Франциск проиграл, сказал он. Видно, маловато предложил денег.
Кардинал показал письмо, содержащее эти новости.
Вот и хорошо. Глупо пожадничал, деньги-то все равно потерял.
Меня радовала каждая золотая монета, выуженная из казны Франциска. Максимилиан отошел в мир иной, оставив вакантным трон Священной Римской империи. Франциск пытался купить избирателей Германии, да Карл проявил больше щедрости. И теперь он стал императором, оставаясь также королем Испании. Это не удивило никого, кроме Франциска.
Ловкий габсбургский юнец одной ногой стоит в Испании, а другой в Германии, пробурчал Уолси.
В таком положении ему будет удобно мочиться на Францию.
Мой грубоватый школярский юмор рассмешил меня самого.
М-да, снисходительно улыбнулся Уолси.
А как обстоят дела с тем безумным монахом? вдруг поинтересовался я, застав кардинала врасплох.
Мне нравилось подлавливать его, хотя о причинах я никогда не задумывался.
Из Германии? Вы имеете в виду Лютера?
Да. Именно. Мне хотелось бы почитать его девяносто пять тезисов, те самые, что он вывесил на дверях Виттенбергской церкви. Закажите для меня экземпляр. Вам известно, что я люблю теологию.
Причем, смею сказать, больше самого Уолси.
Слушаюсь, ваше величество. Лютер вызвал большой переполох в Германии. Церковь там оказалась в общем, изрядно прогнившей. И папа Лев поистине, он поступил глупо, пытаясь за счет продажи индульгенций собрать деньги для строительства новой базилики. Понятно, что момент, видимо, оказался подходящим; но цели слишком очевидны. Особенно потому, что сам проект нового собора Святого Петра вызвал множество жарких споров. Многие честные христиане не видели смысла в этом начинании. А кашу заварил еще Юлий. И когда он умер, Льву пришлось ее расхлебывать.
Безрассудство. Похоже, теперь папе остается одно: упокоиться с миром. Но самой церкви необходима некоторая реорганизация Это, кстати, касается и опекаемого вами монастыря Святого Лоуренса.
Мне невольно вспомнилась та община с ее тучными, суетными и порочными монахами. Среди них, разумеется, нет Лютеров. Никто там не испытывает душевных мук.
Веер Уолси затрепетал, словно крылья бабочки, и воздух наполнился благоуханным ароматом, исходившим от деревянной основы.
А разве там что-то не в порядке? Неужели они развели грязь? Или их прием показался вам недостойным? встревоженно спросил он.
Как раз наоборот. Но эта обитель скорее напоминает дворец Ирода, чем Вифлеемский постоялый двор, а уж тем более вертеп.
Да, я намеревался закрыть его в ближайшее время, поспешно добавил кардинал. И использовать монастырский доход на основание давно задуманного мной колледжа в Оксфорде.
Ах да. Кардинальского колледжа. Значит, богатые монахи уступят место бедным школярам. Отлично. А что с госпожой Блаунт? Каковы ваши планы насчет Я специально не закончил вопрос.
Она вышла замуж две недели тому назад. За одного из моих подопечных из Линкольншира. Я не спешил с этим делом, ваше величество, подыскивая хорошую партию, но мне пришлось наконец решиться. Выбор пал на наследника богатого состояния. Уолси пожал плечами с виноватым видом.
И кто же муж?
Гилберт Тейлбойс. Он помедлил. Сын безумного лорда Кайма.
Два года тому назад лорда объявили сумасшедшим! Я помню судебные слушания!
Верно. Поэтому состояние и перешло к его сыну Гилберту, хотя сам лорд Кайм еще жив.
А какого рода его сумасшествие?
Я не думаю, что оно передалось по наследству.
Но все же такая вероятность есть. В юности и лорд Кайм выглядел совершенно нормальным. Святые угодники, на что же я обрек Бесси? На брак с человеком, который в любой момент может сойти с ума?
Не так-то просто было выдать ее замуж, ваше величество. Пришлось выбрать жениха, чье прошлое вызывало определенные сомнения.
Так же как и ее прошлое, по моей милости.
