В кармане завибрировала жена. Вместе с ней завибрировал весь бар: наши забили гол.
Плохо слышно, хочешь, я тебе перезвоню! кричал я ей в трубку.
Давай.
Завтра, в это же время.
Шуточки твои меня не возбуждают.
А что тебя возбуждает?
Это сложный вопрос. Точнее сказать, он легкий, когда ты в контексте.
В постели?
Да при чем здесь постель? Я же говорю, что ты не в контексте. Чтобы возбудиться, мне постель не нужна.
Сейчас я почувствую себя ущербным.
Подожди, я тебе перезвоню, засмеялась она и добавила: Один-один.
Я с удивлением обнаружил, как легко Шила угадала счет, потому что глаза мои зацепились за две единицы на экране, словно две штанги одних ворот. «Женщины, конечно, не умнее нас, но зато у них есть интуиция, которой они, словно хвостом, запросто могут отбросить все наши умозаключения».
Кем ты себя возомнила?
Женщиной.
Нет, ты не женщина, ты биологически активная добавка, БАД, без которой жизнь пуста.
А ты как БДСМ.
То есть я уже в контексте?
Да-да, ты в деле. Приезжай, если сможешь.
А если не смогу?
Считай, что девушка ошиблась номером.
Что за номера?
Люкс, как всегда. В отеле.
Ты про какой отель? А? уткнулся я было мысленно с балкона в море. Купаться не хотелось, тем более в воспоминаниях. Связь тоже не хотела развивать эту тему, оборвалась, и я не услышал, что за новый номер выкинула Шила. Я перезвонил, не из любопытства, просто поставить точку.
Так на чем мы остановились?
Иногда я вполне себе счастлива, вот сейчас, например, сижу дома, пью вино, и очень счастлива. А знаешь, почему?
Потому что я тебе позвонил?
Потому что пью.
Здесь ни черта не слышно.
Я слышу, у тебя там весело, уже обида вырывалась из динамика. Ты скоро?
Как только закончится. Снова завибрировал бар, на этот раз, правда, гол не засчитали. Некоторые заказали себе еще по пиву, кто фисташек, чтобы загрызть досаду. Ты чем занимаешься?
А как ты думаешь, чем может заниматься женщина около двадцати четырех?
С ужасом ждет, что скоро ее карета должна превратиться в тыкву, туфелька в инфузорию, платье в халат, а принца все нет.
Я не про время, я про возраст.
Не вижу разницы. Я раньше как-то не думал, что тебе уже полночь лет.
А теперь и вовсе нет смысла. Между нами все. И не вздумай приезжать ко мне. Слышишь?
Очень плохо.
Думаешь, мне хорошо?
Очень плохо слышно.
Ладно, во сколько ты будешь?
Скоро.
Обещай мне не врать.
Хорошо. Обещай не спрашивать.
Артур сделал еще глоток и, не дожидаясь конца матча, оставил трибуны, что завороженно гоняли глазами на чужом газоне мяч. «Надо ехать, чтобы не попасть в грозу». Никто, кроме бармена не заметил, что я ушел из команды. Он дежурно улыбнулся мне вслед: «Незаменимых нет, но есть запасные».
* * *
На небе пробка из облаков, оно затянуто, будто не небо, а вещмешок, в который сложили город. Уже несколько дней, как зима перелила Неву в стеклянный графин. Холодный пронзающий ветер заставляет многих ненавидеть свою работу и сильнее любить дом. Чувства тоже придерживаются баланса. Дома тепло, дома сон, дома чай. Чай пить одному не хотелось. Хочешь узнать, как человек действительно относится к тебе, разбуди его. Я начал обнимать жену. Она не реагировала, тело ее спало в обнимку с душой. Я быстро сдался и оставил свои ласки, откинул одеяло, сел на кровать, пытаясь попасть ногами в тапочки. Когда я встал, чтобы выйти из комнаты, дверь скрипнула голосом жены:
Не выходи из комнаты. Надень трусы.
А кто там?
Бродский, шутка. Просто не хочу, чтобы ты уходил. Не выходи из спальни и я останусь.
