После того как парень сбегал за джерки и уселся рядом с водителем на сиденье, которое в этих краях именуется «местом смертника», Виллем сказал:
Вот что, Жюль: я, как и вы, спешу в Хьюстон но, если не возражаете, мне хотелось бы несколько минут покататься по городу и осмотреться.
Жюль явно удивился, но вежливо ответил:
Сэр, да это и минуты не займет!
Знаю. Просто хочу удовлетворить свое любопытство.
Да пожалуйста! с широкой улыбкой ответил Жюль. Ваша машина ваши правила!
Виллем немного отъехал от реки и сделал круг по местам, где в прошлом шла добыча серы. Теперь здесь была пустошь, заросшая кустарником, с уже почти неразличимыми следами дорог. На южной стороне пустоши виднелся заброшенный дом, даже скорее хижина, обшитая некрашеной фанерой, почерневшей от времени и плесени. Над входной дверью вывеска, написанная от руки на металлическом листе, теперь уже совершенно проржавевшем. Виллем едва различил слова: «АЗОС МАЙН». Последний след компании «Бразос Майнинг» в Порт-Сульфуре. Вспомнив интерес королевы к этому названию, он подошел ближе и сфотографировал вывеску.
Ладно, Жюль, теперь поехали! объявил Виллем и, развернув пикап, направился по прибрежной дороге назад в сторону «Большого Кайфа»[30].
Жюль открыл банку энергетического напитка, откинулся на сиденье и принялся потчевать Виллема историей о том, как его выбросило на берег в Порт-Сульфуре. Виллем слушал моряка вполуха, одновременно прикидывая, где и как будет встречаться с остальным караваном, так что кое-какие детали упустил. Разумеется, в истории участвовала девушка, которая его бросила. Машина, на которую внезапно предъявил претензии ее хозяин. Работа на нефтяной вышке, из которой ничего не вышло. Но, может, все бы еще наладилось, если бы не последний удар судьбы ураган.
Что вам известно о производстве серы? поинтересовался Виллем, прервав этот поток сознания примерно через полчаса, когда печальная повесть Жюля вышла далеко за границы кантри-баллады и грозила превратиться в целый альбом.
Да в Порт-Сульфуре давным-давно нет серы!
Знаю, терпеливо ответил Виллем. Потому и спрашиваю.
Ну, раньше тут был рудник. Серу выкапывали из земли. Замораживали. И продавали в виде таких, ну, знаете, как бы здоровенных кубиков льда.
Вы сказали, замораживали?
А она плавится при очень низкой температуре. Ее можно дома в печке расплавить. Почти как воск. Так что ее разливали в такие большие, знаете, вроде формочек для льда, ждали, когда застынет, сгружали у воды, потом грузили на корабли, ну и отправляли черт его знает куда. Туда, где нужна сера.
И почему это прекратилось? Истощилось месторождение?
Просто в наше время дешевле добывать серу из сырой нефти.
Значит, теперь ее вырабатывают как побочный продукт на всех этих нефтеочистителях?
Раньше так было, подтвердил Жюль. А потом в игру вступила Альберта и здесь вообще все прикрыли.
Потому что в нефти из Альберты больше серы?
Полным-полно! ответил Жюль. Ну, так говорят. Сам я не видел. В Альберте, сами понимаете, ныряльщику делать нечего.
Виллем кивнул.
Значит, теперь Порт-Сульфуру необходимо заняться диверсификацией своей экономики.
А вы на «Шелл» работаете? спросил Жюль. И, чувствуя необходимость объяснить свое любопытство, пояснил: Ребята сказали, вы из Голландии.
Из Нидерландов, поправил его Виллем. Да, можно сказать, что с «Ройял Датч Шелл» у меня профессиональные связи.
Эйчар? Или связи с общественностью? уточнил Жюль.
Виллем понимал, что его смущает. Жюль пытается понять, что за человек его попутчик. Не обязательно из любопытства: просто им предстоит полдня провести вместе в кабине, и он, естественно, ищет общие темы для разговора. Единственная известная Жюлю причина, по которой в этой части света может оказаться нидерландец, работа на «Шелл». Однако Виллем не знает самых основных фактов о сере например, о том, что ее добывают в виде побочного продукта из сырой нефти. Должно быть, предположил Жюль, в «Шелл» он занимает должность, очень далекую от «земли».
