Дальше на запад ресурсы, необходимые для поддержания императорского титула, стали переходить от их обладателей к номинальным вассалам, и, в конце концов, единственная надежда снять с себя ответственность стала заключаться в передаче ее тому, кто уже располагал полагающимися ему или его супруге по праву деньгами и землями, необходимыми для этой задачи. Такой человек принимал титул, чтобы подвигать интересы своей династии и своих владений, хотя стоило ли влияние императора уступок, необходимых, чтобы им стать, еще большой вопрос. Это объяснение связей между Габсбургами и империей, которые постоянно становились ближе, и, в конце концов, в 1438 году семейство получило титул в наследство. Однако многие земли, из которых Габсбурги черпали свою силу, вообще не были населены германцами (это состояние дел усугубилось победами принца Евгения в семнадцатом веке). Хотя империя получила силы и высокое положение, такое положение не было чисто германским символом, а силы нередко расходовались для целей, далеких от германских. Более того, степень контроля Габсбургами принцев, правивших в Германии, оставалась ограниченной.
Через два века после того, как отношения между императором и выборщиками были оформлены Золотой буллой 1356 года, принцы укрепили свои позиции и много сделали для восстановления порядка в Германии. Все хотели ввести право первородства и неделимость своих земель; заменить местные ассамблеи собраниями представителей народов, которые будут встречаться только в случае объявления общего сбора (как правило, чтобы санкционировать налогообложение); и создать упорядоченную финансовую систему, основанную на полученных налогах. Особенно выдающейся в этом отношении была семья Гогенцоллернов, несколько поколений которой занимали имперский пост в Нюрнберге, пока в 1415 году император Сигизмунд не назначил своего друга Фридриха Гогенцоллерна выборщиком Бранденбурга. Спустя 58 лет сын Фридриха Альбрехт Ахиллес издал закон, регулировавший порядок наследия семьи.
В конце эпохи Средневековья земля немцев была скорее идеей, чем политической реальностью. Возможно, появившееся осознание этого факта и сопутствовавшее ему чувство неудовлетворенности привели в пятнадцатом веке к первой волне интереса к отличительным особенностям германской культуры. В невиданном доселе количестве стали появляться всевозможные исторические исследования. Первые печатные книги касались прошлого немцев. Именно этот век создал миф о Барбароссе, спящем в своей пещере, расположенной по пути в Берхтесгаден. Эта обычная народная легенда была особенно важной, поскольку она вела людей, веривших в нее, вперед от неудовлетворительного настоящего к будущему возрождению величия. Это было также время, когда слова «немецкая нация» были добавлены к титулу «император Священной Римской империи». Новая форма языка начала распространяться из-за Эльбы, где поселенцы из разных частей страны силой обстоятельств были вынуждены соединить свои диалекты. Эта новая форма немецкого языка нашла путь в Библию Лютера, которая тем самым взяла на себя функцию, выполняемую в других регионах центральной администрацией, установления стандартной речи. Это было совсем как королевский английский, знакомый всем, но совершенно не обязательно всеми используемый.
Реформация и религиозные войны
Сама реформация явилась симптомом недомогания, проецировавшего на корыстных и декадентских лидеров католической церкви ответственность за слабость и плохое управление, которое осознавали все немцы. Она была описана, как запоздалая месть Германии за постоянные преграды ее судьбе со стороны папства, начиная с одиннадцатого века и далее. Лютер, воззвавший к христианской знати германской нации, по-видимому, первым задумался о независимой немецкой церкви. Однако Реформация, хотя и воспламененная проблемами Германии, в итоге лишь усугубила их. Отсутствие доминирующей политической власти означало, что после появления религиозных противоречий не существует эффективного способа их урегулирования. Разные взгляды на проблемы, которые люди считали жизненно важными для спасения своих душ, раздували пламя обычного соперничества между странами. Вопросы трудной для понимания теологии, такие, к примеру, как взаимоотношения внутри Святой Троицы, обсуждались со страстью, свойственной ранней христианской церкви. Как-то раз профессор богословия попросил освободить его от должности, поскольку его обязанности включали написание такого большого количества противоречивых памфлетов, что у него стало падать зрение. Поскольку идеи, породившие Реформацию, оказались недостижимыми и утратили силу, люди все чаще стали стремиться к спасению, придерживаясь строгих требований ортодоксальной доктрины. В стране, где религия менялась вместе с местным правителем, фанатизм, порожденный утратой иллюзий, повлек за собой особенно опасную форму гражданской войны. Не случайно религиозные войны в Германии длились так долго, сократили население с шестнадцати до шести миллионов, и в 1648 году, когда они наконец закончились, страна оказалась разделенной на 234 территориальные единицы.