Ты определись, кого больше любишь, Бродского или меня.
Прямо сейчас? Для этого тогда мне как минимум придется проснуться и выйти из комнаты.
А как максимум?
Вернуться с кофе.
Так вот о чем было стихотворение?
Мне кажется, там речь шла не о двери, а об окне.
Не выходи через окно, разбудишь город, улыбнулся я строфой. Я чай сварю. Хочешь?
Все-таки ты хочешь выйти?
Ради тебя. Так ты будешь чай или нет?
Я не знаю.
Чего не знаешь? нашел я под одеялом ее пятки и стал щекотать.
Зачем люди лезут в горы? сквозь смех процедила Шила.
Чтобы посмотреть на себя сверху. К чему это ты?
Горы снились, поджала под себя ноги жена так, чтобы я их не достал.
Может, в прошлой жизни ты была альпинисткой, все еще рыскали мои руки под одеялом в поисках ее щиколоток.
Скалолазкой, скорее.
Не вижу разницы, не находили мои ладони ничего, кроме пустоты.
Не мудрено. Ты вообще женщин не замечаешь, смеялась Шила.
После того, как женился.
Ладно, неси чай. Только черный.
С чабрецом?
С бергамотом.
Бергамот мне все время напоминает бегемота или по крайней мере его родственника.
Бергамо это город в Италии.
Ну, давай, расскажи мне еще, что там жил Труфальдино, что слуга был смышленым малым, что служил сразу двух господам.
* * *
Уважаемые дамы и господа, просьба не волноваться, наш самолет совершит вынужденную посадку в одном из живописнейших уголков Германии, в долине реки Рейн. Мальчики налево, девочки направо.
Все почувствовали внутри себя, что самолет продолжал снижаться. Самые отчаянные улыбнулись шутке пилота. Другие беспокойно забегали глазами.
Что это?
Где? посмотрела на меня сквозь очки жена. Позже она вставит линзы, и это будет уже совсем другая женщина. А сейчас она смотрела на меня как студентка, случайно забравшаяся ко мне в постель.
У тебя все колени в книгах. Что читаешь?
«Знаешь, чего мне стоило сказать ему: «Уходи, я тебя не люблю»? Это как вырезать часть себя, как аборт сделать самой себе», процитировала мне жена Она вспомнила про синяк на коленке, который появился недавно. Синяк был знатный, с небольшую тучку на небе кожи. «Вот так вот ходишь-родишь по жизни, получаешь тумаки неизвестно где, от кого, бьешься, пока не прибьет к какому-нибудь острову, который по ошибке сначала примешь за материк». Шила прикрыла синяк своим смущением, а потом одеялом.
А позитивнее ничего нет? поставил я поднос с чашками на постель прямо перед Шилой.
«Море ей снилось так часто, что даже ее карие глаза начали менять цвет», перевернула страницу Шила.
* * *
«Дворник, слышала Шила сквозь сон, как скреблась в углу зимы лопата. Он убирает пыль, зимнюю пыль с дорог, которая за ночь упала с неба. Значит, в комнате, как бы она ни была мала, тоже есть небо За ночь я тоже, наверное, покрываюсь пылью, иногда я ее даже чувствую, когда встаю ни свет ни заря, чтобы смыть холодной водой в ванной над раковиной, повесив свое лицо на зеркало. Потом убираю пыль щеткой с зубов. Потом вытираю лицо полотенцем. Это и есть влажная уборка. Она посмотрела на телефон, тот вот-вот должен был запищать. Надо сделать уборку, надо».
Жена вошла в фазу Луны. Три-пять дней передышки в постели, чтобы соскучиться как следует. «Каждый день вместе, как такое возможно? Какое издевательство над личностью. Даже когда ей хочется побыть наедине». В каждом браке есть свои лишние детали. Делать в постели абсолютно нечего, кроме как спать. Кровать, похожая на кладовую, в которой мы держим на привязи из простыней свою любовь. Дикую, кусачую, капризную, взаимную. Жена у меня качественная, это вам не китайская подделка, не то, что сейчас предлагают, не то, чем сейчас забиты улицы, кафе, кинотеатры, ширпотреб, моя жена настоящая русская женщина.