На самом деле я не работаю на «Шелл», объяснил Виллем. Определенная связь есть, но косвенная. Скажем так: я занимаюсь логистикой. Группа путешественников, за которую я отвечаю, из-за урагана застряла в Уэйко. И ваши друзья любезно согласились нам помочь.
А, так вы туристы! Ну, тогда скучать вам не придется!
Что вы имеете в виду?
Хьюстон чертовски интересный город!
Это верно. В Хьюстоне не соскучишься.
Амритсар
Начинал он с кески простого домашнего тюрбана, какие носят дети или спортсмены на соревнованиях. В Америке такой сошел бы за бандану.
Теперь, следуя инструкциям на «Ютубе», Лакс начал наматывать поверх кески настоящий тюрбан. Нечто не совсем позорное получилось с третьей попытки. В таком виде он вышел из отеля, чтобы отобедать в большой и удобно расположенной гурдваре.
Само это слово означает «дверь к гуру», а при слове «гуру» многие немедленно воображают седобородого старичка, что сидит, скрестив ноги, и сыплет мудрыми изречениями. Но от таких учителей сикхи отказались много столетий назад, а все, что услышали от них, записали в книгу. Эта книга и стала их гуру. Так что точный перевод названия «дверь к корпусу письменных материалов, заменяющему духовного лидера-человека»; но, поскольку это сложно выговорить, на английский «гурдвара» чаще всего переводят как «храм». Однако слово «храм» вызывает у людей с Запада совершенно неверные ассоциации: они начинают представлять себе что-то вроде индуистского храма или католического собора. Ничего подобного. У сикхов нет священников, они не поклоняются идолам. Большинство гурдвар, довольно изящных снаружи, внутри суровостью и скудостью обстановки куда больше напоминают методистскую церковь. Обедать в лангаре значит сесть на пол в длинном ряду других ожидающих обеда, дождаться, пока над вами прочтут положенные молитвы, а затем съесть что-то вегетарианское, простое, но сытное и богатое углеводами. Тут стоит уточнить: сикхи не вегетарианцы. Они просто хотят, чтобы и индуисты, и мусульмане пользовались их щедростью, не беспокоясь о том, что за мясо тут едят и как были убиты эти животные. Остро ощущая на себе чужие любопытные взгляды, Лакс сидел, скрестив ноги, смотрел в тарелку, ни на кого не обращал внимания и ни слова не говорил по-английски.
А на следующий день пришел снова.
Весь процесс, занявший не более недели, напомнил ему, как, ночуя в Скалистых горах, он пытался в холодный день разжечь костер, сложенный из сырого дерева: огонь гаснет, гаснет, снова гаснет а потом вдруг схватывается, костер разгорается, и ты уже не понимаешь, что было в этом сложного. Очень скоро он уже работал в лангаре. Разумеется, к приготовлению еды местные поварихи его не подпускали: они фанатично следовали правилам гигиены, которые Лакс пока не освоил. Зато он выгружал из машин и таскал на кухню огромные мешки муки, риса и чечевицы достаточно, чтобы услышать искреннюю благодарность.
Заработав таким образом толику социального капитала, Лакс начал расспросы и выяснил, где находится ближайшая акхара[31]. Без подробных указаний он ни за что бы ее не нашел. Она находилась в конце лабиринта древних улочек, и более новые, более высокие здания сгрудились вокруг нее, словно пряча от чужих глаз.
Он слышал, что многие сооружения сохранились здесь с незапамятных времен; но эта акхара казалась просто доисторической. Нет, в дальних ее углах встречались новейшие изобретения скамьи для жима, штанги и гантели. Но в центре как и в глубокой древности находилась площадка разрыхленного грунта, защищенная от дождя крышей на сваях. Тысячи лет в этом краю борцы тренировались на голой земле, как западные борцы на пенопластовых матах, а японцы на татами. Разумеется, земля требовала специальной подготовки. Упираясь пятками, падая мускулистыми телами, спортсмены утаптывали ее, так что каждый день грунт приходилось рыхлить заново.
