладно. Буду у вас курьером.
Мистер Уивер кивнул, сдержанно улыбнулся и шагнул ко мне. Ну, сейчас пойдет зудеть про порядки в их бесценной мастерской: что разрешается да что строго запрещается, подумала я. Ничуть не бывало. Он протянул руку и терпеливо ждал, пока я сделаю то же самое. Мы торжественно пожали друг другу руки, и, когда моя ладонь утонула в его лапе, я сообразила: мы заключили договор.
Ждем тебя завтра утром, к восьми.
С тех пор как умерла Бев, я уже привыкла сачковать, но мистер Уивер даже не собирался обсуждать время начала моего рабочего дня. Я дернула плечом, а он, должно быть, принял это за согласие, потому что еще раз кивнул и, шаркая, побрел прочь.
Спасибо! сказала я ему в спину.
Старик, не оборачиваясь, помахал рукой, словно отгоняя стаю комаров.
Я приду к вам утром, мистер Уивер, добавила я.
Макс.
Что?
Зови меня Макс! крикнул он. И скрылся в боковой двери пристроенного к дому гаража.
Больше пяти лет работала я у Макса и Елены. Поначалу подметала пол, наматывала нитки на шпульки, отвечала на телефонные звонки, если у них обоих рот был занят булавками. Когда Макс убедился, что я трудолюбивая и способная ученица, он научил меня крахмалить и утюжить брюки так, что стрелка становилась острой как бритва. Работа тонкая, но по-настоящему я увлеклась ею только после того, как Елена сшила свое первое свадебное платье для одной знакомой девушки, которой готовое было не по карману.
Для меня швейная мастерская раз и навсегда волшебно преобразилась, когда Елена купила рулон итальянского шелка микадо
[1]
Штанов больше не шью! засмеялась Елена.
Шила, конечно.
Однако по меньшей мере пару раз в год Елена предоставляла мужу заниматься «штанами», а сама с головой уходила в любимое дело: шила платья. Что до меня, я не могла дождаться этих вылазок в мир атласа и кружев! При том, что и на шитье мужских костюмов грех было пенять. Удивительно тепло и спокойно делается на душе, когда помогаешь Максу добиваться идеальной симметричности и параллельности полосок на пиджаке. Увлекательное занятие, незнакомое. И определенно очень мужское.
Мой отец редко носил костюмы; тому, что он извлекал из недр шкафа по особым случаям, было лет сто, не меньше. Его шкаф был набит джинсами и разномастными рубашками, которые он сам себе покупал. Главное, чтоб по десять долларов, а лучше еще дешевле. Вообще-то, я обратила внимание на папину одежду, только когда начала шить костюмы вместе с Максом. И тут увидела, какой дешевый и безвкусный у отца гардероб: униформа рабочего человека, у которого всегда грязь под ногтями, а нос шелушится от солнца. Ну да, конечно, одежда в жизни не самое важное, но мне захотелось, чтобы папа относился к себе с большим уважением.
Человека делает одежда, говаривал Макс и умолкал, искоса поглядывая на меня. Голые люди имеют крайне малое влияние в обществе, а то и совсем никакого.
Марк Твен, фыркала я. Только это глупо.
Не глупо, а правильно. Макс задумчиво щурился. А как тебе такое: «Если доброе имя станет твоим одеянием, то это платье прослужит тебе всю жизнь; если же одеяние станет тебе дороже доброго имени, то оно живо обтреплется».
Первый раз слышу.
Уильям Арнот. Проповедником был. Светлая голова.
Хорошо сказано, Макс. Но, по-моему, это мина под нашу с вами работу. Мы же как раз «одеяния» и шьем.
Золотая середина нужна, дружок. Вот что ты должна усвоить. Сколько бы мы ни убеждали себя в обратном, наш внешний облик приоткрывает и нашу внутреннюю сущность. Чтобы считаться хорошим человеком, совсем не обязательно расхаживать в костюме-тройке, но лично для меня важно, чтобы все даже моя одежда свидетельствовало, что я честный человек.
Поэтому вы и шьете костюмы?
Макс расхохотался:
Я шью костюмы, потому что мой отец их шил. А до него мой дед. Что, по-твоему, означает «Уивер» по-голландски? Это все, что я умею делать. И раз уж я шью костюмы, они должны быть отменного качества. Самого высокого качества.