Артур лежал на спине и смотрел в потолок. «Кажется, выспался».
«Шила, конечно, не то, что Тельма. Она была крайне терпелива и материлась только в крайних случаях. От радости». Марс уткнулся взглядом в вельветовый горизонт, что клубился утренней дымкой по всему горизонту. Самолет расщеплял носом редкие волокна облаков, которые попадались в воздухе. Он вспомнил свою первую дикую любовь, как кисть ее дымила сигаретой, когда мы делали кофе-брейк после первого раунда, после первой пары в университете постели. Когда губы наши боролись с молчанием. Мы пытались шутить: «Скучно тебе со мной? Что ты зеваешь». «Не, просто хочется целоваться». Конечно, она была старше, конечно, ей было любопытно, но неинтересно со мной, потому что я ветрен, как питерская погода, и ей нужна была не просто карта звездного неба с теплыми циклонами, а точный прогноз по всему фронту. Ей нужна была определенность. «Я тебе надоел?» «Ну как тебе объяснить. Я тебя объелась и больше не хочу». Мы смеялись, мы издевались друг над другом, мы болтали за жизнь, она не любила болтать, у нее не было такой дурацкой привычки, она оставила эту прихоть людям. Жизнь была выше всей этой словесной чешуи. Конкретней. Мы же рады стараться за чью-то общую жизнь, совсем не ту, которую мы проживаем, совсем не ту, что бессонит наши ночи, что беспокоит дни, это называется болтать ни о чем. Пальцы, словно губы, зажимали сигареты. Их поза выражение скуки. Было впечатление, что именно руки ведут беседу. Они-то поднимались, то опускались на два тона ниже, унося за собой и плечи. Им было сподручней вести бесполезную беседу, сколько было уже сделано впустую этими самыми руками. Сколько еще будет. Марс курил свое, Шила свое за несколько тысяч километров он него. Между парами, между этажами она курила и смотрела на стену, вымазанную голубым. Мысли Шилы тоже были выкрашены в голубой, а может быть, они со стеной думали об одном. Вслед за непонятными расплывчатыми думами приходил Яков, он всегда приходил позже, он пытал студентов до последнего. Я протягивала ему сигарету вместо руки в знак приветствия. Он улыбался. «Что за манеры?» «Я собираюсь с тобой дружить». «Зачем этот вялый секс. Я же жид», смеялся он бесстрастно, потом брал сигарету, прикуривал. Марс упрямо искал потерянную мысль, чтобы снова переключить канал на Тельму. «Тельма, Тельма, где твоя Луиза?» Луизой звали дочь Тельмы. «В садике она, что ты спрашиваешь? Не знаешь разве, где мы отучаем от себя своих детей». «Садик, сколько садизма в этом слове, вы не находите?» «Сейчас садика днем с огнем, я полгода потеряла, чтобы в него попасть», заметила Тельма. «Женщинам всегда кажется, что они теряют время, неважно даже где: на работе, в постели с мужем или не с мужем, на кухне, но они его теряют, даже на курорте, если отдых затянулся более чем на десять дней. Оттого многие из вас ходят потерянными». «Слышь, ты, ты не обобщай, затушила свой хабарик о зажигалку Тельма. Вот будут у тебя дети, тогда и будешь рассуждать о потерянном времени».
«Зачем мне дети, я сам ребенок, улыбался Яков Шиле. Мне с мамой хорошо». «А я вот свою давно не видела, надо бы навестить», подумала она про себя и про свою мать. Тебе уже скоро тридцать пять, а ты все с мамой. Женился бы, чего ты тянешь». «Еще не созрел, да и с женщинами, как с садиками, встречался с одной целых полгода, а она мне так и не дала». Тельма засмеялась: «Я даже знаю, что рассказывает она, та женщина: Встречалась с одним, а он даже не смог меня поиметь ни разу». «Не смейся, это было не главное». «А что главное?» «Главное, чтобы мы были одной веры, я хочу сказать верили в одну цель». «Давай только сегодня без Торы». «Хорошо, тогда скажи мне, что является главным в знакомстве для женщины». «Для нее главное вовремя и со вкусом перекинуть ногу, когда она сидит перед тобой».
