Кем он себя вообразил? Мария в голосе Марии прозвучало такое удивление, что я даже обернулся, посмотрев на осунувшееся личико.
Да был такой крендель в Англии, челноки пальцами в станке умел выхватывать, я потёр шею, столько лет здесь, а всё не могу как следует базар фильтровать, то и дело словечки разные проскакивают. Когда только попал, и то лучше было. Но там у меня другая проблема была, я никак не мог понять поначалу, на каком языке вообще говорю. Ты лучше скажи мне, как вы? я ещё больше развернулся и положил руку на живот, почти невидимый за пышными одеждами.
Сегодня хорошо, Мария слабо улыбнулась. Мне вообще здесь в Москве как-то лучше дышится.
Может столицу сюда перенесём? спросил я.
В этом нет особого смысла, она снова улыбнулась. Я же только во время беременности неважно себя у моря чувствую. А в остальном мне очень нравится Петербург.
Он серый, он всегда серый и почти всегда облачный. Ну, и туманы. Не такие, как в Лондоне, но всё же. Я внимательно смотрел на неё.
Туман это романтично, Мария вздохнула, а затем решительно добавила. Если столицу и переносить, то так, чтобы она хоть немного ближе к отдаленным землям находилась. Чтобы за всеми приглядывать можно было одинаково пристально.
Например? я думал о переносе столицы. Мне нравился Петербург, всегда нравился и в той жизни, да и в этой, если разобраться. Но. Если я хотел дорожный бум устроить, и поторопить Эйлера с созданием железной дороги, то лучше столицу вообще куда-нибудь в район несуществующего пока Новосибирска перенести. Но на такой экстрим я пока точно не пойду.
Так что, похоже, никуда переносить мы столицу не будем. А с дорогами нужно что-то делать, это факт. Мне же не нужны автомагистрали пятиполосные. Мне бы хорошие грунтовки на нормальной подложке и с хорошими обочинами организовать. На северах-то точно пока делать с этой идеей нечего. Там и в мои времена только зимники выживали. Но тут реки, пока шикарные и полноводные, вам в помощь, дорогие товарищи.
Мария же, которая всё это время обдумывала мой вопрос покачала головой.
Не знаю. Я никогда не задумывалась над этим, она быстро пробежала глазами по тексту бумаги, которую всё ещё держала в руке. Это ужасно, Пётр, с этим надо что-то делать.
Надо, я разве спорю? Вот только что?
А почему бы не создать по маленькой школе ремесла при каждой мануфактуре? теперь уже я вздохнул.
Не получится, некоторые сами очень маленькие, и не сказать, что слишком рентабельные. Да и, чтобы что-то вроде таких школ создавать, надо, мать их, заставить народ читать выучиться и считать. Чтобы пальцы куда попало не совали, я снова почувствовал, что закипаю.
Надо производство расширять, причём конкретно так. Нужно технологии внедрять. А они мне такое устраивают. И самое главное, я знаю, почему они это делают. Боятся, что не у дел останутся, вот почему. Прогресс тормозится всегда только одним страхом.
Как крестьяне категорически были настроены против тракторов, даже диверсии совершали, выводящие машины из строя. И только потому, что боялись остаться со своими лошаденками остаться на задворках истории. И с места сняться на новую землю с тем же, мать его трактором, переехать боязно. Ну, не насильно же переселение устраивать, в конце концов.
Вот так и получается, что где-то чуть ли не головах друг у друга живут, причём в нищете, а где-то полтора человека на тысячу километров. И так по всей нашей необъятной империи.
Мне надоело считать непонятно чем, внезапно сказал я, зацепившись в мыслях за этот несчастный километр. У нас десять пальцев. Ту же грамоту на пальцах проще объяснять, чем пытаться словами в тупые головы вбить, в которых только ветер гудит.
Я тебя не понимаю, Мария выглядела удивленно.
Я хочу всё считать десятками. Это удобно. Вот хочу и всё тут. Могу я чего-то хотеть?
Конечно, можешь, ты же самодержец. Машка ответила мне, но сути так и не уловила.