И где же они сейчас?
В Линкольншире. В Скейлинторпском замке, на границе обширных лесных угодий Кайма.
Она прозябает на севере, в глуши, в обществе склонного к безумию супруга.
Прости меня, Бесси.
Нет, она никогда не простит меня. Я сам не простил бы, если бы кто-то столь дурно обошелся со мной.
А где мой сын?
И вновь тревога исказила черты обрюзгшего лица Уолси.
С матерью.
Но возмущенно начал я, удивившись, почему Уолси, нарушая мой приказ, не взял ребенка на свое попечение.
Ваше величество, она умоляла не отбирать его. Поэтому я разрешил ей оставить ребенка, пока она кормит его грудью. В свое время его привезут ко мне. Я заставил ее подписать соответствующий документ, убедительно пояснил он.
Невозможно будет забрать его.
Трудно, но возможно. Нам выгодно, что они удалены от двора и никому не известно о существовании младенца Если, конечно, вы не решите объявить о нем во всеуслышание.
Понятно.
Он прав. Зачем выставлять бастарда напоказ перед Екатериной? Его присутствие не принесет нам с королевой пользы, доставит одни лишь мучения, а вот Бесси он подарит хоть какую-то радость.
Я не желал больше обсуждать эту болезненную тему. Она была закрыта навсегда.
Встреча с Франциском? вопросительно произнес я.
Уолси понимал меня с полуслова.
Трудно поверить, но вчера прибыло письмо, где меня просят заняться размещением французов на этой встрече.
Он вручил мне письмо.
Какой оригинал этот Франциск!
Что ж, вам придется выполнить их просьбу.
Эта затея начала выходить из-под контроля. Рандеву двух королей вырастало в грандиозный сбор французского и английского дворов. Такого раньше не бывало ни в древние, ни в наши времена. Мои придворные разделились на две группировки, одни пребывали в диком восторге, другие с презрением восприняли идею. Но равнодушным не остался никто. Уолси принадлежал к первому лагерю.
Должно быть, Франциск полагал, что сделать королевские шатры возьмется Леонардо да Винчи, но в связи с кончиной великого художника его надежды рухнули и Уолси постарался изобразить скромника.
Но он выбрал не менее искусного мастера, заверил я его.
В кои-то веки Уолси, казалось, не заметил сарказма.
Я хочу устроить все наилучшим образом.
Внезапно я вспомнил историю, доставившую мне огромное удовольствие: поговаривали, что Франциск купил какую-то неудачную картину Леонардо только ради того, чтобы польстить художнику и соблазнить его переехать во Францию. Ха! И вот теперь он оказался и без своих денег, и без услуг Леонардо, поимев лишь сомнительный шедевр с портретом дамы, чей вид и странную улыбку все сочли уродливыми
Ну а мои добрые намерения отражены на моем лице, сказал я, почесывая отрастающую бородку.
Франциск предложил, чтобы в знак расположения друг к другу никто из нас не брился до самой встречи. Я сомневался, что борода украсит меня. Она резко изменила мою внешность.
Уилл:
Дело кончилось тем, что невзлюбившая его бороду Екатерина умолила Гарри избавиться «ради нее» от этой растительности. По-прежнему стараясь не спорить с женой и еще надеясь на рождение наследника, Генрих уступил ее мольбам и побрился. Это едва не спровоцировало дипломатический скандал, ибо Франциск при виде короля Англии выразил неудовольствие, и послам Генриха пришлось прояснить положение. Вмешалась «дражайшая матушка» Франциска, Луиза, поспешив заверить сына, что «мужская любовь проявляется не в бородах, а в сердцах», и тем самым смягчила его обиду.
Потом, перед самым отъездом, Генрих запоздало начал опять отращивать бороду. Щетина мужа не слишком оскорбила королеву и все-таки послужила знаком добрых намерений для Франциска. Вот какие «важные» вопросы приходится улаживать дипломатам.
