Счастливый Цезарь - Цветков Евгений Петрович 11 стр.


Тут он наклонился к Магистрату и шепнул ему:

«В баню мне ее пришли!»

Магистрат кивнул. «Торговцу заплатить его 5000!»  приказал Цезарь. Торговец кланялся и благодарил, все хотел дотронуться от переполнивших его чувств до Цезаревой тоги, но его вмиг оттеснили.

Рабыню посадили в носилки и понесли. И Цезарь не задержался там, где пахло рабами, круто повернувшись, зашагал прочь от невольничьей толкучки.


* * *

В банях Цезарь не стал задерживаться в гимнасии и от игры в мяч отказался. Его познабливало, и он прямо отправился в душный жаркий кальдарий. Сегодня парился он в одиночестве. От горячей обволакивающей влажной нежности размягчился Цезарь. «Все сон!  устало думал он.  Малая часть моя. Остальное чужие сны, в которых я занимаю так много места, что не проснуться, не выскочить Такое сновиденье от яви не отличишь ничем»

Неслышно вошла рабыня. Остановилась, не доходя шага, в ожидании

 Ты из моего сна!  сказал ей Цезарь.  Крупица личного, того что только мне принадлежит

Рабыня улыбнулась.

 Я из твоей легенды,  сказала она.

 Кто ты?  Цезарь приподнялся на локте.  Не может такая краса, язык, движение быть у рабыни.

 Я Муза истории, Цезарь.

 Которую я на базаре купил!  воскликнул Цезарь.

 Так было легче мне посетить тебя, попасть в одну с тобой жизнь.

 Почему ты не сохранилась в ней?

 В рассказах о Победителях, таких как ты,  для Музы нет места. Да и кто из смертных, что сочиняют прошлое, способен поверить в меня, по-настоящему? Без аллегорий. Разве ты веришь, Цезарь, что я Муза?

 В это трудно поверить,  пробормотал Цезарь.  Ты сон, в котором себя не помнит человек.

 Раз так не спрашивай, не домогайся причин у Музы. Я следую вдохновению не рассудку. Рассудком мной не завладеешь.

 Сама пришла, за что такая честь?

 Ты Цезарь любимец Муз. Я лишь одна из них

 Как лестно все то, что говоришь ты. Какой изысканный язык: у рабыни такого не бывает О Боги! Как мне поверить в Тебя?! Меня охватывает безумие, дрожу священным трепетом Мне кажется, я знаю тебя, только не припомню, как, где? Как по-иному ощутить тебя, Божественная Муза?

 Отдайся мне, полководец! Забудь про брань и славу отдайся Музе! Вот и проверишь, когда соединишься со мной, любовный мы заключим союз: иного не терпят Музы и мстят насильникам

 Кто устоит пред искушеньем!  воскликнул Цезарь.  За сладкий Союз с Божественным в земной красе готов я всем пожертвовать!

 Ты лжешь, удачливый полководец,  сказала женщина, лаская ему плоть.  Лжешь!

 Нет, я не лгу. Я твой!  шептали его губы.

О! как были ласковы и как легки прикосновенья маленьких божественных рук! Какая гладкость кожи, какой у смертных не бывает «Я буду вечно твоим!  шептал Цезарь, вступая с Музой в окончательную любовную близость, испытывая от этой любовной близости такую сладость, такое счастье, какого не знал еще в жизни своей.

 Воистину! Ты сладчайшая Муза!  воскликнул он в последней истоме жизненного чувства, после которого существование прерывается, не в силах дольше обременять.

 Вот видишь! Нет проще средства, чем отдать себя божественному, чтобы поверить,  ласково сказала ему Муза, хотя Цезарь уже не слышал ее слов, позабывшись в счастливом чувстве,  поверить, но ненадолго. Ты не узнал меня, а Музе надо отдаться навсегда, навечно,  печально сказала Муза и, легкой став тенью, покинула Цезаря.

Очнулся Цезарь.

 Как было мне хорошо с ней, какая удивительная рабыня,  думал он не в силах сразу придти в себя.  Я сделаю ее свободной Конечно, она безумна по-своему, что верит будто она и есть великая Муза

Открыл он глаза и понял, что рабыня его покинула. Оставила надпись: «Ты не узнал меня?!» Не может быть!?!  воскликнул. Вмиг поднялся с каменного влажного и жаркого ложа и выбежал в раздевалку. Кликнул стражу. Перепуганные вмиг прибежали два Центуриона, а с ними сам Магистрат

 Где рабыня?! Сыскать немедля!  рявкнул Цезарь.  Сбежала! Вернуть!  кричал Цезарь, еще не в силах забыть пережитое только что счастье, уже предчувствуя навек потерю.

