Стремясь успокоить ее после той непреднамеренной обиды, он не мог долго выносить эти увертки. Нравы на острове были простыми и прямолинейными даже среди состоятельных людей, и однажды, заметив ее исчезновение, он последовал за ней в дом и далее к подножию лестницы.
Эвис! позвал он.
Да, мистер Пирстон.
Почему вы так бежите наверх?
О только потому, что я хотела подняться кое за чем.
Что ж, когда вы все сделаете наверху, что хотели, не могли бы вы спуститься снова?
Нет, я не могу.
Спуститесь, дорогая Эвис. Вот кто вы для меня, вы ведь знаете.
Ответа не последовало.
Что ж, если не хотите, то не надо! продолжал он. Я не хочу вас беспокоить. И Пирстон ушел.
Он остановился, чтобы посмотреть на старомодные цветы под садовой оградой, когда услышал позади себя голос.
Мистер Пирстон, я не рассердилась на вас. Когда вы ушли, я подумала вы можете ошибаться во мне, и я почувствовала, что должна сделать не что иное, как прийти и заверить вас в своей дружбе.
Обернувшись, он увидел зардевшуюся Эвис прямо у себя за спиной.
Ты хорошая, милая девочка! сказал он и, схватив ее за руку, запечатлел на ее щеке поцелуй, который должен был стать ответом на ее поцелуй в день его приезда.
Дорогая Эвис, прости меня за пренебрежение в тот день! Скажи, что простила. Давай, сейчас же! И тогда я скажу тебе то, чего никогда не говорил ни одной другой женщине, живой или мертвой: «Возьмешь ли ты меня в мужья?»
Ах!.. Мама говорит, что я всего лишь одна из многих!
Это не так, дорогая. Ты знала меня, когда я был юным, а другие нет.
Так или иначе, ее возражения были преодолены, и, хотя она не дала немедленного согласия, она изъявила готовность встретиться с ним позже, во второй половине дня, и тогда они прогулялись с ним до южной оконечности острова, называемой Устье, или, как говорят не местные, Клюв8, остановившись над коварной пещерой, известной как Пещерная Нора, в которую сейчас с ревом и плеском вливалось море, как это и было, когда они вместе посещали это место в детстве. Чтобы удержаться, заглядывая внутрь, он предложил ей руку, и она приняла ее, впервые как женщина, в сотый раз как его спутница.
Они побрели к маяку, где задержались бы подольше, если бы Эвис вдруг не вспомнила, что в этот вечер она должна была читать стихи с подмостков на Уэллс-Стрит, в деревне, расположенной у входа на остров, деревне, которая теперь превратилась в город.
Читать! воскликнул он. Кто бы мог подумать, что кто-то или что-то может декламировать здесь, внизу, кроме чтеца, которого мы слышим там, вдали, никогда не умолкающего моря.
О, но теперь мы вполне интеллектуальны. Особенно зимой. Но, Джослин, не приходи на чтение, ладно? Это испортит мое выступление, если ты будешь там, а я хочу быть не хуже других.
Я не приду, если ты действительно этого не хочешь. Но я встречу тебя у двери и провожу домой.
Да! проговорила она, глядя ему в лицо. Сейчас Эвис была совершенно счастлива; в тот унизительный день его приезда она никогда бы не поверила, что будет так счастлива с ним. Добравшись до восточной стороны острова, они расстались, чтобы она могла поскорее занять свое место на подмостках. Пирстон отправился домой, а после наступления темноты, когда настал час, чтобы проводить ее обратно, он пошел по средней дороге на север, к Уэллс-Стрит.
Он был полон дурных предчувствий. Он с давних пор так хорошо знал Эвис Каро, что теперь его чувство к ней было скорее дружеским, чем любовным; и то, что он сказал ей в порыве чувств тем утром, скорее ужасало его своими последствиями. Не то чтобы какая-нибудь из более утонченных и опытных женщин, привлекавших его поочередно, могла бы неловко встать между ними. Ведь Джослин совершенно разуверился в заблуждении, что предмет поклонения его воображения был неотъемлемой частью личности, в которой тот идеал пребывал долгое или короткое время.
