На ходу изо рта Лео вырвались белые облачка пара. Он не знал, куда идет, но ноги сами понесли его через футбольное поле стадиона «Стагг». В начале недели выпал снег, однако он давно растаял, и даже коричневая трава высохла. Под бетонными трибунами, в кирпичных пристройках, размещались различные спортивные сооружения. Силард направился к северному концу западной трибуны, поздоровался с охранниками и прошел в зал, где размещался парный корт для сквоша. Это помещение выделили им для экспериментальной установки.
Посреди зала возвышался огромный куб из графитовых блоков. На него со зрительской галереи смотрел невысокий человек с редеющими волосами и продолговатым лицом. Все остальные ученые, несомненно, разошлись, кто в приподнятом настроении, кто в изнеможении, а кто и в том, и в другом состоянии, но Энрико Ферми стоял, облокотившись на перила, и просто смотрел, очевидно погруженный в свои мысли.
Находившееся перед ним чудовище было усыплено; укротители воткнули в тело el toro все четырнадцать picas кадмиевых управляющих стержней.
Лео подошел к нему и торжественно протянул руку. Энрико пожал ее. Их имена уже были неразрывно связаны между собой в истории человечества или только будут связаны, когда с их работы снимут завесу секретности, благодаря тому письму президенту Рузвельту, черновик которого Лео составил три года назад. Письмо, подписанное Эйнштейном, начиналось так:
Некоторые недавние работы Ферми и Силарда, которые были представлены мне в рукописи, заставляют меня ожидать, что уран может быть в ближайшем будущем превращен в новый и важный источник энергии.
Что ж, у нас получилось, сказал Ферми со своим резким итальянским акцентом. Но это было лишь начало, и они оба знали это. В письме Эйнштейна далее говорилось:
Это новое явление способно привести также к созданию бомб, и возможно хотя и менее достоверно, исключительно мощных бомб нового типа.
Да, ответил Лео, у нас получилось. Он выпустил руку Энрико и медленно покачал головой, глядя на сооружение, громоздившееся посреди зала. Это станет черным днем для человечества.
Глава 4
1943
История, несмотря на всю свою скромность, не обойдется без служанки-правды.
Хокон Шевалье
«В этот солнечный день!»
Китти Оппенгеймер и Барбара Шевалье эффектно завершили песню. Мужья зааплодировали, Оппи зажал сигарету в зубах, чтобы можно было звучно хлопать в ладоши. Китти встала из-за пианино, и обе женщины театрально поклонились.
Оппи встал с дивана, держа в руке пустой бокал из-под мартини, и предложил:
Еще по одной? Ответ он знал заранее: двое гостей, с которыми они обедали этим вечером в гостиной, считали его мартини непревзойденным; сам Оппи воспринимал их оценку как доказательство того, что, хотя он и выбрал физику, химик из него тоже вышел бы чертовски хороший.
Китти невысокая брюнетка лишь вскинула тонкие брови, давая понять, что можно было бы обойтись и без этого вопроса, а зеленоглазая блондинка Барб радостно воскликнула:
Да, конечно!
Оппи собрал бокалы на серебряный поднос и уже шагнул было к двери на кухню, но тут, к его удивлению, с места поднялся Хокон Шевалье (на дюйм выше его шести футов).
Я тебе помогу.
Пожертвуешь ради меня обществом двух красоток? осведомился Оппи. Он весь вечер ощущал между Хоконом и Барб какое-то напряжение; пение помогло несколько разрядить атмосферу, и Оппи рассчитывал, что его реплика еще облегчит настроение. Он дернул головой, указывая Хокону на дверь, и они вошли в просторную кухню, где аппетитно пахло доходившим в духовке молочным поросенком. За ними закрылась тяжелая деревянная дверь.
Нам будет не хватать тебя, сказал Хокон, взглянув на Оппи, который ставил на стол поднос с бокалами. Посуду Китти и Барб было легко узнать по ярко-красным следам от губной помады. Беркли без тебя станет другим.
