Менее любящая и более светская женщина, чем Юлиана, сделала бы из всего этого вывод, что ее сын полностью изменился, и ошиблась бы. Юлиана, хотя очень не одобряла его религию и мало понимала в тонкостях его жизни, поступила правильно и не стала обращать внимания на пышные наряды и украшения и на манеры, посчитав их лишь поверхностными чертами. Она верила в своего сына и при всем своем глубоком недоверии к светскому обществу, в котором он вращался, все же чувствовала, что усадьба, где он жил, была подходящим местом для ее младших детей. Ее муж, желавший, чтобы его сыновья и дочери преуспели в большом мире, никогда не сомневался в том же самом.
4
В своем доме в Бреде Вильгельм был хозяином, а на землях вокруг этого дома господином. В Брюсселе же он был слугой государства. Здесь на небольшой возвышенности, где теперь стоит Академия изящных искусств, тогда находился великолепный дворец Нассау, построенный для его дяди в стиле фламандского Возрождения с крутыми двухэтажными крышами и причудливыми островерхими верхушками у башен. Здесь содержали великолепных лошадей, на которых он и его свита проезжали по улицам, чтобы приветствовать иностранные посольства или принять посещавших его принцев. Здесь были роскошные резьба и скульптуры, инкрустированные деревянные вещи и обтянутые льняными тканями панели, покрывавшие стены, картины Иеронима Босха в стиле макабр (стиле кошмара), моду на которые ввел принц Филипп Испанский, и мраморные статуи в более мягком обычном стиле эпохи Возрождения группы «Геракл и Деянира» и «Суд Париса», «изображенные с совершенным мастерством» для того, чтобы возбуждать чувства приезжающих гостей.
Здесь в просторном банкетном зале, под позолоченным кессонным потолком Вильгельм развлекал высокопоставленных посетителей, а в нескольких обеденных комнатах меньшего размера сгибал иностранных послов крепкими винами и наводящими вопросами. Здесь он давал балы и банкеты, о которых ходили разговоры по всей стране, устраивал во дворах фонтаны, бившие вином, или изумлял своих гостей какой-нибудь причудливой вещью например, однажды вся посуда на его столе была сделана из прозрачного сахара, который был скручен так, что принял витые формы венецианской стеклянной посуды. Здесь он иногда вызывал своих собратьев-аристократов на состязание в выпивке, и соревнование кончалось, лишь когда победитель, подняв помутневший взгляд от качающегося пола, видел, что последний противник некрасиво валится вниз, в кучу побежденных раньше жертв, которые храпят под столом. Здесь, в маленьком домике с теннисным кортом, который отделяли от дворца ухоженные сады, Вильгельм яростно занимался атлетическими упражнениями, когда у него случались приступы борьбы с последствиями слишком хорошей жизни.
Огромные поместья принца Оранского перешли к нему от его двоюродного брата Рене уже обремененные долгами. Его собственный образ жизни нисколько не уменьшил это бремя. В эту эпоху преувеличенной роскоши и притом в самой богатой стране Западной Европы он превосходил всех великолепием своих причуд. Это были не просто безумства молодости: в шестнадцатом веке люди искренне ожидали от аристократа, чтобы он украшал жизнь общества яркостью и стилем. Простолюдины, имевшие очень мало публичных развлечений, с нетерпением ждали каждой ярмарки, процессии или казни и считали ни больше ни меньше как долгом знатного человека предоставить им зрелище. Они желали видеть кавалькаду сияющих лошадей, пажей и дворян свиты, одетых в ливреи, охотничьих собак на поводках, соколов в колпачках на запястьях у охотников, яркие роскошные одежды и вышитые балдахины. Для чего еще существуют аристократы? Можно считать такие вкусы глупостью, но они вполне понятны. Когда сын императора Филипп приехал в Брюссель, горожан не интересовало то, что он организовал ночлежные дома для бедняков и приказал бесплатно раздавать каждый день по восемьсот порций хлеба и пива. На это обратили внимание только бедняки. Он должен был одеть своих слуг в золотые одежды и проехать на коне по улицам с улыбкой на лице, махая толпе шляпой. Но сын императора не любил процессий, кроме религиозных, во время которых он шел среди убогих кающихся грешников, накрыв голову капюшоном, так что его нельзя было узнать. Народ чувствовал себя обманутым.
Тем временем цены росли, а доходы с земель аристократов оставались прежними. Чтобы жить так, как от него ожидали, аристократ был обязан тратить больше своего дохода. Именно в таком положении находился Вильгельм. Щедрый и молодой, со вкусами, требовавшими больших затрат, и снисходительный к себе ни больше ни меньше, чем это естественно, он чувствовал, что его долг дать народу то, что народ хочет. Но ему нравилось это делать, и он делал это по самому высокому стандарту, какой могло подсказать его тщеславие. В этом отношении он был искренним: когда его упрекали за эти причуды, он весело отвечал, что ему нравится приобретать себе друзей.
