Удинаас мысленно усмехнулся. Такое простое объяснение не соответствовало летерийской действительности. В столь грубом и откровенном виде культ денег существовал лишь для нищих. У остальных поклонение имело куда более утонченные проявления и облекалось в пышные одежды этических принципов и правил, созданных для приумножения богатства. Летерийцы говорили не о стремлении загрести побольше, а об усердии и порядке, трудолюбии и надеждах на светлое будущее. Слава и успех всегда имели имена, что делало стремление к богатству еще более притягательным. Но у каждой добродетели была своя порочная противоположность: леность, расхлябанность, мрачные воззрения на грядущий день. И естественно, провалы и бесславие, которые стыдились огласки. Мир достаточно жестко отделял одно от другого, не оставляя места сомнениям и просто заблуждениям. Вера нередко становилась прагматичной, а прагматизм бог с холодным сердцем.
«Скиталец, сделай нас богами с холодным сердцем, дабы мы действовали, ничего не стесняясь». Эти слова вполне могли бы стать летерийской молитвой, хотя никто не отважился бы произнести их вслух. Ведьмино Перышко утверждала, что каждый наш поступок является молитвой и потому в течение дня мы молимся и служим разным богам. Вино, белый нектар, дурханг и подобные им зелья это молитва смерти. Так говорила юная ведьма. Любовь она называла молитвой жизни, месть молитвой демонам справедливости. Помнится, кто-то спросил ее, чем является договор, скрепленный печатью. Ведьмино Перышко слегка улыбнулась и ответила, что это тоже молитва, но, как она выразилась, «нашептывающему иллюзии». Добавление к числу потерь и лишений еще одного, внешне выглядящего как приобретение. Взаимный обман, сплетенный руками обеих сторон.
«Хаанн, хаанн, хаанн»
Удинаас поежился. Стоять на ветру в мокрой от пота одежде было холодно.
Со стороны моря донесся боевой клич. Это возвращались воины, поутру отплывшие на кортанских баркасах. Удинаас пересек площадь, направляясь к дому Сенгаров. Навстречу ему попались Томад и Урута. Летериец поспешно опустился на колени, прижался головой к земле и стоял так, пока хозяева не прошли. Затем он вскочил и двинулся к входу, предназначенному для рабов.
Погребальный обряд тисте эдур отличался продолжительностью. С наступлением темноты воина в «доспехах» из монет уложат в выдолбленный ствол черного дерева, концы которого плотно забьют толстыми дисками из кедра. Через шесть дней покойника отнесут в одну из священных рощ, где и похоронят. А пока, все эти шесть дней, вдовы будут по очереди петь над ним заунывные погребальные песни, не умолкая ни на мгновение.
Удинаас вошел в свою тесную каморку, где его ждала спальная подстилка. Он лег и представил себе, как в неясном сумеречном свете к причалу один за другим подходят кортанские баркасы. Воины вернулись с победой. Иного от них и не ждали. На девятнадцати летерийских кораблях в живых не осталось никого. И никого из нарушителей договора не взяли в рабство. Стоя по обоим берегам канала, знать тисте эдур сейчас приветствует своих воинов. Но молча, поскольку в деревне совершается погребальный обряд.
«И не только поэтому, вдруг подумал Удинаас. Случилось что-то ужасное».
Он лежал, вперив взгляд в косой потолок и чувствуя в горле комок. А потом вдруг услышал в шуме крови, бегущей по жилам странный звук, который слабым эхом отдавался у него в сердце. Точнее, чередование звуков: «Хаан-ханн, хаан-ханн, хаа-хаа, хаан-ханн, хаан-ханн, хаа-хаа»
Кто ты? испуганным шепотом спросил Удинаас. Чего ты ждешь? Что тебе надо от меня?
Трулль выбрался на берег. Тупой конец его копья, окованный железом, чиркнул по каменным плитам, выбив искры. Трулль встал рядом с Фэром. Напротив них, в пяти шагах, стояли Томад и Урута. Рулада нигде поблизости видно не было.
Как не было среди присутствующих и Майены.
Украдкой взглянув на старшего брата, Трулль заметил, что тот шарит глазами по толпе встречающих. Потом Фэр шагнул навстречу отцу. В лице его ничто не изменилось.