* * *
Своей Возлюбленной он всегда был верен, но у нее было много воплощений. Каждая индивидуальность, известная как Люси, Джейн, Флора, Евангелина или кто-то еще, была всего лишь ее преходящим состоянием. Он воспринимал это не как оправдание или защиту, а просто как факт. По сути, она, пожалуй, не представляла собой ничего осязаемого; дух, мечта, безумие, понятие, благоухание, олицетворение пола, блеск глаз, приоткрытые губы. Одному Богу было известно, кем она была на самом деле; Пирстону нет. Она была неизъяснима.
Никогда особо не задумываясь над тем, что она была лишь субъективным феноменом, оживленным странными влияниями его происхождения и места рождения, открытие ее призрачности, ее независимости от физических законов и недостатков иногда вызывало у него чувство страха. Он никогда не знал, где она окажется в следующий раз, куда поведет его, имея мгновенный доступ ко всем сословиям и классам, во все обители людей. Иногда по ночам ему снилось, что она собственной персоной была «Зевса дочь, искусная в хитрых ковах9», вознамерившаяся мучить его за его прегрешения в искусстве против ее красоты воистину, сама неумолимая Афродита. Он знал, что любит это маскирующееся существо, где бы он его ни находил, будь она с голубыми глазами, черными или карими; представлялась ли высокой, хрупкой или пухленькой. Она никогда не была в двух местах одновременно; но до сих пор она никогда не задерживалась в одном месте надолго.
Уяснив себе это незадолго до сегодняшнего дня, он избежал многих неприятных самобичеваний. Просто та, кто всегда привлекала его и вела, куда пожелает, как по шелковой нити, до сих пор не оставалась обитательницей одной и той же плотской обители. Остановится ли она в конце концов на ком-то одном, он сказать не мог.
Если бы он почувствовал, что она начинает проявляться в Эвис, он постарался бы поверить, что это конечное место ее переселения, и довольствовался бы соблюдением своих слов. Но видел ли он вообще в Эвис Возлюбленную? Вопрос был несколько тревожным.
Он достиг гребня холма и спустился к деревне, где на длинной прямой романской улице вскоре нашел освещенный павильон. Представление еще не закончилось, и, обойдя строение сбоку и встав на возвышение, он мог видеть внутреннее убранство вплоть до уровня подмостков. Очередь Эвис, или вторая очередь, наступила почти сразу. Ее милое смущение перед аудиторией вполне избавило его от сомнений. Она была, по правде говоря, тем, что называется «милой» девушкой; привлекательной, конечно, но, прежде всего, милой одной из тех, с кем риск вступления в брак наиболее близок к нулю. Ее умные глаза, широкий лоб, задумчивая осанка свидетельствовали об одном: из всех девушек, которых он знал, он никогда не встречал ни одной, обладающей более очаровательными и цельными качествами, чем у Эвис Каро. Это было не просто предположение он знал ее давно и досконально, каждое ее настроение и характер в целом.
Тяжелый фургон, проезжавший мимо, заглушил для него ее тихий голос; но зрители были довольны, и она разрумянилась от их аплодисментов. Теперь он занял свое место у двери, и когда люди перестали выходить, он нашел ее внутри, ожидающей его.
Они медленно поднимались домой по Старой дороге, Пирстон взбирался по крутому склону, держась за придорожные перила, и тащил Эвис за собой под руку. На вершине они обернулись и замерли. Слева от них небо веером расчерчивали лучи маяка, а под их фронтом, с периодичностью в четверть минуты, раздавались глубокие, глухие удары, похожие на одиночные удары барабана, промежутки между которыми заполнялись протяжным скрежетом, как от костей между огромными собачьими челюстями. Он доносился из обширной впадины бухты Мертвеца, нарастая и замирая у галечной дамбы.
Вечерние и ночные ветры здесь, по мнению Пирстона, были наполнены чем-то таким, чего не было в других местах. Они приносили это из той зловещей бухты на западе, чье движение сейчас слышали и она, и он. Это было присутствие воображаемая форма или сущность человеческого множества, лежащего внизу: тех, кто пошел ко дну на военных кораблях, ост-индских моряков, на баржах, бригах и кораблях Армады избранных людей, простых и униженных, чьи интересы и надежды были столь же далеки друг от друга, как полюса, но которые довели всех до единства на этом беспокойном морском дне. Можно было почти ощутить прикосновение их огромного составного призрака, когда он бесформенной массой носился по острову, взывая к какому-нибудь доброму богу, который снова разъединил бы их.
