Если обратиться к Священной Римской империи, светскому аналогу католической церкви, картина станет более яркой. Воспитанный, но бездеятельный император Фридрих III, изгнанный из своих австрийских земель королем Венгрии, в конце концов удалился от дел, чтобы пуститься в занятия астрологией и алхимией; его сын Максимилиан любил многое обещать, но не любил свои обещания реализовывать. Война Алой и Белой розы была завершена, однако мало кто ожидал, что Дом Тюдоров продержится долго. Признаки общественного оживления проявлялись только на Пиренейском полуострове в Португалии и Кастилии, но они находились слишком далеко, на периферии Европы, чтобы изменить общую картину вырождения и упадка.
После практического распада империи и с потерей церковью морального лидерства христиане утратили точку опоры. Великий принцип единства, представленный императором и папой римским, стал несбыточной мечтой о прошлом, а незыблемая вера в институты предков пошатнулась. Казалось, что сам дьявол усвоил для себя принцип «разделяй и властвуй». По всей Западной Европе властвовали глубокое разочарование, циничный пессимизм и черное отчаяние.
Преобладающие настроения, царящие в обществе, можно уловить, прочитав последние страницы «Нюрнбергской хроники». Колофон этого величественного старинного фолианта, датированного 12 июля 1493 года, гласит, что в нем содержатся «события, наиболее достойные внимания, от начала мира до бедствий нашего времени». Чтобы ни у кого из читателей не возникло неоправданного оптимизма, нюрнбергские летописцы относили 1493 год к «Шестой или предпоследней эпохе мира» и оставили шесть чистых последних страниц, предназначенных для записи событий с момента публикации «Хроник» до Судного дня. Затем начинается пророчество о «Седьмом и последнем веке», «по сравнению с которым наш век, в котором беззаконие и зло достигли высшей точки, можно считать счастливым и почти золотым». По мнению западных хронистов, только нечестивые будут процветать, а добрые люди впадут в презрение и нищету; не будет ни веры, ни закона, ни справедливости, ни мира, ни человечности, ни стыда, ни истины, «сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань»[3], война и гражданские беспорядки распространятся по всему миру, соседние города падут, сражаясь друг с другом, и существование станет настолько отвратительными, что ни один человек не сможет вести хорошую жизнь. Тогда исполнится вся стяжка Апокалипсиса: потоп, землетрясение, мор и голод; посевы не будут расти, и плоды не созреют; источники высохнут, и воды потекут с кровью и горечью, так что погибнут все птицы небесные, звери полевые и рыбы морские. Седьмой ангел выльет седьмой сосуд, и ужасный Судный день, окрашенный в зловещие цвета Откровения святого Иоанна, завершит историю нечестивого мира.
Таковой была тяжесть обличительных речей, проповедуемых Савонаролой в самодовольной Флоренции. Таково, можно сказать, было и общее ожидание серьезных общественных мыслителей в 1492 году. И именно как раз в то время, когда нюрнбергские летописцы вносили последние корректуры в инкунабулу Кобергера[4], испанская каравелла «Нинья», несмотря на зимний шторм, вошла в лиссабонскую гавань с новостями о великом открытии, которое должно было дать старой Европе еще один шанс. Через несколько лет мы обнаруживаем, что ментальная картина полностью изменилась. Сильные монархи искореняют тайные заговоры и мятежи, церковь, очищенная и наказанная протестантской реформацией, наводит порядок в своем доме; новые идеи вспыхивают по всей Италии, Франции, Германии и другим северным народам Европы; возрождается вера в Бога, и обновляется человеческий дух. Перемена полная и поразительная. «Началось новое видение мира, и люди больше не вздыхают по воображаемому золотому веку, который остался в далеком прошлом, а размышляют о золотом веке, который, возможно, наступит в ближайшем будущем»[5].