В морозильнике у Оппи стоял наготове второй комплект конических бокалов на длинных ножках. Он вынул их и своим фирменным движением погрузил каждый вверх ногами в неглубокий поддон, наполненный соком лайма и медом, как будто вырезал печенье из тонкого теста. При этом он чувствовал на себе взгляд Хокона, наблюдавшего за работой мастера.
Имеешь хоть какое-то представление о том, куда поедешь? спросил Хокон.
Оппи поставил бокалы на стол, налил в шейкер джина «Черный медведь» и ловким отработанным движением руки плеснул туда вермута. Он задумался на несколько секунд, что же ответить на это. Сначала ему захотелось сказать: «В места, где воздух суше даже моего мартини», но от этой неплохой остроты пришлось отказаться во имя секретности. Странное понятие, к которому непросто привыкнуть, и вообще, если не доверять Хоку, своему ближайшему другу, то кому же тогда?
Прости, сказал он, приветливо улыбнувшись, у меня печать на губах.
Хокон тоже улыбнулся и кивнул на бутылку водки, стоявшую около раковины.
Вижу, настоящая русская. Слава богу, мы воюем не с ними.
Ха! отозвался Оппи, ловко манипулируя шейкером.
Раз уж заговорили о русских Роберт, ты знаком с Джорджем Элтентоном?
Элтентон был инженером-химиком и работал в «Шелл девелопмент». Неужели Хокон намекает на коммунистические пристрастия Элтентона? Да нет, не похоже на него; Хок не более красный, чем все остальные.
Не то чтобы коротко, ответил Оппи, разливая крепкую смесь по бокалам. Но он бывал у меня в доме. Он состоит в ФАИХТ Федерации архитекторов, инженеров, химиков и техников, и у нас с ним была здесь встреча. Я тогда пытался уговорить молодежь из Радиационной лаборатории вступить в Американскую ассоциацию научных работников.
Хороший профсоюзный деятель, сказал Хокон, одобрительно кивнув; Оппи не мог сообразить, кого он имел в виду: Элтентона или его самого.
Впрочем, дальше этого не пошло, продолжал Оппи. Кстати, Лоуренс рвал и метал, узнав об этом. Требовал, чтобы я перечислил ему всех, кто был на этой встрече. Я, конечно, отказался.
Похвально, одобрил Хокон. Как бы там ни было, я рад, что ты знаком с Джорджем. Мы с ним вращаемся в одних и тех же кругах. Оппи знал, что друг имеет в виду Коммунистическую партию. А он имел разговор с одним парнем из советского консульства в Сан-Франциско.
И что? спросил Оппи, разрезая оливки.
Ну, мы же сейчас на одной стороне, и Советы нет, одной достаточно так вот, Советы, наверное, как-то пронюхали, чем вы занимаетесь у себя в университете. Ты никогда ничего не рассказывал, но, похоже, чем-то очень важным.
Оппи промолчал.
И вот Джордж подумал, что, знаешь ли, в духе открытости раз ты на стороне справедливости если ты сочтешь это нужным в общем, любая техническая информация, которая поступала бы к нему, очень незаметно попадала бы к вашим научным коллегам в России.
Настенные часы отстукивали секунды.
Это же измена, сказал Оппи, стараясь сохранить ровный тон.
Конечно, конечно, ответил Шевалье. Я просто подумал, что тебе следует знать об этом.
Я не желаю иметь к этому никакого касательства.
Хокон кивнул и взял один из бокалов.
Как всегда, великолепно, сказал он, сделав маленький глоток.
* * *
В мае 1943 года Оппи, Китти и их сын Питер, только-только переваливший устрашающий рубеж двух лет, прибыли в место, которое все именовали по-разному: Пункт Y, Холм, Mesa, Гора или, из-за того, что новый поселок окружали тополевые рощи, Лос-Аламос[9]. Оппи неплохо знал эту область на севере штата Нью-Мексико. В 1922 году, восемнадцатилетним мальчишкой, он провел здесь лето, чтобы укрепить здоровье после продолжительной череды болезней, перед запланированным на осень поступлением в Гарвард. Тогда он научился ездить верхом и крепко влюбился в эти суровые, необжитые места.