Угрюмый, отправился он отдохнуть часок перед обедом, приказав сразу будить, если сыщется рабыня

.

* * *

Разбудили его к обеду и первое, о чем спросил Цезарь, сыскалась ли рабыня?

 Еще не сыскали, Цезарь,  последовал смущенный ответ Магистрата.  Я все дороги перекрыл, далеко не могла уйти

 Похоже на то, что правду она говорила,  мрачно изрек Цезарь.  Тогда ее не вернуть мне, моей музы. Поздно. Готов ли обед?


* * *

Обед начался в полном молчании. Цезарь хмурился и никто не решался начать разговор. Антоний ел жадно. Курион был задумчив и кокетливо поигрывал палочкой с заостренным концом. Гости почтительно поглядывали на повелителя, ели торопливо все, что подавали на стол. Подавали надо сказать отменно: старался Магистрат.

Вначале шли всякие закуски. Маслины так и лоснились маслянисто темными боками. Острый гарум был отменного качества. Хлеб подавали еще горячим. Отдельно горячие бобы. Потом какие-то невероятно нежные колбаски местной выделки. Потом шли рыбные перемены. Когда же принесли устриц, таких белых, таких свежих и нежных, что могли соперничать с перламутровой нежной белизной самой раковины,  вдруг повеселел Цезарь. Улыбнулся и разом за столом будто солнышко засветилось

 Вот,  сказал Курион,  эта палочка называется стимул. Ею греки колют в незаживающую ранку на шее у осла, когда он упрямится. А мой знакомый все время заявляет, что у него в жизни нет стимула, не хватает стимула

Смеялись.

 Цезарь!  воскликнул Антоний.  Неужели тебе недостает такой вот палочки, чтобы действовать? Скажи причину, которая оттягивает решенье?

 Это мой последний шаг к вершине,  ответил Цезарь.  На вершине достигать нечего. Тяжкий замысел судьбы, Антоний, себя исчерпывает, круг замыкается и актер, исполнивший роль, будет лишь с трепетом ждать рукоплесканий невидимой толпы божественных зрителей. Вот я и думаю: похвалят ли? Зарукоплещут?!

Или в молчании старости лишь смерть нас ждет впереди? С другим не сравнимое отчаяние достигших вершин в земном от полного бессилия пред Небом! Не верю! Не может так быть, чтобы без всякого смысла вершилась Судьба! Когда в земном достигнута вершина должно распахнуться небо! Как может, чтобы блестяще исполненная роль не награждалась аплодисментами? Не рукоплещут бездарю.

 Ты неземного ждешь рукоплесканья, а Боги рукоплещут, когда в неземные ступишь пределы, Цезарь. На небесах, говорят мыслители, нас ждет признанье. Здесь на Земле божественное проявляется осторожно и небеса стерегутся, в особенности, если ты любимец богов. Человек созданье хрупкое, вспомни Семелу, сгоревшую под взглядом Зевса: взгляд бога живого для нас губителен,  так возразил ему сотрапезник.  Не ловушка ли это, Цезарь, нашего устройства? когда ты говоришь про смысл! Разве бессмысленное существование мучительно? Вон, погляди, сколько народу живет безвестно и робко, без всякого свершения и замысла. А так просто, потому что родили, живет, не ведая себя и не нуждаясь в смысле

На это Цезарь так ответил:

 Когда Мастер завершает скульптуру иль роспись сотворенное начинает жить. Мы видим чудо воплощенное: из Ничего родилось Прекрасное, в котором есть все. Судьбинский круг, когда замкнут, и замысел исчерпан, подобен творению искусства. Из вязкого материала жизни пальцы Судьбы лепят Завершение. Загадка в том, кто я глина или пальцы?

 Глина и пальцы равно отдыхают, когда завершена скульптура

 Кто же живет, иль Что? Иной жизнью?  воскликнул Цезарь.  В чьих глазах.

 Цезарь!  воскликнул философ.  Человек умирает и вновь рождается много раз. Как Феникс становимся мы хладным пеплом, удовлетворив собой огонь желаний. И в новом огне, новой страсти, вновь воскресаем, рождаемся из пепла. Чтобы чувствовать жизнь все время надо все время претерпевать смерть. Таков сюжет существования. Тут и богам завидно, ибо не раз в 500 лет, как птица Феникс, а всякий день способны мы жечь себя и воскресать: вообрази силу жизненного чувства! Иное дело, что воскресаем мы другими людьми. Тот человек, который прежде был нами гибнет. Мы так меняемся, что прежнего Себя совсем не помним. Как он переменился!  кричат вокруг.  Я знал его двадцать лет и вдруг человек стал неузнаваем! А это просто другой человек. Тот же, кого ты знал лет двадцать,  умер! Так мы не помним и прошлых наших рождений и жизней Чудо не в том, чтобы восстать из тлена и жить, а в том, чтобы воскреснуть Себя не утратив!