Майена вместе с другими девушками сейчас в лесу, сказал Томад, предвидя вопрос сына. Собирают листья мóрока. Их охраняют Терадас, Мидик и Рулад.
С возвращением, сынок.
Урута подошла ближе, вглядываясь в лицо Фэра. В ее глазах был немой вопрос: «Что он сделал?»
Фэр понял, о чем спрашивает мать, и покачал головой.
Они умирали в бесчестии, промолвил Трулль. Мы не видели, чья рука принесла им смерть, но это было чудовищно.
А добытые ими тюлени? поинтересовался Томад.
Их, отец, забрала та же рука.
В глазах Уруты вспыхнул гнев.
Значит, это было не полное раскрытие магического Пути, а призывание демонов.
Трулль нахмурился:
Мама, о чем ты говоришь? Там были тени
И тьма, вмешался Фэр. Тьма из глубин.
Урута скрестила руки и отвернулась. Трулль впервые видел мать столь подавленной.
И в его сердце также нарастало смятение. Молодой человек знал, что для атаки на летерийские корабли Ханнан Мосаг задействовал едва ли не всю доступную ему силу Куральда Эмурланна. Сила Тени проявлялась по-разному. Из четырех сыновей Уруты только Бинадас пошел тропой магии. И тем не менее слова матери имели смысл и для Трулля. Они пробудили в нем понимание, общее для всех тисте эдур, независимо от того, насколько те причастны к чародейству.
Получается, магия Ханнана Мосада управлялась не Куральдом Эмурланном!
Слова эти вырвались у Трулля против его воли. До него только сейчас дошло то, что Фэр понял еще в море, а Урута безошибочно прочитала по лицу старшего сына.
Трулль досадливо поморщился.
Простите мне эти глупые слова, торопливо промолвил он.
Глупо было лишь произносить их вслух, сказала Урута. Фэр, бери Трулля и Рулада. И отправляйтесь к Каменной чаше.
Не сейчас. Голос Томада звучал сурово, а взгляд его был мрачен. Сыновья вернутся в дом и будут дожидаться меня. А ты, Урута, помоги вдовам. Павшему воину положено встречать свои первые сумерки в окружении соплеменников. И нужно сделать щедрое приношение Шельтате Всевидящей.
Трулль рассчитывал услышать от матери возражения, но Урута молча поджала губы, кивнула и направилась к вдовам.
Фэр подозвал брата, и они пошли домой, оставив отца одного на берегу канала.
Непростые времена настают, заметил Трулль.
По-твоему, есть нужда вставать между Руладом и Майеной? вдруг спросил Фэр.
Трулль стиснул зубы. Вопрос застал его врасплох, и он не знал, что тут можно сказать.
Фэр истолковал его молчание как положительный ответ. И уточнил:
И за кем же из них ты следишь?
Я прости, Фэр. Ты так неожиданно спросил. Я понимаю, о чем ты. Ты хочешь знать, нужно ли это? Не знаю. Но у меня правда не было никаких задних мыслей.
Ясно.
Просто меня раздражает, когда Рулад распускает хвост перед Майеной
Фэр ничего не сказал.
Братья молча подошли к дому.
Фэр, а что это за Каменная чаша такая? Я прежде о ней не слышал.
Не важно, коротко ответил Фэр и вошел в дом.
Трулль остановился на пороге. Сам не зная зачем, он провел рукой по волосам, а затем оглянулся назад. Воины и встречающие уже разошлись. Ханнан Мосаг и его криснаны тоже ушли. Только Томад все еще стоял на берегу канала.
«Неужели мы настолько отличаемся от других? подумал Трулль. Выходит, что да, иначе король-колдун не решил бы послать сыновей Томада на поиски таинственного ледяного копья. Ханнан Мосаг сделал нас своими служителями. Но действительно ли хозяин он сам?»
Удинаасу снилось, что он стоит на коленях среди пепла. Его руки и ноги были все в порезах и кровоточили. Пепел набивался в раны, будто хотел отведать крови. Тяжесть в горле заставляла судорожно глотать воздух. Кое-как молодой человек сумел подняться на нетвердые ноги. Небо над ним гудело и полыхало.
Огонь. Огненная буря.
Удинаас закричал и вдруг обнаружил, что опять стоит на коленях. Вокруг было тихо, он слышал лишь свое сбивчивое дыхание. Буря миновала.