Еще раз он побывал здесь летом 1928 года с младшим братом Фрэнком. Тогда они сняли уединенную хижину, построенную из располовиненных бревен, скрепленных между собой саманной массой; Роберт продолжал снимать ее по сей день. Осматривая домик в первый раз, он почему-то воскликнул: «Хот-дог!» и с тех пор он так и именовался испанским переводом названия этого блюда: Perro Caliente.
Так что, занявшись вместе с Лесли Гровзом и еще несколькими чиновниками подбором места для секретной лаборатории по разработке атомной бомбы, Оппи привез их туда, и генерал почти сразу согласился, что это место как нельзя лучше подходит для их целей: здание частной сельской школы-интерната для мальчиков, расположенное на плато Пахарито протяженностью в две мили на высоте 7300 футов[10] над уровнем моря. Гровз завладел этой территорией по праву принудительного отчуждения частной собственности, и Оппи сразу выбрал для своей семьи дом, который прежде занимал хозяин школы, один из шести выстроившихся вдоль улочки, получившей название Бастьюб-роу[11] (потому что в этих домах имелись ванны). Вскоре начали строить новое жилье жалкие лачуги (ведь предполагалось, что они будут нужны только до окончания войны), в которых были только душевые.
Генерал Гровз мог бы забронировать один из домиков на Бастьюб-роу для себя, но он не мог подолгу оставаться на Горе его служебный кабинет находился в вашингтонском Военном доме[12]. Но он присутствовал там в тот день, когда Оппенгеймер занял свой саманный особнячок и одобрил этот выбор.
Отлично, сказал он. Я и сам с удовольствием поселился бы в нем. Потом генерал сделал паузу, что ему было вовсе не свойственно, и продолжил: У меня для вас небольшой подарок к будущему новоселью. Он вручил Оппенгеймеру маленькую, меньше дюйма, жестяную коробочку.
Неужели нюхательный табак? удивился Оппи. Генерал, я
Нет, не табак. И Гровз издал странный звук, который, как решил Оппи, должен был означать смешок. Для того чтобы нюхать годится, но Он ткнул пальцем в коробочку. Откройте.
Оппи подцепил кромку ногтем, откинул крышку и увидел маленькую коричневую овальную капсулу, лежащую в гнезде на мягкой подстилке.
Цианистый калий, пояснил Гровз. Вам придется постоянно носить ее с собою до самого конца войны. И, предваряя ваш вопрос: да, у меня тоже есть такая. Он похлопал себя по карману. Как и у всех высших руководителей.
Помилуйте, генерал, вам не кажется, что это несколько мелодраматично?
А почему, как вы считаете, так много внимания уделяется секретности? Нет никаких сомнений в том, что немцы пытаются сделать атомную бомбу, головой ручаюсь, что тем же занимаются и русские. Но лучшие мозги собраны у нас, а им проще всего было бы выкрасть вас или кого-то из важнейших ваших сотрудников. Если им это удастся, вас непременно будут пытать и, несомненно, смогут заставить вас говорить, если вы не успеете принять вот это. Это стеклянная капсула, еще и залитая резиной. Не глотайте ее она выйдет целой и невредимой, а раскусите. Смерть наступит через считаные минуты.
Оппи посмотрел на капсулу. Она была размером всего с горошину, но показалась ему такой же громадной, как яблоки времен его раннего детства.
Глава 5
Тем, кто любил меня и помогал мне, желаю любви и мужества.
Джин Тэтлок
Гровз и Оппенгеймер быстро поняли, что в своем плане, предполагавшем, что на Горе будут жить всего несколько сотен человек, катастрофически недооценили сложность задачи, за которую они взялись. Довольно скоро Лос-Аламос превратился в городок с населением в несколько тысяч человек, правда, в отличие от других подобных поселений, обнесенный колючей проволокой.
