Оппи еще раз задержал взгляд на горах Сангре-де-Кристо, повернул коня и шагом направился обратно к Пункту Y. Кодовое обозначение, наугад выбранное из алфавита, неожиданно оказалось подходящим дорога здесь разветвлялась, и сейчас они ехали по новому пути. Только-только показавшееся солнце рисовало на земле его длинную черную тень, протянувшуюся, казалось, через все плоскогорье.
* * *
В том же месяце, несколько позже, Оппенгеймер уехал в Вирджинию на первое заседание Временного комитета, созданного военным министром Генри Стимсоном. Эта группа экспертов под столь удачным никому ничего не говорящим названием должна была оказывать поддержку Гарри С. Трумэну (который, будучи вице-президентом, благополучно ничего не знал о Манхэттенском проекте, а месяц назад, сменив на президентском посту умершего ФДР, был вынужден разбираться и с ним) по вопросам первого применения ядерного оружия.
Лео Силард из Чикагской металлургической лаборатории пронюхал о том, что Оппи едет на Восток, хотя, конечно, не знал зачем; тем не менее он настоял на встрече. Роберт согласился; в военном министерстве ему был выделен маленький кабинет с выкрашенными в желтушный цвет стенами, которым он пользовался, когда приезжал в столицу. Он предложил Силарду сесть на поезд и приехать в Вашингтон; тот так и сделал. Один из охранявших здание военных полицейских проводил его к Оппенгеймеру.
Силард любил ходить в плаще нараспашку, что вызывало ассоциации со старомодными накидками; вообще, он отличался театральностью поведения, которую некоторые находили неуместной, но Роберту она скорее нравилась. Лео начал разговор, еще не успев повесить плащ.
Я вам писал. Разве вы не получили мое письмо?
Оппи получил это отпечатанное на машинке послание еще в Лос-Аламосе. Силард писал, что «если гонка в производстве атомных бомб станет неизбежной, то вряд ли можно будет ожидать благоприятных перспектив для этой страны», и завершал свои рассуждения словами: «Сомневаюсь, что демонстрация своей силы путем использования атомных бомб против Японии будет разумным поступком».
Оппи кивнул:
Я получил его.
И ничего не ответили?
Оппи не видел никакого смысла в подписании каких-либо бумаг, определяющих его позицию, за исключением тех случаев, когда ему приходилось делать это в официальных докладах для вышестоящих: Гровза, Ванневара Буша, Стимсона или самого президента.
У меня совершенно нет времени на переписку.
Силард хмыкнул, уселся на жесткий деревянный стул перед столом Роберта и помахал ладонью перед лицом, пытаясь разогнать густой табачный дым.
Юри, Бартки и я два дня назад встретились с неким Джимми Бирнсом. Эйнштейн написал письмо и
Оппи вскинул голову:
Сам Эйнштейн?
Ну ладно, ладно Письмо написал я, а Альберт его подписал. Этой подписи хватило для того, чтобы нас записали на прием к новому президенту, этому Трумэну. Но когда мы пришли туда, нам подсунули какую-то деревенщину! Оппи слышал, что Бирнса со дня на день назначат государственным секретарем, но сообщать об этом Силарду было ни к чему. Тем не менее, продолжал Лео, я пытался заставить его понять аморальность использования бомбы против японских городов. Он покачал головой. Но этот тип и сам не имеет морали. Он сказал, что если мы сейчас используем бомбу, то после войны будет легче давить на русских. Я возразил, что неразумно таким образом дразнить советского медведя. Но он предпочел слушать Гровза Гровза! который сказал ему, что русским для создания собственной бомбы потребуется двадцать лет.
О, они управятся гораздо раньше, отозвался Оппи, пытаясь выдыхать дым в сторону от Силарда.
Ну конечно же! Но этот болван Гровз уверил его, что в России нет урана. Прежде всего почему он в этом так уверен? Кто вообще может что-то сказать наверняка о такой огромной стране? И, во-вторых, уран есть в Чехословакии! Нет, возразил я, если мы будем давить на Советы, они сделают бомбу уже в этом десятилетии.