По равнине брели какие-то путники, и пыль шлейфом вилась за их ногами. Кто они? Воины, изуродованные в бою? У многих вместо рук болтались обрубки с торчащими наружу жилами. Невидящие глаза; лица, искаженные страхом. Страхом собственной смерти. Не замечая Удинааса, они брели мимо.
А у него внутри нарастало и поднималось ощущение безмерной потери. Ощущение горя, сменившееся едва различимыми словами о предательстве.
«Кто-то за все это заплатит, звучало в мозгу Удинааса. Кто-то непременно заплатит Кто-то Кто-то»
Слова были чужими, равно как и мысли; однако голос его собственный в этом не было никаких сомнений.
С Удинаасом поравнялся высокий и чернокожий мертвый воин, которому мечом снесло почти все лицо. Из зияющей раны торчали растрескавшиеся обломки костей. Раб надеялся, что и этот увечный тоже пройдет мимо, не обратив на него внимания. Но незнакомец едва заметно взмахнул закованной в металл рукой и ударил Удинааса в голову. Брызнула кровь. Удинаас рухнул в пепел, морщась от обжигающей боли.
Затем он почувствовал на левой лодыжке хватку железных пальцев. Его бесцеремонно дергали за ногу. А потом изуродованный воин куда-то его поволок.
Куда ты меня тащишь? закричал Удинаас.
«Госпожа сурова», прозвучал в мозгу ответ чернокожего воина.
Какая еще госпожа?
«Та, что сурова».
И она ждет там, куда ты меня несешь?
«Она не из тех, кто ждет».
Удинаас с трудом повернул голову, оглядываясь назад. За ними, уходя к самому горизонту, тянулась широкая борозда. Она напоминала свежую рану, заполненную черной кровью.
«Сколько времени он уже меня тащит? И кого я ранил?»
Послышался грохот копыт.
«Она приближается», сообщил воин.
Удинаас перевернулся на спину, силясь приподнять голову.
Раздался пронзительный крик. Неведомо откуда взявшийся меч перерубил чернокожего воина пополам. Рука, пленившая Удинааса, откатилась в сторону. Совсем рядом, громыхая копытами, пронеслась лошадь.
От всадницы исходило ослепительное сияние. Меч в ее руке сверкал, как молния. Другая рука сжимала обоюдоострый боевой топор, с лезвия которого капал расплавленный металл. Конь женщины был не чем иным, как конским скелетом, облаченным в пламя.
Незнакомка осадила скакуна и развернула его. Лицо ее походило на золотую маску. Вместо волос над головой поднимались золотистые чешуйки. Обе руки застыли с поднятым оружием.
Удинаас встретился со всадницей глазами. Ему захотелось спрятаться, зарыться в пепел. Но вместо этого он вскочил на ноги и побежал прочь.
За спиной тяжело стучали копыта огненного коня.
Менандора! Дочь Зари
Впереди валялись распростертые тела воинов, недавно проходивших мимо Удинааса. На их ранах плясали языки пламени, источая вялые струйки дыма. Никто не шевелился. Летериец догадался: они умирают. Снова и снова. Они непрестанно умирают.
Он побежал дальше.
Удар был сильным. Стена из острых костей обрушилась на его правое плечо. Удинаас взмыл в воздух, потом шумно рухнул на землю и покатился, пытаясь руками и ногами остановить вынужденное кувыркание.
Позади него клубилась пыль. Казалось, все небо пришло в движение. Затем из пыли кто-то появился Сапог с грубой подошвой придавил Удинаасу грудь.
Раздавшийся голос был похож на шипение тысячи змей:
Кровь ящера, вивала локви и вдруг в теле раба. Какое сердце ты выбрал, смертный?
Удинаасу было не вздохнуть. Сапог все сильнее давил ему на грудь, угрожая смять ребра. Летериец вцепился в сапог, понимая всю тщетность своих усилий.
Прежде чем ты умрешь, пусть твоя душа ответит.
«Я выбрал то, чему служил всегда».
Это ответ труса.
«Да».
У тебя есть мгновение, чтобы изменить ответ.
Пространство вокруг Удинааса начинало заволакивать черным. Грязь, набившаяся ему в рот, имела привкус крови.
«Ящер! Я выбираю вивала!»