 Женщинам много легче. Они себя не утрачивают,  заявил Курион.  Только кричат в сладкую минуту: Ой! Умираю! И тут же воскресают снова теми же, что были и с прежним желаньем: тут ненасытны они и смерти не страшатся. Пугает женщин старость

 Вот я и откладываю решенье, не в силах поверить в тщету Судьбы,  задумчиво произнес Цезарь.  И в ожиданье чуда, которое единственно по исполненью: хочу быть счастливым! Исполнив земное хочу все время быть счастливым!

 Ты, Цезарь, желаешь богом стать,  заметил на такие речи пьяница Антоний.  Лишь Боги всегда счастливые, и то, пока в земное дерьмо не вляпаются и хохотал, хохотал и багровел опухшей рожей

 Ты прав!  воскликнул вновь Цезарь.  Для настоящего счастья надо соединяться с божественным! Сегодня я про то узнал. Увы! Муза истории не любит гласности, и та легенда, в которой мы все живем,  счастливых мгновений не хранит.

Тут все на время смолкли, задумавшись. Проворные рабы убрали остатки еды, посуды. Красивый виночерпий стал разливать вино. Музыка заиграла, и плавно играя формами пышными, бесстыдная гадитянка начала свой волнительный танец

 Я расскажу вам, друзья, свое ночное виденье,  сказал Цезарь.  Свой странный сон, в котором все обнаружило себя, что будет с нами. Решенья, Антоний, не мы принимаем,  мы лишь угадываем содержанье

Видение Цезаря

Я побывал в Аиде!  так начал Цезарь свой рассказ.  Аид называется Третьим Римом. И всякий, кто находится там, рождается в этом Загробье, как в самой обычной жизни. Только себя не помнишь, до поры до времени. И даже не ведаешь, что происходит вокруг на самом деле. И я Цезарь, там родился, как все. Таково рождение в Аиде. Ты думаешь, что вокруг идет жизнь, что другой жизни нет, и даже радуешься жизненному чувству, любви, пока в какой-то миг, вдруг, не открываются глаза, и ты понимаешь, Кто ты такой и куда ты попал. Вот когда начинаются Аидовы мученья. Что может быть ужасней родиться Цезарю среди рабов. Несчастных существ, совсем перед тобой невиноватых.

О Боги! Что это была за жизнь! Эти проклятые комнатенки, в которых ютилось по несколько человек! Эти бесконечные очереди за всем, чего бы ты ни захотел. Сутолока и сумрак. Все серое, убогое, некрасивое и звуки, это постоянное бормотанье, шарканье ног, гул странных повозок С самого утра миллионы рабов бежали на свои рабские службы и копошились так до вечера. Вечером забивались в свои жалкие конуры, отдыхали, как могли, и утром снова бежали соответствовать великому рабству жизни. Потому что главное была не работа а соответствие этому рабству. Были там и очень умные люди. Свое существование они очень ловко объясняли. Пусть, говорили, во внешнем мы несвободны; зато внутри, в душе нашей и мыслях парим!

Вот и спрашивается: если в мыслях ты князь, а живешь рабом,  кто ты такой? Безумцы! Философы рабской жизни! Поэты, воспевающие кнут. Нет! Не передать словами этой тягостной, из мелких чешуек, дремы, которая затягивала, как грязная занавеска, души Людей! Заволакивала сознание и люди, даже хорошие, умные, в сумерках той жизни переставали различать цвета, краски пропадали, и даже черное и белое в равной мере становилось серым.

Но самое смешное, что они, эти существа в том страшном мороке-сне, называли происходящее с ними Жизнью! Про свою загробность они и не ведали: боялись смерти, находясь в ее чертогах. Вместо того, чтобы бежать оттуда, не оглядываясь, лишь случай подвернись скорбели о том, что придется расстаться с тюрьмой. Находясь в Аиде, боялись Аида и помещали его там, где начиналась жизнь. Все перевернули в том жутком царстве Они спасали уродов и слабых, а сильных и талантливых уничтожали!