Лакс сразу понял, что приходить сюда надо до зари. В первый день поставил будильник на пять утра, зашнуровал кроссовки, прибежал в акхару и обнаружил, что опоздал. На следующий день завел будильник на четыре и снова слишком поздно. Правильным временем оказались три часа утра. Он пришел в акхару, когда там слонялось несколько молодых ребят, но серьезных борцов еще не было. Взяв инструмент для рыхления нечто среднее между мотыгой и стругом, Лакс поднял его над головой и с размаху вонзил лезвие в землю между ног, с которых позаботился снять обувь. Дернул вверх, взрыхляя грунт, плотно утоптанный вчерашними посетителями. И еще раз. И еще. Вокруг него тем же занимались мальчишки, вдвое его моложе и вдвое легче. Впервые по приезде в Индию Лакс забыл о времени и просто работал, не дожидаясь с нетерпением, когда работа закончится.
Чтобы разрыхлить весь грунт на площадке, потребовался час тяжелого труда. Теперь земля была мягкой, но неровной. Следующий шаг разровнять ее и утрамбовать, но не слишком сильно, при помощи бревен с отягощением. Бревна, призванные исполнить эту задачу, словно выбросило на берег после крушения Ноева ковчега. «Отягощением» служили мальчишки помоложе: они залезали втроем-вчетвером на одно бревно, хватались друг за друга и хихикали а Лакс, в роли тяглового животного, таскал бревно туда-сюда по полу акхары, пока земля не стала ровной и достаточно плотной, чтобы не скользить и не проминаться под босыми ногами борцов, но и достаточно мягкой, чтобы приглушать броски и падения.
К этому времени уже запылал рассвет, становилось жарко. В дверях появились несколько старших членов акхары: зашли размяться перед работой. На Лакса они смотрели с удивлением. Некоторые были дружелюбны и лаконично благодарили его за труд. Другие держались отчужденно. Один или двое, пожалуй, даже враждебно. Но к этому он был готов. Они видят в нем возможного соперника. Обычное дело для любого спортзала. Лучшее, что тут можно сделать, держаться смиренно и не выпендриваться.
В этот день Лакс не разминался. Все равно слишком устал. От работы «мотыгой» у него болели все мышцы выше пояса, от таскания бревна дрожали колени. На подгибающихся ногах он вернулся к себе в гостиницу, пока не стало слишком жарко стояла весна, сезон дождей был еще впереди, и после полудня жара поднималась выше 45 градусов по Цельсию. Он принял ванну и снова лег спать.
Каждый день в течение недели Лакс приходил в акхару с утра, готовил площадку и никто его не прогонял. Через неделю он осмелился взяться за снаряды: джори то, что на Западе называют «индийскими дубинками», и гада такие же дубинки, только огромные, палка длиною в метр, и на конце ее камень размером с шар для кегельбана. С такими дубинками точнее, с их современными эквивалентами из литой стали Лакс занимался с детства и умел с ними обращаться. Но люди в акхаре этого не знали. Так что все до одного наблюдали, хотя бы краем глаза, а некоторые и откровенно глазели, когда он поднял гада с земли и начал крутить над головой, ограничившись пока самыми простыми и безопасными движениями, а потом почтительно положил их на место, надел кроссовки и трусцой побежал домой. На следующий день сделал то же самое, но подольше. Постепенно переходил к более тяжелым снарядам и движениям посложнее.
Такова была первая и единственная сверхспособность Лакса. Беглый пенджабский ему не давался, сколько он ни смотрел по телевизору пенджабские мыльные оперы. Улыбаться всем и каждому он не умел. Однако обнаружил: если просто приходить и заниматься каждый день, не случится ничего дурного, и в конце концов на него перестанут обращать внимание. А он только этого и хотел чтобы его не замечали.
И все же спустя шесть месяцев его выставили. Нет, очень вежливо. К этому времени Лакс настолько усовершенствовался в пенджабском, что смог понять их объяснение хоть и не поверил. В этом даже был смысл. Он приходил изо дня в день (теперь попозже став здесь своим, он мог себе это позволить), занимался все дольше и брался за все более сложные упражнения со все более тяжелыми и опасными снарядами. В его руках побывали джори, утыканные гвоздями, сурово карающие всякого, кто, сделав неверное движение, позволит им коснуться собственного тела. По приглашению одного из молодых членов акхары он начал участвовать в борцовских поединках. Боролся Лакс так себе, но недостаток умения компенсировал размерами и силой, так что в целом справлялся.