Потому что вы честный человек.
Надеюсь, что так, с улыбкой пробормотал Макс. Во всяком случае, я стараюсь.
Они, Макс и Елена, оба старались. Я их обожала. Мы никогда не говорили об этом, но, по сути, я стала для них дочерью. Ведь своих детей у них не было. Может, их ребенок покоился в датской земле, а может, они просто не могли иметь детей. Не знаю. Но меня они любили, в этом я нисколько не сомневалась и только радовалась, что у меня объявилась новая семья, которая принимала меня такой, какая я есть, со всеми слабостями и недостатками. Тем более что в моей родной семье такого и в заводе никогда не было. Да и семьи-то, в сущности, тоже не было. Я жила почти сиротой: Бев умерла, а папа делал вид, будто и я тоже. Во всяком случае, мне так казалось.
Мы больше не «швейная мастерская», заявил Макс в тот день, когда мы с Еленой дошили десятое свадебное платье.
Он обвел взглядом помещение, некогда сугубо мужское: лоскуты тонких, прелестных тканей внезапными всплесками света цвели в каждом углу. Поплин, лен и костюмные ткани в полоску соседствовали с прозрачными материями, которые струились ручьями талого снега, собираясь в мерцающие озерца.
Да перестань, возразила Елена. Как были швейной мастерской, так ею и останемся. Она потянулась к мужу и примирительно чмокнула в морщинистую щеку.
Но мы уже не «пошив мужской одежды». Мы Макс, сведя брови, задумался, подбирая нужное название для того, во что превратилась любезная его сердцу мастерская. Мы теперь еще и дамское ателье!
Елена покачала головой:
Не просто дамское ателье, а ателье свадебных нарядов.
Ателье для новобрачных! предложила я.
Макс делано наморщил нос, вскинул руки:
Женщины! Сдаюсь, сдаюсь! И, качая головой, вышел из гаража, но я успела заметить, как он прячет улыбку.
Ничего, подмигнула мне Елена. От уязвленной гордости еще никто не умирал. А нам, думаю, пора дать подходящее имя этому заведению по пошиву мужских костюмов и свадебных платьев. Чтоб люди знали.
«Эдем»! не задумываясь, выпалила я.
«Эдем»?
Ну, понимаете, забормотала я, это же самое лучшее место. Счастливое и неведомое. И у всех чудесное будущее впереди Я смущенно умолкла.
Елена медленно кивнула, я буквально видела, как отражаются в темно-карих глазах ее мысли.
«Ателье Эдем. Индивидуальный пошив»! Чтоб было местечко для одного-двух платьиц посреди моря костюмов. По-моему, подействует.
Конечно, должно было подействовать. Всем время от времени нужно напоминать о месте, где у каждого есть надежда. Всем нужен кусочек рая.
Особенно тем, чья жизнь очень от этого далека.
* * *
Слава модного заведения настигла «Ателье Эдем», когда эвертонская молодежь, окончив школу, покинула родной городок и разлетелась по всей стране. Уроженцы Эвертона, осевшие в Лос-Анджелесе, в Чикаго, в Нью-Йорке и еще дальше, рано или поздно встречали того единственного или единственную и вспоминали про двух стариков в полузабытом городишке, которые шили первоклассные костюмы и свадебные платья. Стали поступать заказы на дорогие туалеты из шелкового атласа и итальянского шелка. Заказы сопровождались строгим предписанием: «Платье должно быть безукоризненным!» Что означало: «С деньгами туго».
Макс купил старую фотостудию и переоборудовал ее в чудесное ателье с примерочной, трельяжем о пяти створках и полуметровой подставкой к нему очень удобно снимать мерки со знатных горожан. Но больше всего трельяж и подставка пришлись по душе невестам они обожали охорашиваться перед зеркалами, разглядывая себя со всех сторон. В ателье не было окон, и тусклое освещение скрадывало многие недостатки. Когда Макс покупал это помещение, отсутствие окон представлялось серьезным минусом, но минус неожиданно обернулся плюсом: невест приводила в восторг мысль, что их бесподобный наряд останется тайной вплоть до той минуты, когда они торжественно двинутся к алтарю.