Однако в этом вихре популярности и роскоши, в мире, где ценились только материальные блага и общественное положение, он сохранял чувство меры, поскольку сильнее всех остальных расходов его кошелек опустошали забота о благополучии его арендаторов и выплата жалованья войскам, которые император отдал ему под командование. Он писал, что его офицерского жалованья трехсот флоринов в месяц «едва хватало для лагерных работников, ставивших мои палатки». Жалованье солдатам, расходы на их снаряжение, размещение на квартирах и продовольствие он оплачивал из собственного кошелька, и платил щедро. Более того, поскольку Карл Пятый старел, а его сын Филипп был плохим устроителем приемов даже в лучшие времена, организация официальных развлечений все больше становилась делом Вильгельма. Все поездки в качестве посла к королю Франции или правителям Германии тоже были в числе его повседневных дел. Если был нужен хорошо действующий представитель, очевидным и надежным выбором был принц Оранский: можно было не сомневаться, что он организует впечатляющее зрелище и не предъявит за это счет.
Вильгельму было шестнадцать лет, когда он впервые встретился с сыном императора Филиппом, в то время королем Неаполитанским. Филипп должен был наследовать после своего отца Испанию и Нидерланды, но империя и Австрия предназначались брату императора. Именно Филипп был тем правителем, для служения которому в Нидерландах Карл обучал принца Оранского. Но император, довольный делом своих рук, не заметил, что Филипп сразу же невзлюбил своего младшего по возрасту товарища. Гордость Филиппа была сильно уязвлена, когда он, косноязычный, застенчивый и нервный, увидел перед собой этого популярного и явно уверенного в себе юношу. Непринужденные манеры, невозмутимость и спокойная вежливость казались ему подозрительными, а из-за своего слабого желудка и нескладной фигуры Филипп с отвращением относился к физической самодостаточности Вильгельма. По характеру между ними не могло быть ничего общего, потому что и хорошие и плохие черты у них были противоположны. Чувство долга у Филиппа было мистическим, у Вильгельма практическим; чувственность у Филиппа была стыдливой, у Вильгельма искренней; мужество Филиппа было только умственным, мужество Вильгельма и умственным, и телесным; Филипп был жесток, потому что сам мучил себя; Вильгельм был добр, и это было ему легко потому, что его душа была спокойна; Филиппа можно было бы назвать интеллектуалом, но не интеллигентом, а Вильгельма интеллигентом, но не интеллектуалом. Лишь одно у них было общим их неуступчивое, упрямое упорство. Под выпуклым лбом и беспокойно смотревшими голубыми глазами, под вздернутым носом и слабым ртом с толстыми губами у Филиппа был маленький и узкий волевой подбородок, почти такой же, как у принца Оранского.
Внешне эта неприязнь совершенно не была заметна. Оба молодых человека вели себя корректно, хотя и не дружески. Вильгельм, когда жена родила ему ребенка, попросил Филиппа быть крестным отцом младенца, и маленький граф ван Бюрен (сын унаследовал титул матери) был назван так, как следовало, Филипп Вильгельм.
5
Через несколько месяцев после этого император Карл Пятый сделал то, к чему долго готовился. Рано постаревший в свои пятьдесят пять лет, искалеченный подагрой и измученный многими заботами и тревогами, он планировал отречься от престола. Его сын Филипп, которому было двадцать восемь лет, уже был опытным политиком, и отец полностью верил в сына. Для себя император собирался построить в Испании очаровательный уединенный дом в сельской местности и там провести свои последние годы в простоте, но в уюте, наблюдая за концом своей жизни. Такой была его мечта, хотя министры императора прекрасно понимали, что он, конечно, хочет, чтобы и тогда с ним советовались по всем вопросам.
Сколько бы истинного отказа от власти ни было в этом отречении, оно подразумевало, что Карл навсегда покинет свои Нидерланды. А мысль об этом означала печаль и отрезвление от мечтаний, потому что Карл родился в Нидерландах, в городе Генте. В этой стране он вырос, здесь прожил веселую юность и остепенился, здесь в тринадцать лет был провозглашен герцогом. Здесь в знаменательный час он был в соборе Святой Гудулы провозглашен королем Арагона и от нидерландских песчаных дюн, из порта Флиссинген отправился в путь на корабле, чтобы со временем стать таким могущественным правителем, каких до него не видела Европа. Много раз он возвращался в Нидерланды как в свой родной дом. И теперь его решение уехать навсегда в Испанию было символом того, что народ Нидерландов раньше не осознавал до конца. Оно означало, что сердцем и центром владений императора стала Испания. Старинное и почтенное герцогство его предков, его родина была только приложением к иностранным королевствам, которые он получил от матери-испанки и куда он теперь отправлялся умирать.
