Год 1573 выдался скудным на урожай, и по этой причине Фёдор решил продать крест, оставшийся от отца. Именно на нательный крест, а не монисты и бусы, какими тоже торговал потомок кузнеца и ювелира, обратил внимание один знатный вельможа из Литвы. Прохаживаясь по Опочкинской ярмарке по рядам, мужчина в длинном плаще буквально выхватил энколопий с прилавка.
Откуда он у тебя?
Продавец, страшась гнева, стал юлить, придумывая, что вещь прибыла из Константинополя. От репрессий и деспотизма Грозного русское общество обнищало, в том числе и духом. У народа без морали и веры не стало общности и каждый выживал самостоятельно, как мог, боясь проронить лишнее слово и лишний раз казаться кому-то на глаза. Ливонец был одним из приближённых Андрея Курбского. Он купил крест, а через месяц приехал за Фёдором. При тайном свидании последний и пересказал давнюю легенду отца о двух крестах. Андрей Курбский поверил этому рассказу и тут же выложил её Стефану Баторию, славному воеводе из Трансильвании, так мечтавшему о литовском троне. Оба мужчины были крайне заинтересованы в том, чтобы настоящий крест послужил Марии Старицкой.
Геополитические события тех лет касались Марию Старицкую, казалось бы, относительно, однако описать их стоит, чтобы понять, что за интерес был к этой женщине сразу у нескольких важных исторических мужей той эпохи. В 1572 умер главный враг Ивана Грозного литовский король Сигизмунд II, и польский Конвокационный сейм стал готовить выборы правителя Речи Посполитой и Великого княжества Литовского. Одним из кандидатов на это место был русский великий князь, но в результате Королевских выборов в Речи Посполитой в мае 1573 года титул приписал себе Генрих Валуа. А уже в 1574 году француз бежал в Париж из «дикой восточной страны», оставив её на два года в состоянии безкоролевья. Иван IV, всегда жаждущий присоединить к своим многочисленным титулам ещё и звание царя Польского и Великого Княжества Литовского, решил действовать в двух направлениях. Прежде всего он породнился с Магнусом, принцем датским и норвежским, а с 1570 года ещё и королём литовским. Для него у русского царя давно была на примете младшая из дочерей Старицких. Полностью зависимая после смерти родителей от опеки бездушного дядьки, весной 1573 года тринадцатилетняя Мария была выдана Грозным за Магнуса. Тридцатилетний исповедник лютеровой ереси, кривой на один глаз, скупой и жестокий, Магнус с первого дня был ненавистен юной сироте, неспособной противиться воле дядьки Ивана. Магнус же позарился на приданное. Грозный обещал за любимую племянницу «помимо всякой рухли, пять бочек золота» и нужные бедному вассальному королю города и земли соседних северо-западных государств, образующие для русского царя буферное государство. «Где-то там между Оберпаленом и Ревелем, который Магнус уже воевал бок о бок с русскими воеводами, но бесславно, и, ах, да! не забыть бы ещё наказать ему по пути прибрать к рукам Лифляндию». Впрочем, уже сама свадьба вышла насмешкой: наквасившись, великий князь пустился в пляс под торжественный напев символа веры святого Афанасия, отбивая такт тем самым жезлом, что послужил не так давно орудием убийства сына и не соблюдая величия древних христианских церковных традиций. А когда вместо золота королю и новой королеве Ливонии погрузили на телеги лишь несколько сундуков с бельём невесты, то многим стали понятны настоящие планы русского правителя. Правда, уже перед самым отъездом молодожёнов из Александровой слободы, где играли свадьбу, единственный брат невесты Василий Старицкий, посажённый отец во время церемонии венчания, вынес грамоту с отписью Грозным в честь Магнуса эстляндского городка Каркуса, не так давно занятого русскими воеводами. Обманутый и обесчещенный, ливонский король покинул чужую страну, затаив злобу на всех русских и, прежде всего, на жену. Понятно, что Грозному сантименты новоиспечённого родственничка были по боку, так как параллельно с этой дипломатической интригой, Иван вёл переговоры со Стефаном Баторией.