И что ответил на это Бирнс?
У него хватило наглости заявить мне, что я должен думать о Венгрии, что я должен заботиться о том, чтобы она не осталась навечно под русской оккупацией. Венгрия? Роберт, я думаю обо всем мире! О послевоенном развитии, в котором решится, будем ли мы жить или или все умрем.
Оппи долго смотрел на него, а потом сказал без всякого выражения:
Атомная бомба чушь.
Черные волосы Силарда были гладко зачесаны назад, открывая высокий лоб. Сейчас густые брови взлетели чуть ли не до кромки волос.
Как вас понимать?
Ну, скажем так: это оружие, не имеющее военного значения. Оно может произвести сильный взрыв очень сильный взрыв, но для войны оно не годится.
Как вы можете говорить такие вещи?
Оппи помахал в воздухе свободной рукой, подыскивая сравнение.
Это примерно так же, как было с военными газами во время Великой войны: однажды люди увидели, как насколько это оружие безнравственно, и поставили его вне закона. Но теоретическую разработку никто не запрещает, только практическое применение. Вы, конечно, понимаете, что, как только мы применим бомбу против Японии, русские поймут, что к чему.
Наверняка поймут, и даже слишком хорошо.
Оппенгеймер не любил сарказма.
А как теперь понимать вас?
Они почувствуют угрозу, неужели не ясно? Конечно, мы не можем сохранить в секрете наличие у нас такой бомбы и так или иначе должны будем сообщить русским. Это разозлит их, но ни в коей мере не подвинет нам навстречу. А уж сам факт, что мы готовы использовать такую бомбу против людей Попомните мои слова: это спровоцирует гонку атомных вооружений.
Ну, вы, наверное, знаете, что я приехал сюда на заседание комитета.
Конечно. Вы, Ферми, Комптон и Лоуренс как его научная часть. И, кстати, там нет ни меня, ни кого-либо еще из тех, кто прямо
Лео, мы не марионетки.
Нет, что вы. Я вовсе не имел
Но мы ученые. Не политики и тем более не политиканы. Мы не претендуем на исключительные способности решать военные или политические проблемы.
Нет же, у нас как раз есть такие исключительные способности! Мы высокообразованные люди, мы мыслители! И, думаю, очень мало кто во всем мире, день за днем, уже несколько лет, размышлял только об атомной бомбе.
О технических вопросах
Отнюдь не все мы сидим, не отрывая носов от уравнений. Вы и сами это знаете. Бор, ваш покорный слуга, да и многие другие глубоко обдумывали этические и политические следствия, которые повлечет за собой высвобождение созданного нами чудовища.
Оппи приподнял над столом руки ладонями вниз.
Я хочу только одного как можно скорее увидеть завершение войны на Тихом океане.
Как я написал в письме, войну можно закончить сегодня, завтра как только бомба будет готова, продемонстрировав ее в действии. Показать ее японцам. Пригласить их высокопоставленных представителей в отдаленный район, чтобы они собственными глазами увидели, на что эта бомба способна.
А если она не сработает?
Урановая бомба пушечного типа не может не сработать, и вы сами отлично знаете это. Физические
Да, теория неопровержима. Но все же есть шанс технической
Шанс! Лео в негодовании воздел руки. Бах! Роберт, вы ведь ждете шанса загнать шар в лузу. Вы стали таким же, как они. Силард скорчил гримасу, с какой обычно говорил о Гровзе и его присных. Вы хотите устроить свой собственный Большой взрыв. Вы хотите уничтожить этой бомбой город, чтобы весь мир узнал о вашем достижении.
Эти слова больно жгли. Два года назад Энрико Ферми, тоже работающий в металлургической лаборатории, приехав в Лос-Аламос, сказал: «Мой бог, у меня складывается впечатление, что вы тут и впрямь хотите сделать бомбу!»
Лео, все не так.
Не так? А в таком случае как?