Последующая история Германии определялась тем фактом, что в Средние века процесс политической консолидации не был доведен до конца. Поэтому, если в Западной Европе процесс секуляризации, известный как Реформация, укрепил власть центральных королевских правительств, на землях, населенных германцами, он имел обратный, разрушающий эффект. Так или иначе, Британия и Франция обладали определенными, присущими им естественными преимуществами, отсутствовавшими у Германии, более ровным климатом, четко определенными границами, географическим положением на новых торговых путях. Но факторы, давшие Британии ее доминирующее положение и сделавшие ее ареной технологического прорыва, известного как «промышленная революция», явились следствием достижений норманнов, Плантагенетов и ранних Тюдоров. Три главных стимула, легших в основу этой революции, накопление капитала (с институтами для перевода его от накопителей к достойным распорядителям), технические инновации (которые предполагали накопление знаний и являлись особенно важными применительно к энергетике и связи) и рост населения. Важное предварительное условие возникновения этих трех стимулов стабильное и эффективное правительство, которое заботится о безопасности, мире и ясной надежной правовой системе. Случай, или, если угодно, каприз истории, поместил Великобританию в особенно благоприятное положение для создания такого правительства и всего, что с ним связано. Постоянно ускоряющееся развитие включало раннее увеличение числа городских купцов и технических специалистов, класса людей, обладавших доходами, намного превышающими прожиточный минимум и имеющих собственную индивидуалистическую культуру. Это, в свою очередь, означало, что разрушительный конфликт между монархией, тяготеющей к абсолютизму, и буржуазией, несущей с собой зародыши народного государства, в Британии начался рано и был решен в пользу народного государства. Сдвиг власти усилил ощущение всеобщей причастности, которое возникло и постепенно росло при относительно просвещенном королевском правительстве со времен Средневековья. Появившаяся в результате социальная сплоченность (или, если использовать более привычный термин, патриотизм) значительно укрепила международное положение государства. Да, королевскую власть на время сменила власть олигархии. Но олигархия никогда не была замкнутой и черпала ресурсы из своей связи с коммерцией. Кроме того, в ней никогда не гасла искра либерального кредо. Когда социальная трансформация, вызванная промышленной революцией, начала набирать силу, в рядах правящий элиты было достаточно людей, веровавших в принцип свободы, чтобы повести за собой тех, кто недоволен. Они смогли дать обоснованную надежду на то, что необходимые перемены могут быть достигнуты реформами изнутри, а не революцией извне.
В Германии, напротив, предварительные условия для такого развития событий отсутствовали. Развитие новых торговых путей, принесшее такую выгоду Британии, превратило Германию в экономическую тихую заводь, причем как раз в то время, когда средние классы могли стать господствующей политической силой, как они уже были господствующей экономической силой в Центральной Европе. Жизни и собственность не были в безопасности, правосудия было трудно добиться. Численность населения снижалась, а не росла, торговля чахла, а вместе с ней и торговые классы. Понимание общих интересов, чувство, что человек является хозяином своей судьбы, вера в способность контролировать окружение все это отсутствовало. В то время как Британия вступала в самый замечательный период своего развития и ее связи распространялись по всему миру, Германия находилась в стагнации. Последствия оказались далекоидущими.
Восемнадцатый век
Германии потребовалось столетие, чтобы прийти в себя после Тридцатилетней войны (16181648). Для этого периода характерным было иностранное, в первую очередь французское, вмешательство в политику, а итальянское влияние господствовало в культуре. Это был период деспотичного правителя, которого поддерживала армия наемников, необходимый эпизод в восстановлении общественного устройства, хотя едва ли вдохновляющий. Среди основных забот правителя можно назвать религиозные взгляды подданных. Раздоры, вызванные влиянием религии на политику, были усмирены тем, что оказались отданными «на откуп» отдельным частям государства. Правда, это решение увеличило различия между разными частями Германии. На севере и востоке, где господствовали протестанты, религия была ограничена личными отношениями индивида с Богом, и ее влияние на отношения между людьми не приветствовалось. Результатом стало личное благочестие, а не христианские действия. Такая атмосфера больше благоприятствовала музыкантам, чем социальным реформаторам. На юге и западе католицизм восстановил свое влияние. Этому способствовала верность Габсбургов римской вере и желание торговых городов, сражавшихся за жизнь против переноса торговых путей на Северное море и в Атлантику, сохранить любой ценой связи со Средиземноморьем. Тем самым эти части Германии оказались на орбите Контрреформации, по мере того как это движение распространялось из Испании и Италии через католическую Европу. Оно принесло с собой искусство барокко.