Не важно, что последний выступал в них как соперник русскому царю на польский престол: главным для государственной политики Руси являлось то, что Баторий на тот момент был посредником и верным вассалом Османской империи. Точно также как когда-то Сулейман Великий использовал в своей политической игре молдавского господаря Стефана Лакусту, сын султана Великолепного Селим II выбрал на роль приспешника князя Стефана Трансильванского. Купив Баторию обещаниями, он помог ему стать польским королём уже в 1575. Русская игра, битая на польском фронте, получила в карман сильный козырь в виде ещё больше укрепившейся дружбы России с Турцией. Сразу смекнув в чём его слабость, Стефан решил разыграть карты по-своему и попросил Курбского познакомить его с Марией Старицкой. Беглый русский князь, некогда друг убиенного отца её Владимира Андреевича, сразу смекнул, что от альянса польского короля, родом из Трансильвании, и литовской королевы, родившейся в России, вполне может созреть союз не только сердечный, но и политический, а, может быть, даже военный. И тогда Курбский сможет, наконец, избавиться от ненавистного царя Ивана. Ведь после смерти в конце 1573 года её единственного брата Василия Мария была третьей в линии престолонаследования после троюродных братьев бездетного Фёдора Иоанновича и царевича Дмитрия. Баторий, штурмом покорив сердце молодой девушки, мог надеяться на то, что при содействии сильных мира сего сумеет способствовать восхождению Марии на русский престол.
Жизнь в Литве была у Старицкой под присмотром. Не заладившаяся семейная жизнь привела к тому, что двух дочерей Мария зачла и родила без помощи мужа, утолявшего свою страсть к обогащению землями и людом долгими военными кампаниями в различных коалициях: то торгуясь о помощи деньгами с братом королём Фредериком II Датским, то списываясь по той же нужде с курфюрстом Августом Саксонским и его женой. Чтобы запутать мужа и не злить церковь Старицкой пришлось выдать дочерей за приёмных, записав обеих под фамилией Ольденбург. Первую девочку, появившуюся на свет в 1580 году, литовская королева назвала своим именем. Вторую, рождённую в 1581, нарекла Евдокией в честь своей бабушки.
Ефросинья Старицкая, вдова замурованного князя Андрея Иоанновича, так горячо любимая детьми и ставшая ненавистной царю-шизофренику, была сослана в 1563 году по доносу и обвинению «в неправде» сначала в Афанасьевский монастырь близ Кремля, затем, подальше от глаз, в Вологодскую область в Воскресенский Горицкий монастырь. Став в монашестве Евдокией, бабушка в последний раз видела внучку Марию Владимировну при отпевании сына и невестки, и их старших деток, убитых 11 октября 1569 года. Приехав в Архангельский собор Московского кремля, Ефросинья Старицкая подарила настоятелям Вологодской епархии саморучно златотканную Пелену «Спас Великий Архиерей», умоляя взять под защиту оставшихся в живых внуков: Евфимию, Василия и Марию. Благословляя детей, монахиня величаво просила Господа ниспослать сиротам счастье. Она так отчаянно и одинаково истово молилась вслух об упокое близких своих и о душах друзей сына Владимира, славных мужах русских Михаиле Воротынском, Иване Шуйском и Иване Мстиславском, коих царь душегубец объявил причастными к вряд ли возможной смуте против него, что это не осталось ни незамеченным, ни прощённым. Через неделю после отпевания «славного и любимого брата» по приказу царя инокиню Евдокию и её свояченицу инокиню Александру, жену убиенного князя Юрия Иоанновича Димитровского, утопили в реке Шестне, что течёт у стен Горицкого монастыря. Эта очередная смерть близкого человека никак не повлияла на милость Всевышнего для Марии Старицкой. Словно мало было искуплений, принесённых на алтарь святыпочитаемой семьёй. Не пожалел девушку бог, не защитив её от людей.
