Был уже десятый час. Андрею стало неловко за свой, казавшийся вчера таким эффектным, жест. С мыслями о том, как там Эдик и как его глаза, он вышел из кабины и, осторожно пройдя назад по краю покачивающейся платформы, заглянул в кузов. Эдика там не было. Тот сидел на корточках, спрятавшись от холодного встречного воздушного потока за последней машиной, и курил. Андрей подошёл к напарнику, чтобы как-то извиниться за вчерашнее, но тот, поднявшись, начал первым:
Ты это прости меня за коньяк и вообще произнёс он, отведя глаза в сторону и через силу выдавливая из себя слова, а потом, словно почувствовав облегчение от сказанного, прямо посмотрел Андрею в глаза. Как спалось то?
Ладно, проехали, великодушно ответил Андрей.
Потом прикурил сигарету, сделал пару затяжек и сказал, что спал отлично. А у самого на душе было нехорошо. Надо было тоже извиниться, а теперь почему-то казалось, что уже поздно и его извинения будут неестественны и даже смешны. И с каждой прошедшей секундой это «поздно» становилось всё весомее и твёрже. А ещё почудилось, что тот, который смотрел на него ночью, укоризненно покачал головой. Но перестук колёс и проплывающие мимо пейзажи, словно чудесное снадобье, успокоили, заслонили собой эту неловкость от сознания своей неправоты. А напарнику Андрей решил на ближайшей остановке раздобыть для поправки здоровья водки или хотя бы пива.
Андрей только во время службы в армии уезжал так далеко от Ленинграда. Побывал и в больших городах, и в малых городках Советского Союза. И в захолустьях тоже побывал. Но все это было в европейской части Родины. К тому же тогда он был под постоянным присмотром опытных, ответственных за него людей, а теперь поезд неспешно вёз его одного, без опеки и руководства, через полстраны в далёкую Сибирь, в Красноярский край.
Поездка только набирала обороты. Вагоны поезда уже несколько раз за неполные двое суток перетасовывали на сортировочных горках, но с каждым разом остановки были всё реже, а перегоны становились длиннее. Там, где рельсы изгибались плавной дугой, был виден весь состав. Его деловито покачивающиеся вагоны и кажущаяся неспешность вселяли в Андрея спокойствие и уверенность в том, что всё будет хорошо. Они приедут в Красноярск, их встретят, разгрузят машины, одна из которых увезёт его в сибирскую деревню. А там Что там? Но и там, думал Андрей, всё будет хорошо. Он справится, обязательно справится.
2 мая 1976 года, воскресенье.
Под утро стало прохладно. Проснулся, поворочался немного и снова уснул. Проснулся окончательно в начале 10-го.
Эдуард стал совсем другим человеком. Он даже извинился за вчерашнее. Извинился и я. В общем, всё в порядке.
Совершенно невозможно писать на ходу трясёт, качает. Ужас! Пишу на остановках.
В 10 часов остановились. Бологое. Дал Эдуарду денег, и он побежал в магазин. А я прибрался в кузове, помылся, почистил зубы. Примчался Эдик. Он принёс бутылку водки и сигареты. Посмотрел на водку и вдруг вспомнил ночное видение. Стало как-то не по себе.
Сели, позавтракали. Эдик, выпив немного, повеселел. Ещё бы! Так вчера ужраться. Я тоже за компанию выпил полстаканчика. До чего же она противная, эта водка! И почему она называется водкой? Очень похоже, что это грубая форма слова «вода», как Коля Колька, Толя Толька.
Заканчивали трапезу в пути. Нам обещали стоянку минут на 2030 (смена бригады машинистов), а простояли мы почти до полудня. Хотел написать «до 12-ти», но, насколько помню, в приключенческих романах и Фенимора Купера, и Марка Твена, и Конан Дойля время обозначается только как «до полудня», «пополудни», «после полудня». Так что никаких 12-ти!
Пересели в кабину. Там гораздо теплее. Солнце сквозь стекло греет, как в Крыму. Сидели, курили, глазели по сторонам и разговаривали. Противная водка что-то изменила в моей голове и поля вокруг стали просторнее, хвойные леса зеленей, солнце ласковей, а разговоры задушевнее. Когда это прошло, стало скучно. От скуки даже вычислили скорость поезда по часам и верстовым столбам. Получилось 55 километров в час.
В 3 часа после полудня остановились в городе Клин. Я побежал за мороженым. Обычно у магазинов висят почтовые ящики, а тут нет. На обратном пути попросил у двух женщин, опустить мои письма в почтовый ящик. Сказал, что опаздываю на поезд. Они пообещали сделать это. Садиться пришлось на ходу. А мороженое здесь не очень, чтобы очень. В Ленинграде оно гораздо лучше. Или это просто тоска по дому началась? Рановато.