Но не одни только будущие невесты радовались тому, что «Ателье Эдем» обосновалось в полутемном, невзрачном строении в укромном уголке Эвертона. Взявшись за ручку задней двери и украдкой глянув через плечо (не смотрит ли кто?), я мысленно возблагодарила Макса за то, что в свое время он отказался от нарядного, приметного здания с окнами на исторический центр города. Сделай он тогда выбор в пользу удобного расположения и стильности, я бы ни за что не ответила согласием на его тихий крик о помощи.
Убедившись, что темный переулок позади ателье пуст, я быстро приоткрыла стальную дверь и проскользнула внутрь. За те двенадцать лет, что я уже не работала у Макса и Елены, задняя комната почти не изменилась по-прежнему завалена коробками с диковинными адресами со всего света, а металлические перекладины вдоль двух стен тесного помещения увешаны десятками плечиков с тканями всех цветов и оттенков. Я вздохнула так вдруг захотелось потрогать ближайший отрез органзы. Но не стоит рисковать еще запачкаю. Я погладила прелестную ткань тыльной стороной ладони. Чудо! Словно к воде прикасаешься.
Славная материя, правда?
Макс стоял у двери в мастерскую, почти касаясь притолоки белоснежной шевелюрой. Несмотря на немалый рост, он как-то съежился, стал ниже с последней нашей встречи.
Не знаю, что мне с ними делать, с этими тканями. Ее-то больше нет Он почти виновато оборвал себя.
А я еще надеялась, что смогу держать себя в руках! Как бы не так, увидела его и сломалась, громко всхлипнула и не смогла сдержать слезы.
Ох, Рэйчел, Макс протянул ко мне руки.
Мне так жаль, уткнувшись ему в плечо, пробормотала я.
Чего тебе жалко?
Что раньше не пришла. Я хотела прийти на похороны Елены Я задохнулась. Какой ужас! Елену похоронили, а я даже не простилась с ней. Мне нужно было оправдаться скорее перед самой собой, чем перед Максом. У Сайруса была работа и
Ничего, все нормально, сказал Макс.
Нет, не нормально. Совсем не нормально!
Мне следовало быть там.
Ты здесь. И это главное.
«Ты здесь». Его слова гулко прогрохотали в пустоте, которую высекла у меня в душе смерть Елены. Но первая трещина, вероятно, пролегла задолго до этого. Быть может, к ее появлению приложила руки Бев, а потом мой малодушный отец углубил ее своим молчанием. Может быть, Сайрус потрудился над ней, превратив в каверну, звенящую обвинениями и упреками в мой адрес. Их много там накопилось: «Ты безвольная», «Ты уродина», «Ты противная, никчемная тупица».
Может, Бев была права и Сайрус имеет все основания продолжать ее оскорбительный монолог? Может, я именно такая и есть? Но в кольце рук старого Макса я была другой.
Да, сказала я. Теперь я здесь.
Это стало началом.
Глава 2
Рэйчел
1 октября
Лили появилась в задней комнате «Ателье Эдем» ровно в половине четвертого на лице ухмылка, которую она старательно прятала, в руке кленовый лист совершенной формы.
Ух ты! выдохнула она, оглядывая рулоны материй и принюхиваясь к непривычному запаху.
Только ничего не трогай, предупредила я и, закрыв уставшие глаза, припала к кружке с кофе. Я тебе сама потом наберу каких-нибудь лоскутков, если захочешь, и научу сметывать.
Правда? обрадовалась Лили.
Конечно, малыш. Но все придется оставить здесь. Домой брать нельзя. Как печально это звучало после долгого, безмятежного дня в ателье у Макса. Я потрясла головой, отгоняя тревожные мысли. Как в школе?
Лили повела плечами, рюкзак соскользнул на пол. Лили отфутболила его в свободный угол.
Нормально, рассеянно сказала она. Потом глянула на лист у себя в руке. Ах да. Это тебе. Красивый, правда?
Сжав черешок двумя пальцами, я покрутила лист перед глазами. Как звезда с пятью лучами, словно только что из-под пресса. Самым замечательным был цвет ярко-красный, глубокий, ровный от кончика крепкого черешка до тонких, изящных зубчиков.