В 1573 году, вернувшись из Опочки и пересказав Марии историю про два креста, один из которых был в его руках уже давно, Курбский удивился тому, что женщина ничего не знает ни о причитавшемся ей наследстве, ни о местонахождении второй святыни. Тут же стало важным выяснить, какой крест у князя Андрея подлинный или копия. Но кто про это расскажет? В Константинополе, Молдавии и России все хранители тайны уже мертвы, а след второго креста утерян. Хотя, возможно, мужик Фёдор, торговавший крестом в Опочке, что-то недоговорил. Тогда стоит гнать в Красный город.
Куда тебе?! пресёк намерения друга Баторий: До Окраины не доедешь, уже сторожить тебя станут вражьи воины, приспешники сумасброда. Погоди, князь Андрей, вот сяду на польский трон, пойдём войной на Псков, а там и до Красного города рукой дотянуться, пообещал Стефан. Однако эти его намерения скоро не свершились, и случай осадить нужную всем крепость представился литовскому королю не прежде, чем летом 1581 года. Братьев мастеровых тогда Баторий пригрел и опросил по чести, но кроме медной сковороды, что оставил им отец, странной, с непонятной гравировкой на дне, забрать у потомков кузнеца Владимира было нечего. Взять бы её и покумекать над вырезанным ребусом, но в походе, как известно, иголка тянет. Да и братья очень просят не лишать их подарка Сулеймана Великого. Подумав, Стефан оставил мастеровым сковороду и заказал старшему Михаилу снять на железную пластину копию с гравюры. Ещё он оделил их землёй на крепостном валу, где разрешил поставить клети. Год спустя, летом 1582, когда русские заключили с Речью Посполитой мир и забрали Красный город обратно, братья мастеровые остались при всех своих интересах; клети у них никто не забирал, а двор их так и остался белым, то есть государевым налогом не облагаемым.
Другу Курбскому из похода Баторий привёз пластину, обещая всё же заслать гонцов к туркам. Всесильный символ Стефана Великого мог бы быть женщине хорошей помощью в задуманном деле. Однако в мае 1583 года Андрей Курбский скончался, так и не разгадав тайны крестов. Баторий заниматься этой головоломкой передоверил просветителю и монаху Елисею Плетенецкому, служителю Киево-Печерской лавры, она была в те времена территорией Речи Посполитой, и забыл про кресты на долгое время, так как заняться ему было чем и помимо.
Когда в 1583 году в возрасте 23 лет Мария стала вдовой, её любовник и благодетель трансильванский князь вступил в переговоры с кардиналом Христофором Николаем Радзивиллом. Прозванным Перуном за его обширную власть в самой большой литовской латифундии, Николай распространял и пропагандировал в религиозном обществе восточной Европы реформационные идеи. Первым протестантизм принял дядька Перуна, известный Николай Раздивилл Чёрный. Кальвинист и «безбожник», он наделил племянника идеей вовлечения в «ересь» и русских территорий. Будучи крупным прелатом польского княжеского рода и большой охотник до общества прекрасных ливонских женщин, кардинал Христофор Николай поселил бедствующую королеву Марию и её малюток в Рижском замке, где жил тогда сам. Всего год как закончилась пятилетняя война между русскими и литовцами, и память о шестимесячной осаде Пскова, закончившаяся неудачей для Речи Посполитой, вызывала у польского прелата оскомину. Да и города Витебск, Старая Русса, Ржев, Старица, что прошёл этот Радзивилл бок о бок с Баторией, снились обоим покорёнными. Русская княгиня вполне могла способствовать шантажу, который Радзивиллу до зуда в стопах хотелось разыграть перед её дядькой Грозным. Не говоря уже о победе над русской красавицей личного характера.
Выйдя на террасу, Радзивилл промокнул взглядом сочную фигуру королевы, словно растворившуюся в утреннем мареве обширной кардинальской латифундии, и тут же почувствовал зов предков, что никак не проявился в отце его Николае Рыжем, но так явственно и с последствиями для истории бурлил в дядьке Николае Чёрном, да и нём самом, Христофоре.