Потом считали вёрсты до Москвы. Вёрст остаётся всё меньше. Проехали Химки и встали минут на 20. Пишу дневник, а Эдик бесцельно слоняется по платформе, как зверь по клетке.
Постояли полчаса, а потом нас спустили с горки. Раньше наша платформа была шестой от паровоза, а теперь мы в середине состава. Постояли ещё 40 минут. За это время мы перекусили и снова забрались в кабину скучать. Тронулись. Проехали полчаса и снова встали. Эдуард пошёл спать, а я нашёл в «козлике» Роман-газету и уселся читать «Взлёт против ветра» Семенихина. 19:30, но ещё совсем светло. Снова тронулись. Раньше мы ехали на юг, а теперь тащимся на восток. Но это только полбеды. Раньше наши машины стояли по ходу поезда, а теперь наоборот. Это неудобно.
В 20 часов снова встали. Застряли мы под Москвой. Далеко от вагона не отойти, потому что даже машинисты не знают, когда тронемся. Крадёмся короткими перебежками. Как разведчики. Или воры.
21:00. Забрался в кузов. Эдуард уже похрапывал. Он спал как принцесса на горошине на 6-ти (!) спальных мешках, оставив мне место на голом брезенте. Я его разбудил и выдернул из-под него три спальника. Потом повесил на дверь брезент, чтобы не дуло, и улёгся. Пол кузова машины толкал в спину. Повернулся на бок, стало толкать в бок. Поезд остановился, и я уснул.
Андрей с Эдуардом проплывали на своём корабле-платформе мимо больших городов, посёлков и деревушек с обычными и диковинными названиями. Чего стоит, например, населённый пункт Сухобезводное! Железная дорога и всё, что с ней связано, постепенно становились привычным делом, но всегда находились причины для удивления. На второй день путешественники узнали, что на каждой сортировочной станции круглосуточно работает столовая!
Постепенно налаживался и быт. Недалеко от станций всегда находились магазин и водяная колонка, а в столовых можно было если не поесть, то налить в свой чайник чай, кофе или даже какао. В общем, жить можно.
Но кроме забот о содержании своих тел в тепле и сытости были у путешественников, как и у всех людей, удовольствия для души. Какие? Созерцание, размышления, мечты.
Эдуард, когда ему не мешал своей болтовнёй Андрей, вспоминал, как в очередной раз удачно увернулся от долгов и связанных с ними проблем. Вспоминал и строил планы на дальнейшую жизнь. Он мечтал, что завяжет с алкоголем, заработает за этот сезон достаточно денег и съездит в Крым или в Сочи. На своей старой работе от ловких и благополучных работников торговли он много слышал о волшебной жизни в тех благодатных краях. Да, это были мечты о плотских удовольствиях, но всё же это были мечты! У него и в созерцание проплывающих мимо красот вкрадывались нотки совсем не духовного плана. Увидев красивый дом на берегу реки или озера, он мечтал о чуде иметь такой, но только где-нибудь поближе к Ленинграду. В таком доме можно жить самому и дачникам сдавать на лето комнатки да сарайчики. Ну что поделать, если Эдуард, отмечтав в юности о всякой ерунде, стал человеком практическим?
А у Андрея кроме созерцания, размышлений и мечтаний было ещё одно удовольствие для души: он писал письма. Он уже дважды написал родителям, Нине и нескольким своим друзьям. Письма эти были об одном и том же: о мимо проплывающих чудных пейзажах, погоде, железнодорожных порядках и особенностях быта на платформе товарного поезда. Но от того, что причиной появления этих писем были разные чувства, письма получались разными. Письма родителям писались не то чтобы от сильной сыновьей любви, скорее из долга хотелось, чтобы родители не волновались, чтобы знали, что у него всё в порядке. Нине он писал, чтобы она знала, как всё новое, всё прекрасное, что он видит в пути, омрачено разлукой с ней. А вот в письмах друзьям были не нотки, не нежные мелодии, а бравурные марши хвастовства. К счастью, Андрей не замечал этого, а то ему сразу же стало бы стыдно. Впрочем, этот стыд от него никуда не денется. Когда он прибудет на место и сообщит им адрес, куда можно ему писать, а потом и получит долгожданные ответы на свои письма, то будет сначала обида, а потом, когда обида остынет, придёт и стыд, очень полезный лечебный стыд за своё хвастовство. Это будет потом, а пока Андрей не знал, дойдут ли его письма до адресатов, потому что на двух прошлых остановках он не нашёл поблизости почтовых ящиков и попросил отправить свои письма случайных прохожих. Оба раза ему не отказали.
3 мая 1976 года, понедельник.