Генрих VIII:
Июнь 1520 года. Я стоял на палубе «Большого Гарри», овеваемый попутным ветром, самым сладостным из тех, что Господь посылал смертным. Мы плавно скользили нет, летели по Английскому каналу. Полотнища огромных парусов, раскрашенные под золотую парчу (французы сказали бы trompe-loeil[46] ну, они за словом в карман не полезут, у них на все найдется ответ!), гордо раздувались, и корабль лихо несся вперед. Мы взяли курс на Кале, дабы принять участие в великом рандеву французского и английского дворов. Оно все-таки должно было состояться, несмотря на серьезные сомнения с обеих сторон.
И вероятно, сильнее всех колебалась Екатерина. Однако она тоже поднялась на верхнюю палубу и встала рядом со мной. Я отметил, с какой мучительной медлительностью она передвигается. Последние два года ее так мучила подагра, что она с трудом поднималась по лестницам. С другой стороны, я порадовался, что жена все же согласилась сопровождать меня.
Взгляните-ка туда! Вот он, Кале!
Сам я видел его всего раз. Но возможность показать королеве наши владения доставила мне немалое удовольствие.
Впереди расстилалась Франция, мы видели плавные изгибы долин ее северного побережья. Они были похожи на прекрасные чаши. А за нашими спинами отчетливо белели скалы Англии.
Крепость выглядит на удивление мирной и безопасной, заметила Екатерина.
Это правда, ведь перед вами английский порт.
Пожалуй, даже моя супруга, королева, запамятовала, что мне принадлежит часть Франции.
Ближайшие планы были расписаны до малейших деталей. Мне с моими придворными предстояло высадиться в порту Кале, а нашу с Франциском встречу в присутствии всех сопровождающих нас лиц решили провести непосредственно на франко-английской границе. Потом каждый из нас устроит прием на собственной земле, на территории своего государства. В избранных обеими сторонами местах возвели временные городки роскошные, насколько только возможно, при условии, что их долговечность не ставилась во главу угла. Во дворцах из папье-маше задрапировали шелком приемные залы, соорудили на полянах фонтаны, которые будут изливать перед зрителями струи красного и белого вина.
Итак, мы приближались к берегу обширной и хорошо защищенной гавани Кале. Я ясно различал, как бурно жестикулировали стоявшие на причалах люди.
Уилл:
До тех пор я еще не считался взрослым. Но к концу последней беременности Екатерины и удачному рождению бастарда Бесси я стал почти зрелым мужчиной и готов был выйти в мир, как и многие другие восемнадцатилетние юноши. Отец определил меня учеником к купцу, торговавшему шерстью в Кале прибыльном местечке на полпути между Англией, поставлявшей шерстяное сырье, и Фландрией, где из него делали прекрасные ткани и изделия. Нельзя сказать, что я горел желанием освоить торговое дело. Но покупать и продавать нравилось мне больше, чем околачиваться, как отец, в грязных красильных и дубильных мастерских, и поэтому я почувствовал себя вполне довольным.
В Кале, этом странном городе, жили французы, англичане и фламандцы, имевшие перед собой только одну цель торговлю. Национальная гордость значила мало в сравнении со звонкой монетой. Когда объявили об англо-французском entente cordiale[47], в тавернах начали судачить не о будущей мирной жизни, а о прибыли. Каждый видел во встрече королей огромную выгоду.
Генрих и его двор должны волей-неволей высадиться и поселиться в Кале. Одно это уже чего-то стоило, с ликованием признали все торговцы. Правда, потом прибывшие отправятся в сказочные дворцы их собирались построить в соседней долине из дерева и папье-маше. Ну а где, как не у местных жителей, работники станут покупать материалы и продовольствие?
Предсказания оправдались. Сооружение временных замков и пиршественных залов началось на несколько месяцев раньше и потребовало найма по меньшей мере двух тысяч человек каменщиков, плотников, стекольщиков и художников. Для них нужны были инструменты и немалые запасы пищи.
В то время я трудился на моего хозяина по шесть дней в неделю, взвешивая поступающую шерсть и подсчитывая его прибыль; зато по воскресеньям мне давали свободу. И я отправлялся туда, где возводили королевский дворец. Прогулка не отнимала слишком много времени: Гин находился всего в пяти милях от Кале. (Вообще, наш портовый городок в самой широкой его части углублялся во Францию всего на двенадцать миль.)