Однако он чувствовал, что на тренировках служит образчиком «тупого верзилы». В любом боевом искусстве есть техники, заточенные против тупых верзил. Их сложно практиковать всерьез против умелого борца одних с тобой габаритов. А в Лаксе местные нашли идеального «мальчика для битья», на котором можно оттачивать антиверзильные приемы. Так что не раз он валился на разрыхленную собственными руками землю и испытывал на себе разные захваты, при неаккуратном применении довольно болезненные.
А Лакс был не из тех, кто такое терпит с улыбкой. Он ведь не случайно выбрал для себя боевые искусства. И пересек полмира, приехал в святой город своих предков и присоединился к этой древней акхаре не для того, чтобы его тут изо дня в день валяли по земле. Много раз, вернувшись домой весь в синяках, он находил в Интернете какое-нибудь старое кино о боевых искусствах и искал в нем утешение своим оскорбленным чувствам. Исконный сюжет всех этих фильмов такой: простой парень с улицы должен терпеливо пережить период смиренного ученичества, порой даже перетерпеть откровенные унижения и страдания зато в финальной схватке выходит победителем! Разумеется, в кино монтаж спрессовывал годы в несколько минут, а Лаксу приходилось все это проживать в реальном времени, без кнопки перемотки. Некоторое время он просто терпел. Потом начал сопротивляться, старался хоть немного осложнить жизнь своим партнерам по спаррингу. Если они жаловались говорил (уже на довольно неплохом пенджабском), что просто старается быть с ними честным, не поддаваться. Так для них полезнее. Они ворчали, но не спорили.
Некоторое время он страдал от жары, но в конце июня наконец пришли муссоны. Теперь легко было охладиться, просто выйдя из-под навеса под дождь.
До определенного момента никому и в голову не приходило гнать его из акхары. Он был опрятным, тихим и скромным, держался вежливо и дружелюбно, к тому же приносил пользу. Бревно с мальчишками таскал по площадке, словно какой-нибудь чертов буйвол! Неловкость и застенчивость тоже скорее располагали к нему. Словом, старшие члены акхары не видели в Лаксе никакой проблемы, пока он не взял в руки палку.
Точнее, не совсем так. Гада, которые он крутил над головой почти с первого дня, и есть не что иное, как длинные палки. По-английски слово «гада» обычно переводится как «булава»: это оружие представляет собой камень весом до сотни фунтов (хотя обычно все-таки меньше), закрепленный на длинной, довольно хлипкой на вид рукояти. Одни гада выглядят как артефакты из зала палеолита в историческом музее, другие изготовлены из бетона и арматуры минут десять назад. В том, что Лакс тренировался с гада, пока соблюдал технику безопасности, ничего дурного не было: это то же, что упражняться с гантелями в уголке какого-нибудь лос-анджелесского фитнес-центра.
Слово «гада» можно перевести и как «дубинка» или «большая палка». Уменьшительная форма гатка означает палку поменьше и без отягощения, обычно просто бамбуковый или ротанговый шест около метра длиной. Бывает и длиннее, и короче: в боевых искусствах, основанных на использовании шеста, не так уж важна точная длина. Некоторые видят в шесте просто замену меча. В самом деле, опытных мастеров гатки так называется это боевое искусство можно увидеть на тренировках и с настоящими мечами. Но в конечном счете это название означает просто «палка», так что борцы на тренировках по большей части работают тупым бамбуком, а не острой сталью. Лакс признавал за мечами романтику и обаяние, но сам был вполне доволен работой с шестом, считая его куда более полезным для практических целей например, если на улице в Ванкувере к тебе полезет какая-нибудь гопота. Гатке он учился в Ричмонде у очень хорошего мастера: хотя с расстояния семи тысяч миль заметил, что его наставник был по местным меркам несколько эксцентричен, пожалуй, здесь считался бы чудаком одна из причин, по которой люди покидают родину. Но, так или иначе, для Лакса он стал отличным учителем. В детстве, где-нибудь у верхних притоков Фрейзера в Колумбии, ожидая, пока за ним приедет отец, юный Лакс не раз тренировался с сосновой веткой вместо шеста. Тренировался и сейчас, в Амритсаре, в номере очередного «Мариотта», «Уиндема» или «Рэдиссона», предварительно плотно задернув шторы.