В ту ночь они долго бродили под этим воздействием вплоть до старого церковного погоста, который лежал в овраге, образовавшемся в результате оползня много лет назад. Церковь опустилась вниз вместе с остальной частью утеса и давно превратилась в руины. Казалось, это говорило о том, что в этом последнем оплоте языческих божеств, где еще сохранялись языческие обычаи, христианство утвердилось в лучшем случае не очень надежно. В этом священном месте Пирстон поцеловал ее.
На этот раз поцелуй был отнюдь не инициативой Эвис. Ее прежняя демонстративность, казалось, только усилила ее нынешнюю сдержанность.
* * *
Тот день стал началом приятного месяца, проведенного ими в основном в обществе друг друга. Он обнаружил, что она может не только декламировать стихи на интеллектуальных собраниях, но и неплохо играть на пианино и петь под собственный аккомпанемент.
Он заметил, что задача тех, кто воспитывал ее, состояла в том, чтобы умственно увести ее как можно дальше от естественной и самобытной жизни обитательницы необычного острова: сделать ее точной копией десятков тысяч других людей, в обстоятельствах жизни которых не было ничего особенного, отличительного или колоритного; научить ее забывать все пережитое ее предками; заглушить местные баллады песнями, купленными у модных продавцов музыки в Бедмуте, а местную лексику языком гувернантки вообще из другой страны. Она жила в доме, который мог бы стать удачей для художника, и выучилась рисовать лондонские пригородные виллы по печатным репродукциям.
Эвис заметила все это еще до того, как он обратил внимание, но мирилась с этим с присущей девушке покорностью. По своей конституции она была местной до мозга костей, но не могла совсем избежать веяний времени.
Приближалось время отъезда Джослина, и она ждала этого с грустью, но безмятежно, поскольку теперь их помолвка была делом решенным. В связи с этим Пирстон подумывал о местном обычае, который веками существовал в его и ее семьях, поскольку оба они происходили из старинных родов острова. Приток «кимберлинов10», или «чужаков» (как называли приезжих с материковой части Уэссекса), в значительной степени привел к отказу от этого обряда; но под внешним лоском образованности Эвис дремали многие старомодные идеи, и он задавался вопросом, не сожалеет ли она, в своей естественной печали по поводу его отъезда, об изменении нравов, которое сделало непопулярным торжественное скрепление помолвки согласно обычаям их отцов и дедов.
III. Встреча
Ну что ж, сказал он, вот мы и подошли к концу моего отпуска. Какой приятный сюрприз приготовил для меня мой старый дом, который я не считал нужным посещать в течение трех или четырех лет!
Тебе обязательно уезжать завтра? с беспокойством спросила она.
Да.
Что-то, казалось, тяготило их; что-то большее, чем естественная грусть расставания, которое не должно было быть долгим; и он решил, что вместо того, чтобы уехать днем, как намеревался, он отложит свой отъезд до ночи и отправится почтовым поездом из Бедмута. Это даст ему время осмотреть каменоломни отца и позволит ей, если она захочет, прогуляться с ним по пляжу до замка Генриха Восьмого11 на песках, где они могли бы задержаться и полюбоваться восходом луны над морем. Она сказала, что, пожалуй, сможет пойти.
Итак, проведя следующий день с отцом в каменоломнях, Джослин приготовился к отъезду и в назначенное время вышел из каменного дома, в котором он родился на этом каменном острове, чтобы прогуляться в Бедмут-Реджис по тропинке вдоль пляжа, поскольку Эвис некоторое время назад отправилась повидаться с друзьями на Уэллс-Стрит, что было на полпути к месту их свидания. Спуск вскоре привел его к галечному берегу, и, оставив позади последние дома острова и руины деревни, разрушенной ноябрьским штормом 1824 года, он зашагал вдоль по узкой полоске суши. Пройдя сотню ярдов, он остановился, свернул в сторону, к галечной гряде, отгораживавшей море, и сел, чтобы подождать ее.