Я ещё и самодур, и хочу самодурить, я схватил ручку и принялся писать письмо Эйлеру по-немецки, а Ломоносову по-русски. Чтобы систему метрическую начали разрабатывать. Эталоны веса и длины создавать, и чтобы сделали это быстрее, чем англичане со всякими французами. Потому что мне действительно надоело считать верстами и пудами. Вот, будет метр, как эталон, и килограмм. Сказал я удовлетворённо, ставя точку и посыпая бумагу песком.
Почему метр? Мария нахмурилась.
А почему бы и нет? я пожал плечами.
Действительно, она рассмеялась. Уже привыкла к этой моей манере. И тут побледнела и положила руку на живот. А потом слегка согнулась и застонала. Я вскочил и поддержал жену за спину.
Что с тобой? она не ответила, лишь глубоко задышала, а потом выпрямилась.
Я не знаю, похоже на схватку, и снова тихонько застонала.
Что? Но ведь ещё рано! Черт бы вас всех подрал. Бехтеев! я так заорал, что Мария даже выпрямилась, но потом её так скрутило, что я подхватил довольно легкое, несмотря на беременность, тело и потащил к выходу. Дверь открылась, когда я уже к ней подбежал. Лекарей в спальню её величество. Живо! Не прибудут через пять минут, поедут в Иркутск белок лечить.
Уже когда я подходил с тихонько плачущей Марией на руках к её спальне, в голове мелькнула суматошная мысль о том, что письма я так и не отправил.
Глава 2
Пётр Румянцев отодвинул штору и посмотрел на улицу. прямо перед окнами пробежали четверо каких-то оборванцев. Наверняка мародёры, спешащие вынести из спешно покидаемых богатых домов то, что до них не успели вынести более удачливые парни.
Беспорядки, казалось, не закончатся никогда. А эти упрямые бараны из правительства республики всё никак не могут принять правильного решения. Ну, видят же, что толпа обходит штаб-квартиру Ост-Индийской компании по широкой дуге.
И ведь понимают, что обходят, потому что боятся: раз попали под раздачу, и пока больше не хотят. И всё равно, вцепились в свои кресла, как вошь в волосы, и никак не хотят на попятную идти. Нет, чтобы людишек пожалеть, как дети малые, ей богу. Неужели им плевать и на простых голландцев, и на собственные жизни? Ну так хоть бы детей собственных пожалели. Ведь, когда озверевшая толпа врывается в дом, особенно тех, кого считает виноватым в собственных бедах, то никого не щадит. И особенно сильно тогда достаётся именно тем, кто не в состоянии защититься: женщинам и детям.
В комнату, бывшую когда-то кабинетом казначея компании, вошёл Криббе. Увидев стоящего у окна Румянцева, он кивнул и закрыл за собой дверь, чтобы лишние уши попотели, подслушивая их разговор.
Они сделали это довольно просторное помещение чем-то вроде штаба, когда ещё не знали о подходе войска Румянцева. Оно было самым просторным, и из него было удачно видно и то, что происходило на улице, и то, что творилось на заднем дворе.
Сейчас, кроме того, что в комнате проходили совещания, в ней принимали гостей, в основном бьющихся в приступе истерики и умоляющих сделать хоть что-то, чтобы прекратить это безумие. Из тех, кто внял голосу разума и всё-таки добрался до защищенного со всех сторон подворья, а не сидел дома, вцепившись в нажитое добро.
Сколько нам ещё ждать момента, когда у Вильгельма Оранского хватит ума обратиться к нам за помощью, он ведь видит, что происходит, раздраженно проговорил Румянцев, глядя на Криббе исподлобья.
Конечно видит, не слепой же, усмехнулся Гюнтер. С тех пор, как его притащил сюда Головкин, он только и делает, что заламывает руки и причитает. Даже его жена ведёт себя более достойно и старается вместе с другими женщинами устроить наш быт.