Сапог сдвинулся в сторону. Рука в кольчужной перчатке потянулась к веревке, служившей рабу поясом. Железные пальцы подняли его вверх. Удинаас раскачивался, словно тряпичная кукла, а окружающий мир то и дело переворачивался вверх тормашками. Выше, еще выше, пока он не оказался между разведенными в стороны ляжками женщины.
Ее пальцы расстегнули на нем одежду и сорвали прочь набедренную повязку. А затем эти же холодные пальцы обхватили его за плечи.
Удинаас застонал.
Чудовище в женском обличье втолкнуло его член себе в лоно.
Вся кровь Удинааса вспыхнула огнем. Чресла отозвались нестерпимой болью. Придерживая летерийца за плечи одной рукой, она все запихивала и запихивала в себя его член пока он не излил семя.
Пальцы разжались. Удинаас, весь дрожа, повалился на землю.
Он не слышал, как исчезло чудовище. Он не слышал ничего, кроме стука двух сердец, бьющихся внутри. Они бились все громче и громче.
Рядом с ним кто-то опустился на корточки:
Должник.
«Кто-то непременно заплатит», вспомнил Удинаас и едва не засмеялся.
Ему на плечо легла чья-то рука.
Удинаас, где мы?
Не знаю.
Он повернул голову и увидел испуганные глаза Ведьминого Перышка.
А что тебе говорят гадательные черепки?
У меня нет при себе черепков.
Тогда представь их. Мысленно сделай расклад.
Что тебе известно о подобных вещах, Удинаас?
Он медленно сел. Боль прошла. На теле ни единой царапины. В пепле вокруг ни одного следа.
Молодой человек потянулся за одеждой, прикрыв обнаженную промежность.
Ты и без гадания знаешь, что случилось, сказала Ведьмино Перышко.
Да, горько улыбнулся он. Менандора. Дочь Зари, которую тисте эдур боятся сильнее остальных дочерей Отца-Тени. Она была здесь.
Боги тисте эдур не навещают летерийцев.
А вот я удостоился. Удинаас отвел глаза. Она попользовалась мною.
Ведьмино Перышко встала:
В тебе говорит кровь вивала. Ты отравлен видениями, должник. Безумием. Тебе кажется, что ты видишь недоступное другим.
Тогда взгляни на тела вокруг нас. Это Дочь Зари их исполосовала.
Они уже давным-давно мертвы.
Но даже мертвые, они шли. А один из них схватил меня и долго волок. Видишь, какую борозду прочертил я в пепле? А вот этих потоптали копыта коня Менандоры. Посмотри сама!
Но Ведьмино Перышко смотрела лишь на него.
Это мир, порожденный твоим воображением, Удинаас, сказала она. Твой разум переполнен видениями.
Раскинь свои черепки.
Нет. Это мертвое место.
Зато кровь ящера живая. Понимаешь, Ведьмино Перышко? Именно она связывает нас с тисте эдур.
Такое невозможно. Вивалы порождения элейнтов. Дикие полукровки, с которыми и самим драконам не справиться. Их принадлежность к Обители Драконов еще ни о чем не говорит.
В ту ночь я увидел на берегу белую ворону. И со всех ног побежал в сарай. Надеялся успеть раньше, чем ты начнешь гадание. Я пытался прогнать птицу, но она только посмеялась надо мной. Когда на тебя напали, я решил, что это Белая Ворона. Неужели ты не понимаешь? У Менандоры Дочери Зари бледное лицо. Как раз об этом Опорные черепки и пытались нам поведать.
Должник, я не желаю, чтобы твое безумие поглотило и меня тоже.
Ты просила меня солгать Уруте и другим тисте эдур. Я исполнил твою просьбу, Ведьмино Перышко.
Но теперь тобою овладел вивал. Вскоре он убьет тебя, и даже тисте эдур не сумеют ему помешать. Едва только хозяева поймут, что ты отравлен, как сами вырвут твое сердце.
Ты боишься, что я тоже стану ящером? Думаешь, это моя судьба?
Девушка покачала головой:
Пойми, Удинаас: это не просто поцелуй, что ты получил от одиночника. Это болезнь, которая угрожает твоему мозгу. Она отравляет чистое течение твоих мыслей.
А где мы с тобой сейчас, Ведьмино Перышко? Неужели здесь, в моем сне?