Один раз я положил руку на стол перед ним и держал ее неподвижно в течение трех своих минут. По-моему, он ее увидел, потому что его взгляд медленно переместился с записки на мою руку и брови опять стали удивленно приподниматься.
Вообще же, пока я двигался, он не мог меня видеть, так же как и все прохожие, которых мы с Жорой встречали в поселке и на дороге. Для нормальной способности воспринимать зрительные образы мы двигались слишком быстро. В лучшем случае мы могли представляться людям мельканием каких-то смутных теней.
Мохов еще раз удивился, на что у него снова ушло десять или двенадцать моих минут, и после этого начал какие-то странные движения.
Я не сразу понял, что он собирается делать. Медленно Андрей перегнулся в поясе, затем под стулом согнул колени и наконец откинул назад руки. В этот момент он своей позой напоминал пловца, который приготовился прыгать со стартовой тумбочки в бассейне. В таком положении он находился целую минуту.
Потом колени стали выпрямляться, руки взяли стул, шея вытянулась, как у гусака, центр тяжести тела переместился вперед.
Оказалось, он всего только вставал со стула.
Я понял, что он хочет позвать жену, чтобы сделать ее свидетельницей всех этих чудес, и решил, что успею сходить проведать Жору.
От этой первой попытки общения с внешним миром у меня осталось довольно горькое впечатление. Выходило, что я смогу задавать какие-то вопросы, часа через два получать на них ответы, и все. Не больно-то приятно понимать, что ты непреодолимой стеной отгорожен от всех людей.
Когда я торопливо шел мимо нашего гаража в саду, мне пришло в голову, что, если Жора опять начнет хулиганить, я могу запереть его вместе со своим «москвичом».
Гараж у меня довольно просторный. Это прочная кирпичная постройка, крытая железом. С одной стороны сделаны широкие двойные двери, запирающиеся на массивную щеколду, с другой небольшое окно на высоте примерно в полтора человеческих роста. В целом вполне пригодное место, чтобы на время изолировать опасного человека. (В это время я совсем забыл почему-то о той силе, которой мы оба обладали.)
Раздумывая, я зашел за гараж и тут замер, пораженный.
Вся грядка клубники, примыкающая к кирпичной кладке, была истоптана чьими-то ботинками. К окошку кто-то приставил широкую доску и сломал раму.
Я откинул доску, подпрыгнул, уцепился за край окна и, подтянувшись на руках, заглянул внутрь гаража.
Там все было в порядке. Решетка, вделанная в стену изнутри, не была сломана.
Кто-то пытался забраться в гараж. Кто-то пробовал это сделать и потерпел неудачу, так как не знал о решетке на окне.
Мне не надо было долго раздумывать над тем, кто был этим взломщиком. Я сразу вспомнил испачканные землей ботинки Жоры, его смущение, когда я пригласил его войти в дом, и нежелание рассказать, где застигли его все странные изменения в мире.
Но в тот момент не поступок Жоры взволновал меня.
Он и я! Он здесь, у гаража, и я у себя в спальне Что нас связывало? Почему эта странная сила избрала только меня и его, чтобы проделать с нами все эти чудеса?
Мысленно я провел прямую линию, соединяющую гараж и нашу спальню. В одну сторону она шла к заливу, в другую к территории электростанции.
Я отбежал от гаража, чтобы лучше увидеть наш коттедж.
Да, конечно, это было так. Прямая линия, мысленно проведенная через заднюю стенку гаража и через то место в спальне, где стояла моя постель, уходила дальше, к зданию, в котором помещается атомный реактор.
Какой-то узкий луч вдруг исторгся оттуда и изменил скорость всех жизненных процессов для меня и для моего спутника. Но почему? Что за луч? Как проник он сквозь мощные защиты, которые задерживают и потоки нейтронов, и все опасные излучения, сопровождающие реакцию деления урана?
И тут я вспомнил о том, что видел вчера ночью. Маленький синеватый шар, похожий на медузу. Шаровая молния Шаровая молния, которая вчера ушла в крышу здания как раз в том месте, куда я прочертил свою воображаемую прямую!