Насколько мне известно, она просила Вильгельма отправить её с детьми в Лондон, но он сумел только до русского посольства добраться, когда начался бунт. Может быть, он не обращается к нам с просьбой, потому что надеется на помощь Англии? предположил Румянцев.
Англичане, помогающие голландцам? Это звучит как анекдот, покачал головой Криббе. Но, с другой стороны, это шанс для Георга покончить раз и навсегда с войнами и полностью подчинить себе Северные провинции. Но для этого ему тоже необходимо знать, что в его помощи нуждаются и её примут. К тому же он сейчас очень занят. Ему не до Голландии.
И что же делать? Румянцев сжал кулаки. Мы можем сидеть здесь до бесконечности, потому что не можем пойти подавлять бунт без всех обговоренных условий. Пётр Фёдорович нас просто не поймёт, если мы так поступим.
Вот так и получается, что мы его выкурить отсюда не можем, и одновременно, он сам ничего не предпринимает, малодушная сволочь, ругнулся Криббе.
Да ещё и коронацию пропустили. Мрачно вторил ему Румянцев. О, Александр Гаврилович, а мы только с Гюнтером о тебе говорили. Всё нам было интересно, как это ты умудрился штатгальтера сюда приволочь, а беседу о том, что такие славные воины, как мы, вполне можем избавить все четыре провинции от этой напасти, но не бесплатно, нет, не бесплатно, Румянцев сделал шаг навстречу зашедшему в комнату Головкину.
А я, собственно, по этому поводу сюда и пришёл, Головкин коротко поклонился, приветствуя двух самых доверенных помощников, и даже друзей императора. Анна Ганноверская сделала всю работу за нас. Ей так сильно надоело здесь сидеть, не имея возможности выехать, да просто выйти, чтобы прогуляться, что она надавила на мужа. В общем, Вильгельм просит графа Румянцева о помощи в подавлении бунта и хочет обсудить условия.
Ну, наконец-то, Румянцев закатил глаза и истово перекрестился. И где он?
Подойдёт с минуты на минуту, Головкин немного замялся, а потом добавил. Вы же не будете возражать, если я составлю вам компанию? Может быть, мой обширный опыт поможет получить больше, чем штатгальтер хочет отдать сейчас.
Ну, конечно же, Александр Гаврилович, я и сам хотел попросить тебя присутствовать, чтобы мы с Гюнтером по неопытности в подобных делах такого не наделали, что сами в итоге должны не остались. Радушно закивал Румянцев.
Головкин прошёл по штабу и сел за стол, задумчиво глядя на Румянцева. Как же быстро молодежь переняла привычку Петра Фёдоровича так коротко волосы стричь. Даже уши с шеей не прикрывает причёска.
Сам-то он до сих пор оставался верен пышным парикам. Ладно ещё Криббе, который свои длинные темные волосы лентой перевязывал, а тут
И Головкин неодобрительно покачал головой. Никогда он не поймёт этого аскетизма, который проповедовал Пётр Фёдорович, и который с такой охотой подхватывали его молодые подданные.
Но рассуждать про нравы молодежи ему не дал штатгальтер, который вошёл, в сопровождении своего советника и секретаря, и сразу же прошёл к столу, расположившись напротив Головкина.
Александр Гаврилович поджал губы. Сколько нужно было ещё раз сказать этому болвану, чтобы тот понял переговоры он будет вести с графом Румянцевым. Именно Пётр Александрович будет определять, какая плата будет достойна за спасения республики. Переубеждать он никого не стал, просто поднялся со своего места и пересел на соседний стул, предоставляя возможность Румянцеву расположиться напротив Вильгельма и начать переговоры.
Что вы хотите, граф, за помощь в усмирении толпы? устало проговорил Вильгельм. Он впервые оказался наедине с подобными трудностями и совершенно не знал, что нужно предпринять. Надежды на милицию, которая должна была охранять прежде всего его самого и олигархов разбились вдребезги, когда прямо на его глазах стражи порядка перешли на сторону бунтующих.
Вы слишком откровенны, вам не кажется, ваше высочество? Румянцев слишком много времени провёл с Петром, чтобы не перенять манеру императора разговаривать с собеседником.