«Опять ты о своем, и это все? снова достал пачку сигарет Марс, словно магазин боеприпасов, где еще оставались патроны. Неужели тебе тоже нужна пресловутая уверенность в завтрашнем дне?» предложил Тельме. Та взяла. «Чем короче юбка, тем она уверенней», тянулась Тельма, когда я поднес огонь к ее сигаретке.
«Как это у тебя так ловко получается?» улыбнулся Яков. «Так же, как и перекинуть ногу на ногу», сделала рокировку ногам Шила, поменяв опорную, затянулась и манерно выпустила дым вверх. «Краткость сестра таланта», затушил о пепельницу на подоконнике свой окурок Яков. «Именно». «Но мне не нужна сестра таланта, с талантливыми сложно, мне нужна кроткость. На самом деле я жду того момента, когда начнут говорить, что мать живет со мной, а не я с ней».
День вытянулся, словно школьник за лето. Марс разбавил кровь стаканом чая. Душа словно вернулась только что на Родину, перелетев обратно Атлантику. Она уже хотела обратно в гнездо, она уже искала себе подобную родную, и этот поиск был бы проще, не включись в него любовь к прекрасным формам. «Недаром в детстве таскали нас по обнаженным богиням. Они, как правило, принадлежат другим, в природе все поделено: кто отдыхает умом, кто телом, не обязательно своим, кто дома, кто у моря, кому приятна душа, кому не менее приятна натура. Все художники пока ее, богиню, в воображении рисуют, но на деле хотели бы натуралистами», усмехнулся Марс, вспомнив журнал «Юный натуралист», который ему в школьные годы выписывали родители. Самолет заходил на посадку в Мюнхене.
Командир (К): Сколько нам осталось до аэропорта в минутах?
Диспетчер (Д): Чем быстрее будете лететь, тем быстрее будете здесь.
К: Каков наш порядок следования?
Д: Определяя порядок, я не расслышал ваш позывной, и пока я буду выяснять его, вы будете последним, безусловно.
К: Вот спасибо, и так на футбол опаздываю.
Д: А кто играет?
К: Наши с вашими.
Д: Ваши забили пятнадцать минут назад.
К: Теперь понимаю, почему меня последним поставили.
Диспетчер засмеялся.
К: Значит, мне заходить на посадку по большому?
Д: G576, разрешаю по малому, двести. Нашел для вас зазор.
К: Да, я уже настроился. Разрешите сходить по большому?
Д: Нет, идите по малому.
К: Я уже ходил по малому, можно теперь по большому?
Д: G576!!!!!!! Только по малому!!!!! Запрещаю по большому!!! Повторите, как поняли!!!!
К: 498 понял, еще раз по малому снял наушники и громко рассмеялся Марс.
* * *
Город снова ушел в купюру в пятьдесят рублей, он в синеве тумана. Смотрю на биржу как на полтинник, что-то здесь не так. Инфляция, биржи нет давно, как и денег в казне, пропито все, разграблено, там военный музей, тематика старых побед очень выгодна на фоне того, что полтинник приравнивается к бутылке пива. Безумие любить эту страну, но я люблю так, как она меня никогда не сможет.
Я канаю каналом дальше, к анналам, к зданию, откуда начался город, через темный вонючий проход со сточной канавой, сухие окна офисов и контор. Все выкрашено Достоевским. Такое может достать любого. Канавка. Бедная, бедная Лиза. Спас бы я ее? Приспичь ей тонуть сегодня. Вода холодная ухмыляется моему благородству. Не знаю. Если бы смог перебороть в себе чувство такта. Его во мне слишком. Здесь не видь, там промолчи, где-то будь, где-то мягким, развивай свою гибкость. Отсюда и перегибы.