Оппи готов был приписать ученых на военную службу и дать им звания, но мало кто из них согласился на это. Тем не менее они жили фактически на военной базе и вынуждены были подчиняться армейским порядкам. Ровно в семь утра он заставлял себя говорить «в семь ноль-ноль» звучала пронзительная сирена, будившая ученых; предполагалось, что в восемь они уже будут старательно заниматься наукой. У Оппи быстро вошло в привычку каждое утро первым приходить в техническую зону и, как правило, уходить последним, возвращаясь домой при свете луны или сиянии Млечного Пути. Об уличных фонарях не могло быть и речи нельзя было допустить, чтобы объект, который настолько тщательно сохраняли в секрете, был замечен с самолета.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды летним вечером он, вернувшись на Бастьюб-роу, не обнаружил, что Китти лежит на белом диване, закинув ноги в синих джинсах и носках, не прикрывающих щиколотки, на спинку. В руке она держала стакан, а на овальном столике рядом с переполненной пепельницей стояла бутылка бурбона.
Она не поднялась ему навстречу.
На этой высоте обед готовится целую вечность, заявила она. Вода здесь закипала уже при 198 градусах по Фаренгейту[13], тесто не поднималось. Чтобы вовремя готовить тебе еду, я должна точно знать, когда ты придешь домой.
Роберт положил на стул шляпу-поркпай[14] и плеснул себе скотча.
Прости. Очень уж много работы было сегодня.
Какой работы?
Ты же знаешь, что я не могу тебе рассказать. Нам не полагается говорить о
Помилуй бог, но это же я.
Да, согласился Роберт, пригубив виски. Конечно же, это была она: переменчивая и капризная шалунья, на которой он женился, пребывая в подавленном состоянии после окончательного отказа, полученного от Джин, и в то же время воплощение яростного интеллигентского нонконформизма, посвятившая свою жизнь его карьере. Ты ведь знаешь, в какой области я работаю, сказал он. Так что вполне можешь догадаться, чем именно я занимаюсь.
Китти закурила сигарету.
Догадаться полным яда голосом повторила она, выпустив большой клуб дыма.
Так ведь идет война.
Это я знаю! отрезала Китти. Она родилась в Германии, но переехала в Штаты в возрасте двух лет. Ее мать была двоюродной сестрой фельдмаршала нацистской Германии Вильгельма Кейтеля, начальника Генерального штаба вермахта. Правда, он порвал все отношения с кузиной еще до того, как США вступили в войну после того, как Китти вышла замуж за еврея.
У очень многих женщин мужья сейчас находятся за океаном, сказал Оппи. Твой, по крайней мере, постоянно ночует дома.
Роберт, не разговаривай со мною так. Ты же не мог забыть, что я потеряла на войне Джо. Второй муж Китти, непреклонный коммунист, в свое время уехал в Испанию и погиб, сражаясь за республиканцев.
Прости, сказал он. Я не хотел
меня обидеть? Нет, конечно, нет, сказала она тоном, к которому иногда прибегала. Он всякий раз не мог понять, всерьез она говорит или ехидничает.
Война не может длиться вечно, сказал Оппи. А когда она закончится, мы сразу заживем гораздо лучше. К сожалению, я имею право сказать тебе только, что моя работа очень важна.
Я тоже могу делать что-то важное. Когда я была замужем за Роджером, я получила степень доктора философии по ботанике. Третий муж, с которым она развелась после того, как забеременела от Оппи. Я могла бы внести серьезный вклад в этой области.
Ты внесешь большой вклад. Ты моя жена. Ты будешь устраивать приемы, станешь центром всего сообщества, которое мы сейчас строим.
Китти налила себе бурбона и отхлебнула.
Роберт, ради Христа
* * *
Вскоре просторное плато заполнилось народом. Сюда ехали тысячи людей: ученые и солдаты, доктора разных наук и обслуживающий персонал, одни в наскоро оборудованных конторах вели бухгалтерию, другие в лабораториях, оснащенных по последнему слову науки, подсчитывали щелчки счетчиков Гейгера, дети рассматривали приезд сюда как захватывающее приключение, взрослые негодовали из-за отсутствия даже минимального комфорта. По извилистым дорогам, вздымая пыль, катались джипы, пешеходы перемещались между полукруглыми ангарами из гофрированной жести и собранными в кучки кубическими постройками.