Христофор Колумб принадлежал к эпохе, которая уже прошла, но тогда он стал знаком и символом новой эпохи надежды, славы и свершений. Средневековая вера подтолкнула его к современному решению: экспансии. Если турка нельзя было оторвать от Гроба Господня обычными средствами, пусть Европа ищет новые средства за океаном, а он, Христофор-крестоносец, станет скромным, но гордым орудием европейского возрождения. Так оно и оказалось на самом деле, хотя и не тем путем, какого ожидал сам Колумб. Первое путешествие в Америку, совершенное с максимумом веры и минимумом техники, с минимальным количеством снаряжения и избытком мужества, дало Европе новую уверенность в себе, более чем в два раза увеличив территорию христианства, бесконечно расширив простор для человеческой мысли, и «привело путь к тем полям свободы, которые, посеянные великими семенами, теперь взошли для плодоношения мира»[6].
В своей вере, дедуктивных методах рассуждения и в безоговорочном принятии современной этики Колумб, безусловно, оставался человеком Средневековья, но в лучшем смысле этого слова. В готовности же воплощать мысль в действие, в живом любопытстве и точном наблюдении за природными явлениями, в радостном чувстве приключений и желании завоевать богатство и признание он был современным нам человеком. Этот дуализм превращает характер и карьеру Колумба в загадку для недалеких и служит поводом для восхищения у проницательных. Именно такой подход раскрывает большинство так называемых «тайн», «вопросов» и «проблем» Колумба, которые для его современников не были ни первым, ни вторым, ни третьим, а являются лишь порождением неверующих глупых педантов, никогда не знавших радости морских приключений.
Лично меня более всего волнует Колумб действия, Колумб-первооткрыватель, державший в руке ключ к будущему и точно знавший, в какой из миллиона замочных скважин следует его повернуть. Без всякого сожаления я оставляю его «психологию», «мотивацию» и все подобное другим исследователям. И все же, когда каравеллы плывут по тропическим морям к новым и все более чудесным островам, к высоким, покрытым горными гребнями берегам земной тверди, где длинные волны пассатов вечно разбиваются и ревут, я не могу забыть о бесконечной вере, толкнувшей этого человека вперед во благо будущих веков. Именно поэтому, и для Европы, и для Америки не важно, я осмеливаюсь закончить свой пролог молитвой, с которой Колумб начал свой труд:
Глава 2
Генуя (14511473)
«По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их»[8]. Во всяком случае, в наше время, когда чудесной смелостью Христофора Колумба из Генуи был открыт и присоединен к христианам почти другой мир.
«Псалтирь» Джустиниани, 1516 г.
Перед тем как отправиться в Третье плавание в Новый Свет, Колумб совершил юридическую процедуру «майората», то есть установление порядка перехода принадлежащего ему имущества, титулов и привилегий. При этом он поручил своим наследникам «всегда трудиться во имя чести, благосостояния и приумножения города Генуи». В Генуе должен быть сохранен дом, доступный любому члену семьи Колумба, «чтобы он мог жить там с честью и иметь опору, будучи его уроженцем, как и я сам». Преемникам поручалось создать фонд в знаменитом банке Святого Георгия в Генуе, в этом «благородном и могущественном городе у моря».
Можно предположить, что эти четкие заявления Адмирала не оставляют никаких сомнений относительно его национальности и места рождения. Более того, ранние биографы Колумба Фернандо Колумб и Бартоломео де Лас Касас[9] неоднократно утверждали о месте рождения будущего мореплавателя. Питер Мартира из Барселоны вскоре после прибытия туда первооткрывателя в 1493 году назвал его «Christophorus quidam Colonus, vir ligur»[10], а «лигур» по-латыни означает «генуэзец»; Андрес Бернальдес[11] из Севильи, человек, у которого Колумб останавливался после своего Второго путешествия, начинает свой рассказ о великом открытии так: «Был человек из земли Генуи по имени Кристобаль Колон»; епископ Джеральдини, который встретил Колумба в Гранаде в 1492 году, пишет, что он был «из Генуи, города Лигурии»; венецианец Анджело Тревизан, знавший Колумба по Испании, в 1504 году писал: «Христофор Колумб, генуэзец, высокий мужчина, хорошо сложенный, румяный, с большим творческим талантом».