Встал в 9 часов. Вышел на платформу осмотреться. Совсем недалеко, в лёгкой дымке на двух холмах, раскинулся довольно большой город. Это Горький.
Нас потащили на сортировочную горку. Традиция!
На остановке Эдуард сбегал за кипятком, а я набрал сырой воды в канистры. Умылись и сели завтракать. Только покончили с этим делом, нас начали сортировать. От состава отсоединили только один вагон из середины. И стоило из-за этого нас мучить? Вообще-то спуск с горки довольно неприятная процедура. Уж очень много резких толчков.
В 10 часов встали намертво уже готовым к старту составом. Я нашёл совсем рядом столовую, а мы неосмотрительно успели насытиться холодными консервами. Но зато мы, как настоящие заграничные аристократы, пили горячий шоколад (какао!).
Тронулись от Горького в 14 часов. Едем куда-то на север, то есть почти в обратную сторону. Проехали по мосту через Волгу. Места очень красивые. В 15 проехали мимо города Семёнов, а потом пошли деревни. Сели в кабину и смотрели на поля, леса, озёра и разлившиеся реки. Красотища! Погода стоит замечательная. Небо чистое, только в южной части его несколько небольших перистых облачков. На солнышке довольно тепло, но на ходу не позагораешь, потому что холодный ветер. В 16:15 опять встали. Красный семафор. Дорога к этому времени повернула чуть восточнее. Курс северо-северо-восток. Куда же нас везут? В 17 часов проехали город деревенского типа Сухобезводное. Ну и названьице! Масло масленое.
Вечером на каком-то полустанке сбегал в столовую. Во-первых, попросил у поварихи опустить письма в почтовый ящик, во-вторых, принёс оттуда целый чайник горячего чая.
Вот будет интересно осенью, когда вернусь в Ленинград, по штампам на конвертах проследить наш путь.
Частенько, насидевшись в кабине машины, Андрей с Эдиком стояли на краю платформы, курили и думали каждый о своём.
Эдик думал о том, что в Ленинграде, в двух маленьких комнатках большой коммунальной квартиры живёт его жена с двумя его детьми, от которых он уже три года как сбежал. И так, казалось бы, благополучно сбежал А может быть, не сбежал, а потерял? Потерял. А теперь вот и сам потерялся.
Андрей же вспоминал встречавшихся на своём пути людей и удивлялся своему везению. Ну что ни встреча, то хороший человек! И его начальник Мутовкин, и женщина на сортировочной станции, которая выясняла для него по телефону, куда утащили его платформу с машинами, и Эдик, который оказался вполне нормальным мужиком. А Миша Голиков со своей женой!
С четой Голиковых судьба свела их на станции Лосенино. На этой станции поезд остановился. Мимо платформы шёл пьяненький мужичок. Вероятно, Андрей с Эдуардом со стороны выглядели очень живописно, если мужичок, увидев двух чумазых беспризорников, не прошёл мимо.
Я, конечно, извиняюсь а вы куда такие едете? И откуда?
В Красноярск из Ленинграда. с тоской в голосе ответил Эдуард.
Из Ленинграда! В Красноярск! А зачем?
Машины охраняем, вступил в разговор Андрей. Потом в Красноярском крае работать будем. Меня Андреем зовут, а его Эдуардом.
А меня все тут дядей Мишей зовут, а фамилия моя Голиков, радостно сообщил мужичок. Я обходчиком работаю. Меня тут все знают. Я охотник заядлый о, какой охотник и рыбак! А вы вы охоту с рыбалкой уважаете?
Уважаем, уважаем, недовольным голосом пробурчал Эдуард.
У него было отвратительное настроение, оттого что дядя Миша был навеселе, а его напарник всё никак не может догадаться предложить допить водку, которая осталась после его лечения. И тут на сцену выкатилась маленькая, полная рыжеволосая женщина. Судя по тому, как лихо она начала отчитывать дядю Мишу за то, что он шляется пьяный без куртки при таком холодном ветре, это была его жена. А дядя Миша, выслушав жену, очень кратко всё объяснил:
В депо угостили. Не холодно мне. С ребятами вот разговорился. Из Ленинграда! В Красноярск! Вот поедут, помашу им рукой и тогда домой пойду.
И тут только женщина обратила внимание на стоящих на платформе мужчин.
Ой, батюшки мои, ой, родненькие! Да как же вы холодно же из Ленинграда! В Красноярск!
Андрей начал было объяснять, что едут они с комфортом, но женщина, воскликнув: «Я сейчас» убежала, а дядя Миша объяснил:
Баба есть баба. Хорошая она у меня, добрая. Ругается, когда выпью, но я на неё никогда не сержусь.