Неужели здесь возможна была какая-нибудь связь?
Несколько мгновений я вспоминал все, что знал о шаровой молнии.
Дело в том, что она представляет собой одну из тех загадок, решения которых еще не знает современная наука. Шаровая молния обычно двигается по ветру, но бывали случаи, когда она летела и против потока воздуха. Внутри шара господствует чрезвычайно высокая температура, но в то же время молния скользит по диэлектрикам, таким, например, как дерево или стекло, даже не опаляя их. Случается, что, встречая на пути человека, молния обходит его, как будто токи, излучаемые живым организмом, преграждают ей дорогу. В настоящее время многие считают, что шаровая молния это и не молния вовсе, а ионизированное облако плазмы, то есть газа из ядер и сорванных с них электронов.
Если это так, природа в своей собственной лаборатории уже осуществила то, над чем бьются сейчас виднейшие умы науки.
Могло ли получиться, что, взаимодействуя с процессом деления урана в реакторе нашей электростанции, плазма шаровой молнии образовала какое-то новое излучение?
При мысли о том, что я стою сейчас перед открытием неизвестного прежде вида энергии, я почувствовал, как у меня покраснели щеки и лихорадочно забилось сердце.
Новый вид энергии!
Лучи, ускоряющие ход времени!
Я вспомнил об опытах профессора Вальцева, которыми было доказано, что под влиянием радиоактивного облучения резко сокращается срок созревания плодов на яблоне. Вспомнил о таких же работах в Брукхейвенской лаборатории в Америке.
Охваченный волнением, я кинулся к дому, чтобы поделиться с Жорой своими соображениями. В коридоре я лихорадочно нащупал ключ в кармане, открыл дверь в столовую и остановился.
Жоры не было.
Он даже не потрудился растворить окно, чтобы выйти. Он попросту вышиб раму вместе со стеклами.
По всей вероятности, он не спал уже тогда, когда я второй раз зашел его проведать.
В окно ему было видно, что я направился к дому Мохова. Он решил, что уже достаточно наслаждался моим обществом.
Все плохое, что я о нем знал, вихрем пронеслось у меня в голове.
Чем он займется теперь, оказавшись независимым? Как он будет поступать с теми, кто попадется ему на пути, невидимый, обладающий огромной силой, которую придала нам чудовищно возросшая скорость движений! Никто не сумеет не только задержать его, но даже и просто увидеть. Если он начнет нападать на людей, они даже знать не будут, что за страшная сила ворвалась в их жизнь
Ругая себя за легкомыслие, с которым я оставил Жору одного в комнате, я бросился в сад.
Погоня
Как я уже говорил, дорога, проходящая по улице нашего поселка, соединяет приморское шоссе со станцией электрички, которая находится примерно в двух километрах от СЭС. Сам не знаю отчего, но, выбежав на улицу, я твердо решил, что Жора направился именно по приморскому шоссе, и не куда-нибудь, а в сторону Ленинграда.
По всей вероятности, я бы и сам так сделал, если бы оказался в его положении. Ведь пользоваться электричкой мы все равно не могли: она была для нас слишком медленной.
Я поспешно захромал к заливу, вышел на приморское шоссе и огляделся.
Направо, в направлении на Лебяжье, шоссе идет прямой, как натянутая струна, линией и поэтому легко просматривается на протяжении целых пяти километров. Как и ожидал, Жоры там не было видно.
Влево, к Ленинграду, дорога начинает что-то вроде длинной параболы, один конец которой упирается в крайние дома нашего поселка, а другой в курортное местечко, называющееся Волчий Хвост. Финский залив образует тут что-то вроде маленького заливчика, и обсаженное липами шоссе повторяет изгиб берега.
По прямой на лодке от поселка до Волчьего Хвоста всего один километр, а по дороге набирается целых четыре.
Стоя у самой воды, я довольно долго всматривался в эти липы. Оттого что я был убежден, что Жора пошел к Ленинграду, мне показалось, будто я вижу между стволами какое-то движущееся пятнышко.