Четыре генуэзских летописца называют Колумба своим соотечественником, и в каждом случае, когда речь шла о его национальности, было записано «генуэзец». Кроме того, ни один из многих современников, упоминающих Колумба, не называет его иначе, как «генуэзец» или «итальянец». Вскоре после смерти Адмирала в правительстве было предложено отменить привилегии, гарантированные наследникам, на том основании, что он был иностранцем. В течение последующих трех столетий шел спор о месте рождения: родился ли Колумб в городе Генуя или в каком-то другом городе Генуэзской республики.
За большинством этих попыток исказить истину стоял преувеличенный национализм. Кастильская гордость не хотела признавать, что Колумб и Магеллан, два величайших мореплавателя, плававшие под флагом Льва и Замка, были иностранцами. Хотя ведущие испанские историки признавали факт генуэзского происхождения Колумба, более мелкая сошка продолжала усердно разрушать то, что называлось «традиционной генуэзской линией». В этих случаях, как правило, утверждалось, что Колумб был либо чистокровным испанцем, либо каталонцем, либо евреем испанского или каталонского происхождения.
Самым сенсационным вкладом в этот извращенный испанский патриотизм стал факт обнаружения документов в галисийском Понтеведре, якобы описывающих местное семейство неких Колонов, чьи христианские имена соответствовали генуэзским Коломбо. Документы, найденные в этом городе и вызвавшие преждевременную радость в испаноязычном мире, послужили причиной основания многочисленных обществ «Колумбийской Испании». Ряд последующих тщательных проверок уважаемыми и компетентными испанскими историками доказал, что значимые христианские имена были вставлены много позже, а сами документы тем или иным образом искажены и подретушированы (мягко говоря), чтобы связать Колонов из Понтеведра с семьей первооткрывателя. Даже Сальвадор де Мадарьяга[12] совсем недавно, собрав немало гипотез и полунамеков, не подкрепленных такими вульгарными вещами, как очевидные факты, представил Колумба потомком каталонцев-беженцев из числа обращенных евреев.
Хотя великий португальский историк XVI века Жуан ди Барруш говорит, что Колумб был «генуэзцем», а два португальских летописца, ставшие свидетелями беседы Адмирала с их королем, называют его «итальянцем», некоторые современные португальские писатели продолжают настаивать, что Колумб был их «замаскированным» соотечественником. Во время Гарвардской экспедиции нам в руки попали три разные книги, на самых фантастических основаниях «доказывающие», что Колумб был португальцем, причем в трех разных ипостасях. Если вы захотите продолжать этот экскурс в сумасшедшую колумбиану, то без особого труда сможете найти «аргументированные доказательства» того, что Адмирал корсиканец, уроженец Майорки, а также француз, немец, англичанин, грек и армянин. Остается только какому-нибудь американскому патриоту выступить вперед и заявить, что Колумб на самом деле был индейцем уроженцем этих берегов, которого случайно «унесло ветром» в Европу (любимое сказочное средство передвижения в подобных сказках), а поэтому он хорошо знал дорогу домой.
Однако хватит всех этих глупостей. Имя Коломбо в его различных формах (Colon, Colom, Colomb и т. д.), то есть «голубь», было очень распространено в Южной Европе. Поскольку Средние века отличались достаточно сильными миграционными передвижениями, расовые снобы и национальные фанатики могут утешаться мыслью, что некоторые из далеких предков первооткрывателя могли быть евреями, испанцами или кем угодно еще. Но нет больше причин сомневаться в том, что Христофор Колумб был христианином-католиком генуэзского происхождения, непоколебимым в своей вере и гордящимся своим родным городом. С таким же успехом можно не верить, что уроженец Виргинии и англиканец Джордж Вашингтон имел английские корни и гордился тем, что он американец.
Колумб своей скрытностью доставил ненужные неприятности биографам, а его внебрачный сын Фернандо лишь усугубил ситуацию, оскорбив одного генуэзского летописца, утверждавшего о плебейском происхождении его отца и фальшивости университетского образования почитаемого родителя.