Бомба быстро и окончательно завершит войну. Если мы не пустим ее в действие, союзникам придется высаживаться в Японии, что приведет к огромным потерям с обеих сторон. Этот довод Оппи почти ежедневно слышал от Гровза и других начальников со дня падения Берлина. Кроме того, было известно, что японцы продолжают сражаться в каждой затерянной в джунглях дыре с безумным упорством, до последнего человека.
Как же узок ваш горизонт, Роберт Слишком узок. Японцы уже побеждены. Вам это известно; это всем известно. Но если бомбу используют, это столкнет камень, который намотает на себя столько ядовитых трав, что мы все погибнем.
Никто не будет вкладывать два миллиарда долларов в создание штуки, которая не предназначена для использования.
Два миллиарда? А вот я думаю, что цена этой работе, по текущему курсу, тридцать сребреников.
Оппи прижал ладони к столу, набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание. Посидев так несколько секунд и почувствовав, что он снова способен говорить ровным тоном, он поднялся, давая тем самым понять, что беседа окончена.
Передайте коллегам в Чикаго мои наилучшие пожелания.
Глава 13
Китти была редкостной интриганкой. Если Китти чего-нибудь хотелось, она всегда получала желаемое. Помню, как однажды ей взбрело в голову получить степень доктора философии и как она бесстыдно заигрывала с бедным маленьким деканом биологического факультета. Диссертацию она так и не защитила. Это был всего лишь один из ее капризов. Она была насквозь фальшивой. Фальшивыми были все ее политические убеждения, все свои мысли она у кого-то позаимствовала. Если откровенно, то она одна из немногих по-настоящему дурных людей, которых я знала в своей жизни.
Джеки Оппенгеймер, невестка Роберта
Оппи шел по поселку, сдвинув на лоб шляпу, чтобы защитить глаза от яростного июньского солнца Нью-Мексико. Генерал Гровз приказал поставить на Горе новый большой транспарант: «Чей сын погибнет в последнюю минуту войны?» спрашивала надпись над изображением распростертого на поле боя убитого американского солдата, а внизу еще более крупными буквами сообщалось: «Каждая минута на счету!»
Оппи старался взглянуть в глаза всем, кто попадался на пути, будь то ученые, солдаты, обслуга, члены семей работающих здесь людей, и кивал или улыбался. Это было очень важно для поддержания на ходу огромной машины, которой он управлял. Когда работа здесь только начиналась, все ему отвечали более или менее приветливо, но теперь поведением людей управляли по большей части расшатанные нервы, крайняя усталость и дурное настроение. Возбуждение первых дней оказалось нестойким и постепенно сходило на нет по мере того, как недели растягивались в месяцы и годы. Оппи провел здесь двадцать семь месяцев; многие другие тоже по два года с лишним.
Китти опять уехала. Нет, она не бросила его, об этом и мысли не могло быть, она покинула Гору уже десять недель тому назад, объявив, что ей просто необходимо уехать. И она отправилась в Пенсильванию, в родительский дом возле Бетлехема, взяв с собой сына Питера, которому вскоре должно было исполниться четыре. А вот их дочь, свою тезку Кэтрин, которой было всего лишь четыре месяца, не взяла. Оппи не понравилось, что ребенку дали имя в честь матери. Он всегда говорил, что у него самого первый инициал не значит ровным счетом ничего; ему дали имя Джулиус в честь отца, а это грубое нарушение еврейских традиций, запрещающих давать ребенку имя кого-то из еще живых близких. Но Китти попросила его, и, как это было на протяжении их брака с очень многими вещами, он попросту не смог отказать ей. Правда, он сразу начал называть младенца придуманным им именем Тайк, и жена вскоре подхватила его. И, конечно же, Роберт директор, босс, человек, все письма и телефонные разговоры которого перлюстрируют и прослушивают, не мог доставить работникам службы безопасности удовольствия слушать или читать, как он умоляет Китти вернуться.
Разговор с нею он помнил до единого слова.