Между ним и огнями кораблей, стоявших на якоре на рейде, медленно прошли двое мужчин в том направлении, куда он намеревался проследовать. Один из них узнал Джослина и пожелал ему спокойной ночи, добавив:
Желаю вам счастья, сэр, в вашем выборе, и надеюсь, что свадьба состоится скоро!
Спасибо, Сиборн. Что ж, посмотрим, как Рождество нам поможет в этом.
Моя жена заговорила об этом сегодня утром: «Боже, пожалуйста, дай мне увидеть эту свадьбу, сказала она, я знаю их обоих с тех пор, как они еще ползали».
Мужчины пошли дальше, и когда они оказались вне пределов слышимости Пирстона, тот, кто молчал, спросил своего друга:
Кто был этот молодой кимберлин? Он не похож ни на одного из нас.
О да, он такой и есть, каждый дюйм его тела. Это мистер Джослин Пирстон, единственный сын торговца камнем в восточных каменоломнях. Он собирается жениться на изящной молодой особе; ее мать, вдова, занимается тем же бизнесом, насколько может; но их оборот не составляет и двадцатой части оборота Пирстона. Говорят, он составляет тысячи и тысячи, хотя они продолжают жить на том же пустыре, все в том же доме. Этот сын творит великие дела в Лондоне как «резчик изображений»; и я помню, как мальчишкой он впервые начал вырезать солдатиков из кусочков камня, найденных в мягком слое отцовских каменоломен; а потом сделал набор шахматных фигурок из камня, так и пошло у него. Говорят, в Лондоне он вполне себе джентльмен; и удивительно, что вдруг решил вернуться сюда и взять малышку Эвис Каро милую служанку, какой она и является, несмотря ни на что Здрасьте-приехали! Скоро погода изменится.
Тем временем предмет этих замечаний ждал в условленном месте до семи часов, когда пробило время, назначенное между ним и его невестой. Почти в тот же момент он увидел фигуру, выходящую вперед от последнего фонаря у подножия холма. Но фигура быстро превратилась в мальчика, который, подойдя к Джослину, спросил, не он ли мистер Пирстон, и вручил ему записку.
IV. Одинокая прохожая
Когда мальчик ушел, Джослин вернулся по его следам к последнему фонарю и прочитал написанное рукой Эвис:
«МОЙ ДОРОГОЙ, мне будет жаль, если я хоть немного огорчу тебя тем, что собираюсь сказать о нашей договоренности встретиться сегодня вечером в развалинах Сэндсфута. Но мне показалось, что то, что я вижу тебя в последнее время так часто, побуждает твоего отца настаивать, а тебя, как его наследника, сочувствовать ему в том, что мы должны следовать обычаям Острова в наших ухаживаниях ведь твои родные являются в непрерывной линии очень древними жителями Острова. По правде говоря, мама предполагает, что твой отец, по естественным причинам, мог намекнуть тебе, что так и должно быть. Теперь это противоречит моим чувствам: ведь порядки давно заброшены; к тому же мне это не нравится, даже если есть достояние, как в твоем случае, чтобы в какой-то мере оправдать это. Я бы предпочла довериться Провидению.
Но в целом будет лучше, если я не приду хотя бы для видимости и встречусь с тобой в такое время и в таком месте, которые предполагает обычай, по крайней мере, если это известно кому-то, кроме нас самих.
Я уверена, что это решение не сильно тебя встревожит; что ты поймешь мои современные чувства и не будешь думать обо мне хуже из-за них. И, дорогой, если бы мы так сделали, и нам вдруг не повезло бы в этом, то мы оба могли бы иметь достаточно старых семейных чувств, чтобы думать подобно нашим предкам и, в частности, твоему отцу, что мы иначе не сможем достойно вступить в брак; и, следовательно, могли бы стать несчастными.
Однако ты скоро приедешь снова, не так ли, дорогой Джослин? И тогда в ближайшем будущем настанет время, когда больше не потребуется прощаний. Всегда и навеки твоя,