Я не вижу смысла тянуть ещё дальше. И так понятно, что наши союзники не придут, и не помогут нам. А если мы ничего не предпримем еще пару недель, то в итоге получим только пепелище на месте некогда богатой и процветающей сраны. Олигархи взывают меня о помощи. Власти провинций каждый день шлют гонцов, из которых до меня добирается едва ли каждый шестой. По всей стране рыщут озверевшие банды. А тех же олигархов и провинциальных властей с каждым днем становится всё меньше. Практически никто сразу не сбежал, просто не верили, что эти выступления могут вылиться вот в такое. А теперь уже поздно. И он закрыл лицо руками.
Ваше высочество, а почему вы вообще столько терпели, прежде, чем насмелиться и подойти ко мне со своей небольшой просьбой? Чего вы ждали? Румянцев прямо смотрел на него. Я вам сам отвечу. Вы думали, что мы поможем вам просто так. От всей широты русской души. И даже не попросим сказать «спасибо» за помощь. По тому, как потупился Вильгельм, Румянцев понял, что не ошибся. Он только головой покачал. Пётр Фёдорович предупреждал, что так и будет. Поэтому я тоже не буду ходить вокруг да около. Нам нужен протекторат над всеми четырьмя провинциями.
Вы хотите, чтобы республика вошла в состав Российской империи? Вильгельм уставился на Румянцева, но тот отрицательно покачал головой.
Нет, разумеется. Я же сказал, протекторат. Вы не будете принимать ни одного решения без согласования с Петербургом. И любое предложение Петербурга будете рассматривать в приоритете над всеми остальными. Не так уж и много за возможность вообще сохранить страну, не так ли? Головкин посмотрел на молодого графа с удивлением, а Криббе отвернулся, чтобы спрятать ухмылку. Сейчас Румянцев как никогда напоминал Петра Фёдоровича. Головкин же с Петром общался мало, и просто поражался наглости Румянцева. Граф практически припирал штатгальтера к стенке, не давая возможности для того, чтобы защититься.
Это совершенно невозможно, Вильгельм вытер пот со лба. Олигархи никогда не пойдут на подобный шаг.
Хорошо, Румянцев откинулся на спинку стула. Если всё дело в олигархах, то давайте просто подождём, когда их количество сократится до договороспособного минимума.
Что вы такое говорите? Вильгельм смотрел на графа и быстро моргал. Как вообще можно о таком говорить?
Достаточно непринужденно. Я никуда не тороплюсь. Припасов нам хватит, чтобы ещё год как минимум здесь осаду держать. Вас я ни в коем случае не удерживаю, можете прямо сейчас уезжать вместе с семьей. Я всё равно возьму Голландию и установлю здесь протекторат Российской империи, даже, если вообще ни одного олигарха или представителя власти не останется в живых, Румянцев слегка наклонился, став к штатгальтеру гораздо ближе. Вам-то какая разница, кому подчиняться? Или вашему тестю его величеству Георгу, или же его величеству Петру Фёдоровичу. Но сейчас я предлагаю вам сохранить ту власть, которая у вас имеется. Пока предлагаю. Следующее моё предложение будет куда болезненнее.
Мне нужно всё хорошо обдумать и написать заинтересованным лицам, немного помолчав, ответил Вильгельм.
Прекрасно, Румянцев улыбнулся. Тогда встретимся ровно через неделю. Полагаю, вы уже сможете получить ответы. Предупреждаю сразу, та встреча будет последней. Я понимаю, вам предстоит принять тяжелое решение, но в этих обстоятельствах хорошего решения просто нет.
Штатгальтер вышел, за ним выскочили помощники, которые ни слова не сумели добавить в этих переговорах, которые звучали скорее, как ультиматум.
Хм, Головкин задумчиво смотрел на Румянцева. Это было очень странно, Пётр Александрович. Получается, что мы не вели переговоры, мы угрожали, пользуясь безвыходным положением властей Северных провинций. Как-то это, не слишком благородно, не находишь?