Гровз ни за что не позволит тебе уехать надолго, сказал он Китти, когда та ошарашила его, заявив о своем намерении. К тому времени генерал позволял гражданским выезжать из поселка даже не каждый уик-энд или изредка брать отпуск на неделю, а уж о более продолжительных сроках и разговора быть не могло. Ты успеешь доехать разве что до Питсбурга, и тебе уже нужно будет возвращаться.
Китти сидела, развалившись на диване, скрестив ноги, растрепанная.
Дик сказал, что я могу оставаться там, сколько захочу.
Дик. Помилуй бог, даже он сам никогда не называл генерала по имени. Оппи подумал было, что такая фамильярность могла бы служить намеком на способ, каким его жена получила разрешение на неограниченный отпуск, но ведь Гровз и на самом деле был в жизни строгим, морально стойким пуританином. Возможно, он просто решил, что, если здесь какое-то время не будет несдержанной и сумасбродной Китти, многим здесь станет легче жить, или счел, что отсутствие одного, пусть даже бывшего, коммуниста укрепит безопасность.
Он отпустил тебя? повторил Оппи, пытаясь разобраться в происходящем
Ну да.
К твоей матери?
К обоим моим родителям.
К твоей матери, двоюродной сестре фельдмаршала Вильгельма Кейтеля?
Я не имею дела с людьми, с которыми не следует поддерживать отношения.
Вот она и Джин приплела к разговору, даже не называя ее имени. Уже пятнадцать месяцев, как та мертва, но все же постоянно присутствует в этом доме на Бастьюб-роу, который никогда в глаза не видела, каждую ночь навещает его сны и портит каждый его разговор с Китти.
Когда ждать тебя назад? спросил Оппи.
Когда у меня в душе наступит покой, ответила она, глядя в темноту за окном. Или в мире. Не знаю, что случится раньше.
Пока что не случилось ни того, ни другого. Он запер дверь своего кабинета и вышел в июньскую ночь. Низко над горизонтом сияла Венера, богиня любви.
У Оппенгеймера не хватило бы ни времени, ни сил руководить огромной лабораторией и одновременно ухаживать за младенцем. Выход предложил местный педиатр. И во время вечернего обхода Горы по пути домой из лаборатории секции «T», проходя мимо квартала быстровозводимых домов «Сандт», он вдруг поразился очевидной, хотя и неуместной на первый взгляд необходимости присутствия здесь человека с такой специальностью. Каждый месяц в Лос-Аламосе появлялось около десятка новорожденных, что изрядно раздражало генерала Гровза; он даже просил Оппи что-нибудь сделать, чтобы прекратить это безобразие. Роберт ответил, что в его обязанности как научного руководителя, возможно, и входит быстрый разрыв, а вот со слиянием хоть быстрым, хоть неторопливым, если оно касается людей, он ничего поделать не может и вообще к контролю над рождаемостью никак не причастен.
И у каждого из этих детей были оба родителя. Педиатр уговорил присмотреть за Тайк до возвращения Китти двадцатичетырехлетнюю жену физика Рубби Шерра Пэт, и малышка переехала в дом Шерров. У Пэт и Рубби уже была четырехлетняя дочь, и Пэт снова ждала ребенка. Прошлой зимой они потеряли маленького сына, и педиатр решил, что наличие еще одного младенца, за которым нужно ухаживать, поднимет ей настроение. Оппи скептически относился к этому предположению: атомы, конечно, взаимозаменяемы, а дети, бесспорно, нет, но такое положение вещей соответствовало его интересам, и поэтому он решил оставить все как есть.
Оппенгеймер взял за правило заглядывать к Шеррам дважды в неделю. Дома тоже нельзя было считать взаимозаменяемыми, невзирая даже на то, что все постройки в этой части базы были поспешно собраны по одному проекту. Пэт изо всех сил старалась придать своему дому индивидуальность; для этого предназначались и красно-желтые коврики, купленные у индейцев пуэбло в Санта-Фе, и букетик лилий марипоза в стеклянной вазе на маленьком деревянном столике, и несколько гравюр Одюбона[27] в рамках. Ее супруг Рубби почти все свободное время посвящал наблюдению за птицами.