Больше всех мне досаждали рабы при искусстве, танцоры, поэты, ученые Ненавидели с первого взгляда, как ненавидит разбогатевший раб разоренного хозяина. «Подумаешь! корчит из себя принца, Цезаря!  злобно так восклицали.  А мы тут хоть удавись, пляши вприсядку!»

Как они надо мной издевались, ощущая мою особенную природу! Стоило мне их приблизить или самому потянуться к ним искренне тут же наглели и едва ли ногами не начинали попирать. Отдалюсь, бывало,  ненавидят. Мол, смотри, какой гордец, заносится! Нас за людей не считает!

И еще чиновники, Магистраты те сразу служивым нюхом прозревали во мне опасность, не любили сильно, однако уважали. Даже советы давали, поучали, мол, нельзя себя так вести, как ты ведешь себя: сам в дерьме, а жесты царские, замашки! Ты очень, говорили мне, странное на других людей производишь впечатление.

Не может быть,  решил я в какой-то миг,  чтобы такая жизнь происходила Наяву. Все это мне снится, либо я в преисподней, тягостном загробном царстве, где мучения составляют главное в существовании. И все эти люди вокруг одни лишь тени, подставленные для виду, которые истаивают от печали и смертных чувств. И все, что вижу я,  морок один, через который осуществляется мое наказание, непонятное и несправедливое.

Стал я искать путей спасенья, высматривать правильное Учреждение, где сидит Радамант или его подручный Магистрат Загробья. Чтобы потребовать, просить отпустить меня с миром! Избавить от смертной и хладной, жуткой грезы. И чувствую не вырваться мне, не проснуться. Самоубийство не помогло! Увы! Тут же меня возвратили к той же самой тусклой и страшной жизни этого загробного полумрака. Я понимал, конечно, что мертвым не дано себя убить. Но согласиться с тем, что я уже мертв нет! К этому я не был готов, душа моя была жива Понял я тогда, что в одиночку, не очнуться мне из этого сна и не избежать мучений

 Скажи, Цезарь, а женщины в том царстве смерти были? Любил ли ты их, как любишь здесь? Любили они тебя?  стали спрашивать гости.

 Женщины там были, однако одиночества моего они не могли прогнать: ведь женщина подобна жизни, зерцало существования. А в той загробной грезе основой жизни , главной ее пружиной была нужда Жить, Быть как Все. То есть Никем и Никаким. Вот женщины и отражали в своих чувствах эту серую одинаковость. Потянется вроде, ощущая необычность мою А после видит нет подтвержденья высоты моей природы и отшатнется тут же. Ведь Цезарем я был лишь в личном чувстве,  я знал, Кто я. Но Знал в одиночестве.

 Скажи, Цезарь, кому там поклоняются в Аиде? Каким богам?

 В особых храмах там поклоняются невидимому Богу, единому в трех лицах.

 Как у этрусков, подобен их бог четырехликому Янусу.

 Невидимый, как у Иудеев

 Да, боги у них иудейские,  подтвердил Цезарь.  Но наши иудеи кладут запрет на изображенье, а там, в загробье рисуют божество и поклоняются ему через намазанный лик.

 С чем схоже изображенье их бога? Подобное Зевесу или Египетской природы?

 Их бог подобен просто человеку, в изображенье,  сказал Цезарь.  Тут какая-то тайна, ибо цель и смысл поклонения Спасение, и жизнь иная и вечная Все это меня и натолкнуло на отдельное подтверждение моей догадки о том, что мир и жизнь вокруг ненастоящие. Но как их Бог спасает от смерти себя ей предавая не понял я. Они распинают Его, чтобы потом с Ним вместе воскреснуть. Подобно Озирису или Орфею

 Как же ты спасся, Цезарь? Неужто через иудейского божка?  захохотал Антоний.

 Ко мне явилась Муза,  ответствовал Цезарь.  Спасительная фея из тех, что прилетали к царю Нуме, в древности нашей. Она-то мне и шепнула: «Возвращайся, Цезарь! В Истории все это числиться не будет все равно! К чему страдать напрасно Я вновь приду к тебе в достойном тебя существовании. Здесь жизни нет».  Но как мне отсюда вырваться,  воскликнул я.  Я пробовал даже убить Себя, чтобы исчезла пелена вокруг не вышло Как ускользнуть из подземелья?

 Убить и уничтожить можно лишь живое а здесь ты, как мертвый,  ответила мне Муза.  Другое надо, чтобы уцелеть и выскользнуть в спасительную дверь Признание. Хоть кто-нибудь из этой жизни должен увидеть в тебе Цезаря тогда ты спасен.

Назад Дальше