Найти место строительства не составило труда там перелопатили огромное количество земли и повсюду толпились рабочие. Я увидел, что один из них присел отдохнуть под тенистым деревом, решив перекусить на природе. Я подошел к нему.
Если в том здании, что вы строите, будут жить всего три человека король, королева и кардинал, спросил я, то где же поместятся остальные придворные?
Хороший вопрос, словоохотливо заметил рабочий, который был явно не прочь поболтать, и махнул рукой в сторону Кале. Тут решили поставить палаточный городок. Его украсят множеством флагов и гербов. Грандиозное, думаю, будет зрелище.
А вы? Откуда вы будете смотреть на них?
Нам не положено, произнес он с гордостью. Не по чину нам быть среди господ.
И что же вы станете делать, когда закончите работу здесь?
Потом меня пошлют махать лопатой. Передвигать вон тот холм в другое место. Дело в том, что короли Франции и Англии должны встретиться точно на полпути от Гина до Ардра, а холм громоздится как раз посередине.
А не легче ли передвинуть королей? не удержавшись, спросил я.
Не забывайте, Кэтрин, что я был еще очень молод.
Передвинуть королей? озадаченно посмотрел на меня землекоп.
Вдруг мое плечо сильно сжала чья-то рука, и, обернувшись, я увидел управляющего. Он грубо отпихнул меня в сторону.
Нечего тут болтать с моими работниками! Бросив меня, он схватил за рукав моего собеседника. О чем он выспрашивал у тебя? О размерах, чертежах? Какие наши секреты выведывал?
Он хотел узнать насчет того холма, медленно ответил землекоп.
Проклятые французы! крикнул управляющий, затем огляделся, поднял объемистый комок глины и яростно швырнул его в мою сторону. Убирайся! И доложи своему Франциску, что у него нет ни малейшей надежды превзойти нас! Давай беги к своему господину!
Больше мне не удалось ничего узнать, но я и так увидел достаточно. Поэтому я направился дальше, к Ардру, ближайшему к Кале французскому городку. С соседнего холма моим глазам открылось такое же столпотворение работники возводили жилище для французского короля. Развернув салфетку, я разложил на ней хлеб, сыр и вялое прошлогоднее яблоко, собравшись пообедать. Закончив трапезу, я начал было потешаться над горемыками-строителями, но почему-то смех застрял у меня в горле. Еще ребенком я дал себе обещание честно и разумно разбираться в любых возникших у меня вопросах. Ну разве ж эти люди не дураки? Разве ж они не простофили? Французский король прискачет сюда, явится и английский, а потом они разъедутся. А лет через десять даже не вспомнят, какие стекла поблескивали в окнах этих дворцов. Но мне-то какое дело до этого?
Потому что чистой воды расточительство строить временный дворец, признался я себе. Никого не порадует бесполезный труд ради чьей-то сиюминутной причуды, он не оставляет надежды на признание заслуг. Напоминание о преходящей природе вещей особенно опечалило меня.
Кузнец из нашей деревни, которого все считали глупцом, однажды размышлял: почему отцовская лошадь так неожиданно потеряла новую подкову? (Меня послали к нему с жалобой, поскольку отец заподозрил плохую работу.)
Что ж, посмотрим, степенно произнес кузнец. Легко все списать на недобросовестность. Главное раскопать всамделишную причину.
Королевские «анклавы» вызывали у меня досаду и возмущение, и поводов для них нашлось бы немало На самом же деле я всего-навсего лелеял мечту попасть в круг богатых и знатных вельмож, куда дорога мне была заказана. Вот что меня злило.
Я упростил бы объяснение, сказав, что в тот самый день освободился от подобных желаний. Но определенно тогда во мне зародилась своеобразная отстраненность. Каждому хочется чувствовать себя значительной персоной, пусть в маленьком мирке, и вот я решил стать сторонним наблюдателем, который свысока поглядывает на проходящий перед ним парад человеческой глупости как сильных мира сего, так и невежественного простонародья. В конце концов я убедил себя, что сам избрал такую жизненную позицию.