За исключением Пруссии, ни одно из германских государств не достигло успехов, способных вдохновить своих подданных (большинство из которых не только не участвовали, но и не имели никакого отношения к правительству), вселив в них чувство гордости за свою страну и преданности ей. Средние классы оставались слабыми и состояли по большей части из чиновников, учителей и клерков, а не из купцов и тем более промышленников. Между тем именно в этих кругах появились первые признаки национального возрождения, принявшие форму академического протеста против французского космополитизма, восстановления ценности германской учености и германского культурного наследия. Общий язык и общая история, два величайших наследства, оставленных средневековой Европой современной Германии, постепенно начали признаваться важнейшими связями, объединяющими жителей множества политических образований, на которые раскололась территория государства. Глядя на мир вокруг них, эти жители регионов, достигших некоторого уровня национального самосознания, видели, что в других местах узы языка и культуры стали краеугольными камнями самых успешных политических сообществ. Во Франции и Британии (и в меньшей степени в Испании, Голландии и Скандинавии) национальные чувства выросли спонтанно, как лояльность гомогенной социальной структуре, которая развилась под властью прочного центрального правительства и принесла самый высокий уровень процветания, который когда-либо видел мир. Немцы постепенно стали понимать, что, поскольку у них есть общий язык и культура, целесообразно иметь и общее правительство, отсутствие которого и есть главная причина их невыгодного положения. Таким образом, немецкий национальный дух рос сознательно, базируясь на намеренной имитации того, что совершенно ненамеренно имело место в других местах, и черпая эмоциональный импульс из недовольства контрастом. Во Франции и Британии факты предшествовали и формировали основу теории. В Германии теория была принята в готовом виде интеллектуальной частью населения и стала идеалом, к которому требовалось изменить и приспособить факты. Из этого положения всего лишь один шаг до чувства, что судьба обошлась с Германией плохо и потому эту судьбу следует изменить насильственным путем. Немецкий историк Трейчке жаловался на отсутствие «солнечного света» в немецкой истории и считал, что средневековое германское имперское величие растаяло, как «сон в летнюю ночь».
Тем временем Пруссия развивалась в ином, во многих отношениях противоположном направлении в сравнении с остальной Германией. Великий магистр Тевтонского ордена во время Реформации был человек, принадлежавший к младшей ветви Гогенцоллернов. Лютер посоветовал ему отказаться от клятв, ликвидировать орден, жениться и основать династию; эту программу он выполнил полностью. Но в начале семнадцатого века его династия прекратила свое существование, и прусское герцогство слилось с владением курфюрста Бранденбурга. И хотя крестьян, которые были необходимы для колонизации славянских земель, подвергались искушению обещаниями исключительных свобод от манориальных обязанностей, разнообразные силы, действовавшие в эпоху Средневековья, в конце концов вернули их в состояние рабов, привязанных к земле. Города пришли в упадок, за исключением нескольких портов, через которые излишек зерна, которое выращивалось в крупных поместьях, ввиду отсутствия спроса на местах, отправлялось на запад. Средние классы, по сути, отсутствовали, и в течение двух веков в стране безраздельно правила юнкерская аристократия.
Во время правления Великого курфюрста (16401688) Гогенцоллерны стали постепенно брать верх. В 1701 году его сын Фридрих стал королем Пруссии. Династия основывала свою деятельность на следующем принципе: такое государство, как Пруссия, имеющее умеренные размеры, может процветать, только если является достаточно сильным, чтобы использовать разногласия между его более крупными соседями. Учитывая ограниченные ресурсы Пруссии, необходимые минимум силы, который требуется для этой политики, может быть получен только при строжайшем внимании и контроле за их использованием. Ситуация во многом схожа с той, что сложилась в Советской России в 1930-х и 1940-х годах и в других развивающихся странах Азии и Африки сегодня. Но основной промышленностью, на которую уходили все плоды экономии, была военная. И поскольку наемники были слишком дороги, Пруссия опередила революционную Францию, создав национальную армию. На это Фридрих Великий (17121786) истратил две трети своих доходов. В армии должна была служить одна шестая часть взрослого мужского населения. Ко времени его смерти прусская армия была практически такая же, как французская. Ее офицерскому корпусу было свойственно высокое чувство долга, которое заставляло офицеров, из уважения к себе и своему предназначению, выносить трудности, опасности и даже смерть, не отступая и не ожидая награды. Король верил, что подобное чувство чести можно найти только среди феодальной знати, а не у других классов, и уж точно не у буржуазии, которая руководствуется материальными, а не моральными соображениями и слишком рациональна в моменты катастрофы, чтобы считать жертву необходимой или достойной похвалы. Гражданская администрация являлась, в сущности, подразделением армии. Высшие чиновники набирались из того же класса высшей знати и должны были выказывать ту же безусловную покорность королю.