Сам Карл, невосприимчивый к политическим настроениям, не видел, какое впечатление произвел его план, и не замечал тревожных предчувствий, которые возникли у нидерландцев при мысли, что его сменит его сын. Он был больше занят организацией самой церемонии отречения. На фламандской границе без конца тянулась тлеющая война с Францией, и там в императорских войсках находился принц Оранский. Император написал принцу, что тот должен вернуться в Брюссель, потому что он хочет видеть его рядом с собой на этой церемонии. Это было не совсем удобно: получалось, что принц был должен покинуть свой пост в момент, который оказался решающим. Но Карл настаивал, и Вильгельм поскакал из лагеря в Брюссель, перед этим выговорив для Анны хорошее место среди дам на галерее.
Так 25 октября 1555 года, в три часа дня, перед представителями Штатов Нидерландов, знатными дворянами своих владений и многими иностранными послами император Карл Пятый отрекся от престола. Одетый в черное, прихрамывая и опираясь скрюченной ладонью одной руки на трость, другой рукой он держался за плечо дорогого ему принца Оранского. Сзади императора шли его сын Филипп и сестра императора, регентша Мария. Наконец Вильгельм помог ему сесть в большое обитое бархатом кресло, император собрал свои бумаги, протер и надел свои очки. Затем император произнес длинную и очень трогательную речь. Была доля простодушия в том, как этот могущественный наследственный властитель перечислял и объяснял все, что сделал за сорок лет своего царствования, и с трогательным достоинством просил прощения за все плохое, что мог невольно совершить. «Тут, по словам очевидца-англичанина, он заплакал, к чему, как я думаю, сильным толчком стало то, что он увидел, как это делают все присутствующие». Затем прозвучали другие речи, более короткие и менее впечатляющие, и, наконец, наследник престола Филипп, неспособный говорить от волнения, упал перед своим отцом на колени и получил от него благословение. Карл поднял его раньше, чем тот успел закончить поклон, и с гордостью представил его участникам собрания. Когда снова установилось молчание, чиновник официально прочитал акт, согласно которому Филипп получил в наследство Нидерланды. Теперь настала очередь Филиппа говорить. Во время чтения акта он уже вернулся на свое место; теперь, наклонившись вперед в своем кресле, он неуклюже произнес несколько фраз, объяснив, что французский язык оказался для него трудным и что его речь прочитает епископ Аррасский. Епископ выступил вперед со свитком в руке, а Филипп снова сел на свое место. Это была одна из тех минут, которые история наполнила особым значением.
Вильгельм уже на следующий день снова был в своих войсках; остаток той осени и следующую зиму он боролся с мятежом: его солдаты требовали свое жалованье, а ни Филипп, ни Карл (уже не в первый раз) не могли его выплатить. Дело окончилось лишь небольшими грабежами, и за то, что не случилось ничего более серьезного, король Испании должен был благодарить в первую очередь принца Оранского: только популярность, тактичность и, вероятно, деньги Вильгельма удержали армию в узде.
Тем временем в Брюсселе Карл давал Филиппу указания на будущее. Он предостерегал сына от внезапных перемен, настойчиво убеждал его уважать склонности народа и назначать для управления Нидерландами только нидерландцев или, по крайней мере, не испанцев. Чтобы обеспечить хотя бы частичное исполнение своих желаний, Карл хитроумно применил обычное в подобных случаях средство: перед отречением он сделал целый ряд важных назначений. Он много говорил о принце Оранском как о человеке, особенно пригодном для таких дел и многообещающем. Возможно, даже Карл был немного обеспокоен планами своего сына. Сестра Карла, регентша Мария, была более откровенна: она даже не скрывала своих сомнений. Ей только исполнилось пятьдесят с небольшим лет, и она была способной правительницей. Однажды Филипп, которому тогда не давали покоя война с Францией, его интересы в Англии (он незадолго до этого женился на английской королеве) и все более неотложные нужды Испании, спросил Марию, не хочет ли она остаться регентшей после отречения Карла. Тем, кто был прислан узнать ее решение, она ответила недвусмысленным и почти грубым отказом, а именно сказала, что слишком стара, чтобы снова учиться азбуке, имея в виду, что не хочет менять свои методы правления в угоду новому королю.
Филипп пока не поднимал руку на нидерландцев, но они уже относились к нему недоверчиво и неприязненно, замечая его религиозный фанатизм и нелюбовь к их природной склонности пошуметь. В Англии, с которой они имели тесные торговые отношения, как раз тогда происходили самые жестокие религиозные преследования в ее письменной истории, и это делалось под покровительством набожной жены Филиппа Марии Тюдор. Не возьмется ли Филипп и за них, когда сбросит с плеч войну с французами?
Но для принца Оранского и, в сущности, для всех Нидерландов жизнь шла почти как раньше. Блестящая победа при Сен-Кантене, которую одержал нидерландец Эгмонт, фактически стала концом войны с Францией. Вильгельм тогда служил в армии, но в этом сражении не участвовал, зато в тот славный день отличился его младший брат Людвиг ван Нассау, девятнадцатилетний кавалерийский офицер. Теперь он, маленький ростом, но прекрасно сложенный, своим видом и обворожительной улыбкой вызывал на улицах Брюсселя такие же восторженные приветствия, как сам Вильгельм.