Пусть поживёт, кивнул он на беглянку: Русские просторы крайне привлекательны. Глядишь, и я до них дотянусь.
Так Мария оказалась в заложницах во второй раз, ибо уже скоро ей стали ясны намерения Батории. Поселив бывшую литовскую королеву в Риге, будущий польский король для верности забрал у Марии трёхлетнюю дочь Марию, дал девочке другую фамилию, оповестив об этом только её мать, и спрятал «трофей» у себя на родине в Трансильвании. Будучи в бедственном положении и находясь на иждивении у Радзивилла, противиться этой разлуке Мария Владимировна не могла. Тоскуя по девочке, она в душе радовалась тому, что вскоре её дочь будет признана законным ребёнком Стефана Батории, которому все пророчили и несметное богатство, и великую карьеру. Вот только женитьба его на польской княжне Анне Ягеллонке, родной сестре почившего Сигизмунда II Августа, никак не позволила сбыться надеждам литовской королевы Марии относительно старшей дочери. Да и в чувствах любовника к себе Старицкая стала сомневаться. Ко всем прочему весной 1584 наконец-то умер любимый дядюшка Грозный. Что же удивляться тому, что удручённая таким своим положением, женщина стала вести тайные переговоры с русским двором.
После коронации Фёдора Иоановича летом 1584 года там царил коловорот регентского совета, созданного для правления страной из четырёх приближённых к трону особ: Богдана Бельского, Никиты Романовича Юрьева, князей Ивана Фёдоровича Мстиславского и Ивана Петровича Шуйского. Скромное место, занятое при этой клике завистников и любителей самодержавия Борисом Годуновым, позволило последнему всякий раз избирать нужную тактику для избавления от достойных власти. Поэтому года не прошло, как Бельского объявили изменником и сослали в монастырь. Эта же участь постигла престарелого Ивана Фёдоровича Мстиславского, постриженного в монахи насильственно. Никита Юрьев, дед будущего первого царя Романова, умер; сам ли, нет неведомо. Опале подвергся и герой Псковской обороны Иван Шуйский. Наблюдая за этими расправами над достойными людьми России, Баторий всеми силами хотел бы предупредить Старицкую держаться подальше от московского двора. Однако блазнь свершилась, и литовская королева согласилась на предложение Бориса Годунова, шурина бессильного царя Фёдора. От безвыходности ли, по глупости или назло бывшему любимому, это сказать трудно, однако точно, что надеясь на лучшее
Весной 1585 года Мария Владимировна Старицкая тайно покинула Ригу в сопровождении Джерома Горсея, дипломата русского двора, хорошо известного истории своими заметками. Галантный и умелый в делах сердечных, он меньше чем за год сумел очаровать скучающее русское сердце, возродив в нём тоску по Родине и обещая знатной княгине достойную и вольную жизнь дома вместо стеснённого деньгами и свободой существования под чужой крышей. Отъезд бывшей литовской знатной особы был похож на бегство, а действия Годунова на кражу: от Риги почтовая карета с русской подданной и её младшей дочерью гнала от станции к станции без передыху. Веря, что теперь её жизнь станет другой, Старицкая превратилась в заложницу в очередной раз.
Первое время Мария с Евдокией жили в Ивановском уезде в селе, отписанном им именем царя Фёдора Иоанновича. О судьбе старшей дочери женщина ничего не знала. С одной стороны, знать и не могла, с другой, вопрос, хотела ли? Годы идут, пора бы подумать о какой-о серьёзной партии. А в ней лучше быть обременённой минимально. В поместье Лежнёво, куда кроме села были приписаны с десяток деревень, стоял большой дом, а у Старицкой были положенная званию прислуга и выделенное Годуновым пособие. Знатный боярин, ближний царю, убрал родовитую беглянку с глаз долой подальше от двора. Слуги доносили о каждом вздохе Старицкой, поэтому не остался без внимания Бориса слух о том, что молодая вдова и бывшая королева познакомилась с Фёдором Ивановичем Шереметевым.