Без сомнения, низкое социальное происхождение и необразованность были для Адмирала постоянным источником смущения, и все же с трудом завоеванное положение вынуждало его общаться с вельможами и учеными. Что ж, тоска по аристократическим корням присутствует даже в современных демократических обществах. Так что мы можем простить первооткрывателя за намеки на то, что он был не первым адмиралом в своей семье, как и снисходительно отнестись к Фернандо, имевшему дополнительные проблемы из-за незаконного происхождения и потешавшего себя приятной мыслью, что его корни уходят к римскому генералу по имени Колонус. В конце концов, оба признали, что непосредственные предки Колумбов имели весьма скромное происхождение, а это и было настоящей правдой.
Нам не стоит тратить время и заниматься поиском письменных свидетельств о рождении или крещении Колумба, поскольку в этот исторический период церковь не требовала подобных записей вплоть до Тридентского собора. К счастью, благодаря терпеливым исследованиям местных историографов, в архивах Генуи были обнаружены документы, сводящие дату его рождения к двухмесячному промежутку времени в 1451 году. Во-первых, 31 октября 1470 года «Кристофоро Коломбо, сын Доменико старше девятнадцати лет» признавал за собой определенный денежный долг в Генуе. Во-вторых, 25 августа 1479 года «Кристофорус Колумбус, гражданин Генуи», прибыв в Геную из Лиссабона, заявил, что находится «в возрасте двадцати семи лет или около того». Таким образом, если 31 октября 1470 года ему было больше девятнадцати, но еще не исполнилось двадцати, а 25 августа 1479 года около двадцати семи, то Христофор, должно быть, родился между 25 августа и концом октября 1451 года.
Итак, сорок первый день рождения Колумба пришелся на время его великого путешествия, полного открытий. Весьма вероятно, что он не помнил точной даты, поскольку дети в католических странах отмечали праздник святого покровителя, а не день появления на свет. Должно быть, 25 июня, в праздник святого Христофора, мальчик вместе с матерью посещал мессу и получал от отца немного карманных денег и бокал вина.
История святого Христофора, знакомая каждому средневековому ребенку, делала данное Колумбу при крещении имя гораздо более значимым, чем родовое имя. Знаменитый святой был великим язычником, но, услышав о Христе, отправился на его поиски. Святой отшельник сказал: «Возможно, наш Господь и явит себя, если ты будешь поститься и молиться». «Поститься я не могу, ответил Христофор, и как молиться, я не знаю. Нет ли способа полегче?» «Знаешь ли ты ту реку без моста, ответил отшельник, которую можно перейти только с большим риском утонуть?» «Знаю», сказал Христофор. «Очень хорошо. Ты, такой высокий и сильный, поселись на этом берегу и помогай бедным путникам переправляться; это будет очень угодно нашему Господу, и, может быть, он явит себя». Христофор так и сделал. Он построил хижину и стал переносить путников на своих широких плечах, используя ствол дерева вместо посоха.
Однажды ночью, когда здоровяк спал в своей хижине, он услышал детский плач: «Христофор! Выйди и перенеси меня!» Христофор вышел с посохом в руке и посадил малыша на плечи, но, по мере того как он переходил реку вброд, вес ребенка стал увеличиваться и сделался почти невыносимым. Христофору пришлось призвать на помощь всю свою могучую силу, чтобы не упасть и с трудом перебраться на другой берег. «Ну что ж, мой малыш, сказал силач, ты подверг меня большой опасности: моя ноша вдруг стала такой тяжелой, что, кажется, если бы я взвалил на спину весь мир, он весил бы не больше тебя». «Не удивляйся, Христофор, ответил ребенок, ибо ты нес на своей спине не только весь мир, но и того, кто его сотворил. Я Христос, которому ты служишь во имя добра. В доказательство моих слов посади свой посох возле хижины, и завтра он будет покрыт цветами и фруктами». Святой сделал, как ему было велено, и на следующий день обнаружил, что посох превратился в прекрасную финиковую пальму.