Через некоторое время женщина вернулась и прервала монолог мужа о видах и количестве местной дичи и рыбы. В руках у неё были трёхлитровый бидон и бумажный свёрток.
Вот, ребятки, возьмите квасок, пирожки и яички. Всё домашнее, свежее.
Эти слова были сказаны так просто, так по-доброму, что у Эдика с Андреем и мысли об отказе из вежливости, скромности или ещё по какой причине не возникло. Правда, Андрей не стал лишать хозяйство дяди Миши бидона и перелил квасок, который оказался брагой, в чайник. Передавая женщине бидон, он попросил её опустить в почтовый ящик очередное письмо Нине.
Опустите? Это девушке моей.
Не беспокойся, обязательно опущу. У нас почта от дома недалеко. А что ж друг-то твой, и она взглянула на Эдуарда, словно обращаясь к нему, а не к Андрею, письма не пишет?
А тому полный чайник браги настолько улучшил настроение, что он задорно и даже как-то озорно ответил:
Что с дороги-то писать? Ответа ведь не дождёшься! Вот приеду, узнаю свой адрес и напишу.
А потом поезд тронулся, отъезжающие и провожающие помахали друг другу руками и расстались навсегда.
Когда состав набрал ход, Андрей с Эдиком уселись в кабину своего УАЗа и до позднего вечера трапезничали. Сначала неспеша пили микроскопическими дозами водку, запивая сырыми яйцами. Потом, когда кончилась водка, кружками пили брагу, закусывая тёплыми ещё домашними пирожками. Рассказывали друг другу были и небылицы из своей жизни и нахваливали дядю Мишу и его жену.
И только перед тем как заснуть, то есть совершенно наедине с собой, Андрей и Эдуард, каждый по-своему, подумал, смог бы он вот так просто, без спасительных мыслей, что воздастся добром за добро, помочь незнакомому человеку? И Андрей, как всегда с опозданием, вспомнил, что они не узнали имени этой доброй женщины. А потом он вспомнил её слова, когда он попросил опустить свои письма в почтовый ящик. «Надо же, она спросила, почему Эдуард писем не пишет, а я даже и не подумал об этом. Может, только потому не пишет, что у него нет ни конвертов, ни листка бумаги, а попросить у меня стесняется? А я сам не догадался предложить». И Андрею опять показалось, что тот, который смотрел на него в первую ночь путешествия, вновь укоризненно покачал головой.
4 мая 1976 года, вторник.
Спали отлично. Вечером, когда укладывались, снял ватник, залез в спальник и ватником укрылся. Это гораздо лучше, чем спать в ватнике.
Проснулись в 9 часов. Светит солнце. Облачно. Довольно тепло. Остановились на каком-то полустанке.
Ночью проехали Котельничи, и теперь дорога идёт на юго-восток. А просторы здесь не те, что у нас. Поезд то едет среди леса, а то вдруг вырывается из узкого лесного коридора, и глазам больно от ширины полей. На холмах, далеко-далеко, раскинулись, словно игрушечные, домики деревень, вокруг которых видны тёмные зубчики леса.
В 10:30 встали в посёлке Балезино. Стояли 2,5 часа. Успели по одному сходить в столовую пообедать вперёд на целый день. Я пошёл вглубь города и купил свежего хлеба.
Здесь же узнал, что ночью проехали Киров.
Население городка довольно странное. Половина разговаривает на непонятном языке. Эдик сказал, что это татары.
Купил на станции журналы «Огонёк», «Наука и жизнь», газеты «Смена» и «Правда». Сидим, читаем. Написал письмо Нине. Начал письмо родителям, но не успел закончить.
Тронулись в 13 часов. В 16 часов приехали на станцию Лосенино. 1291 километр от Москвы. Я не напрасно подчеркнул название станции.
На этой станции поезд остановился, а мимо нашей платформы шёл пьяненький мужичок. Наверное, мы со стороны мы выглядим странно, если он не прошёл мимо, остановился, поздоровался, расспросил: кто, куда и откуда, а узнав, едва не прослезился на нашу горькую участь: «Из Ленинграда! В Красноярск!» Потом подошла рыжеволосая, вся в веснушках женщина, его жена. Женщина ушла, но вскоре вернулась. Это удивительно, но она принесла нам домашние пирожки, свежие куриные, размером с гусиные, яйца и бидончик, как она сказала, кваса.
Какой народ живёт на Руси!
Поезд тронулся, и мы навсегда расстались с дядей Мишей и его женой, имени которой не догадались спросить.
В 18 часов остановились в деревне или городе Верещагино. Неспеша допивали остатки водки, запивая сырыми яичками, закусывая чудными домашними пирожками, и разговаривали о том о сём. Кончилась водка, принялись за брагу. Добрым словом вспоминали дядю Мишу и его жену.