Навстречу женщина, с корзиной, будто там выстиранное в канавке белье. Глаза ее, как опустевшие окна отеля, из которых душа уже съехала, и теперь там надо сделать уборку и закрыть, вдруг вернется или кто-то другой захочет снять номер. В корзине грибы. «Откуда здесь подосиновики? С осинами в городе было туго. Хотя у Бродского росла под окном, а жил он в центре». Я представил, как он выходил по утрам собрать урожай для той, которую любил сильно. В архиве моем опять всплыло утро и жена со своей любовью к поэзии. «Не выходи из города».
Из окна на меня падает взгляд. Точнее его осколки. Он еще раньше разбит на множество прекрасных зданий. Он теряется, пытаясь ухватиться за барокко, он повис на балясине, ангелы смотрят на него, купидоны смеются. Он ищет спасения во мне. Все органы чувств напоказ: уши торчком, нос, как у ястреба, глаза навыкате. Жить с таким лицом надо было набраться смелости. Уродство и сексуальность хорошее соседство, всегда можно постучаться в стенку второй: хватит уже, я хочу спать, но не знаю, кто на это решиться. «Бедная, бедная Лиза. Я тебя спасу». Отбросив всякое чувство такта, я тоже пялюсь в ответ. Но скоро силуэт исчезает, только волна тюля, словно белое пенящееся кружевами море поглощает видение. Окно опустело, будто глаз покинул зрачок «Действительно, отель», приблизившись к зданию, прочел на табличке парадного входа.
Иду дальше. Мне уже почти тридцать, а я все еще не знаю, нужен я кому-нибудь или нет. Нужен я жене или нет, вот она мне очень нужна была есть, будет. Сейчас, по крайней мере. Было такое ощущение, будто я лез через забор и зацепился за гвоздь штаниной, так и повис одной ногой на земле.
* * *
Я понимаю, как ей было не полюбить такого урода, как я. И вот уже суббота тащила нас за руку через весь город, через бары, улицы, площади, набережные, к воскресению. Будет воскресенье, мы воскреснем вновь, вместо кофе хлебнув не из чашечки, а прямо из банки, рассолу. Сушит? Да И меня. Пить надо меньше. Я старался ради тебя. Я хотел, чтобы ты выглядела сегодня лучше.
«Я без ног». «Как? Мне они так нравились». Шила засмеялась. Мы ложились уставшие прямо на белеющие простыни рассвета. Чтобы там расщепить на атомы наши оставшиеся чувства. Мои пальцы, танцуя, снимали бюстгальтер, как проститутку на красивом бульваре ее вечернего тела. Это была настоящая химическая реакция, в результате выпадал осадком оргазм. Лицо ее, в отличие от моего, было правильное, словно сонет. Я возвращался к нему снова и снова: кольцевая рифма. Я возвращался к ней снова и снова, это было похоже на вечную прогулку по садовому кольцу, она заблудила меня в своем роскошном саду
В твоем саду все время весна.
Кончай паясничать, установила свое сакраментальное Шила, возведя на постамент несусветной глупости. Время никого не жалеет. Жалеть не перспективно.
* * *
Я сел в свою миниатюрную квартирку и поехал на работу. На дороге штормило утренней нервозностью. Мой корабль болтало в потоке машин, невзирая на заторы, он упорно шел к цели, шел по волнам радио. Я слушал, как сердобольные водители звонили в студию рассказать о пробках на дорогах. Оказалось, все гораздо корыстней, чем я думал, каждый из них мечтал сорвать куш бак бензина. Я избавился от корысти и переключил. Здесь надо было продолжить стишок: «Вы бывали когда-нибудь в комнате смеха, вот где»
А вот еще один интересный, докладывал диджей, вы бывали когда-нибудь в женщине, вот где доброе, теплое, вечное.
Вы бывали когда-нибудь в вытрезвителе, хотя бы зрителем.
Вы бывали когда-нибудь в стриптиз-клубе, вот где рискуют жо выручку чуют.
«Ну, эта грязновата». «Хотя не лишена правды», рассуждали ведущие меж собой.