И вдруг мне пришло в голову, что я должен ринуться наперерез сбежавшему хулигану прямо по воде и перехватить его где-то не доходя Волчьего Хвоста.
Я уже раньше думал, что при нашей колоссальной скорости движения мы можем ходить по волнам, как по суше. Теперь передо мной была прекрасная возможность это испытать. В крайнем случае я ничем не рисковал, так как глубины здесь, у берега, везде очень небольшие и в самом центре заливчика мне могло быть не более чем по грудь.
И представьте себе, я действительно пошел по воде.
Даже не знаю, с чем можно сравнить ощущение, возникшее у меня, когда я ступил на первую неподвижную волну. Это было совсем не то, что чувствуешь, когда шагаешь по болотистой местности и, начиная проваливаться, поспешно вытаскиваешь ноги из трясины. И не то, что получается при движении по рыхлому песку.
Я, собственно, и не проваливался. Я шел как бы по тонкой пленке, которая довольно ощутимо прогибалась и пружинила подо мной. У меня все время было при этом такое чувство, что вот сейчас я и начну проваливаться, но, прежде чем этому случиться, я уже убирал ногу с того места.
Один раз, примерно на середине заливчика, я остановился и, прорвав пружинящую пленку, стал медленно погружаться в воду. Но я тотчас выбрался на нее и пустился дальше.
Я бы сказал, что в зависимости от скорости движения вода ощутимо меняла для меня свое качество.
По моему собственному счету, я пробежал километр за две с половиной минуты. Неплохое время, если иметь в виду ушибленную ногу.
Выбравшись на берег и продираясь к шоссе сквозь кусты ольховника, я даже улыбнулся, подумав о том, как изменится лицо Жоры при встрече со мной.
Однако мне так и не пришлось полюбоваться его растерянностью, поскольку на дороге Жоры не было.
До сих пор не знаю, что привиделось мне с другого берега заливчика. Может быть, это было просто то темное пятно, которое возникает от утомления зрительного нерва.
Шагая обратно к поселку, я встретил несколько автобусов. Один шел к Ленинграду и был совершенно пустой, а два других, двигавшихся в противоположном направлении, тяжело осели под тяжестью многочисленных пассажиров.
Это навело меня на мысль, что сегодня, собственно говоря, воскресенье, выходной день, и, вместо того чтобы отдыхать, я гоняюсь по дороге за бандитом.
Тогда я первый раз очень отчетливо понял, насколько понятие «свобода» противоположно возможности делать все, что захочется. Я-то действительно мог делать все, чего желала душа, даже бегать по воде. Но в то же время я чувствовал себя чем-то вроде узника, находящегося в одиночном заключении. Все ехали загорать, купаться, повидаться с друзьями, а я даже не мог рассказать никому о тех чудесах, которые уже испытал.
Впоследствии, пока длилось это мое странное состояние, я возвращался к этой мысли несколько раз.
Свобода это прежде всего возможность свободно общаться с людьми, а без такой возможности все другое теряет цену.
Раздумывая об этом, я незаметно дошел до поселка и остановился в нерешительности.
Куда идти? К Андрею Мохову, чтобы получить ответ на свою записку? Домой, чтобы перекусить что-нибудь?
Я уже чувствовал довольно сильный голод. Вообще я заметил, что и мне и Жоре хотелось есть гораздо чаще, чем в нормальных обстоятельствах, может быть, потому, что мы все время находились в движении.
И где искать теперь этого самого Жору?
Почти бегом я добрался до станции электрички и некоторое время разыскивал его там.
Только что пришел поезд из Ленинграда, и перрон был полон приехавших и встречавших. Празднично одетые мужчины и женщины, молодежь с рюкзаками, несколько велосипедистов.
Наверно, в действительной жизни на станции было очень оживленно, но для меня это все представляло собой толпу манекенов, сошедших с витрины магазина готового платья.
В одном месте на ступеньках, ведущих с перрона на дорогу, стоял поддерживаемый дедушкой за плечо двухлетний малыш в матросском костюмчике. На круглом личике его застыла радостная улыбка. К нему протягивали руки счастливые отец с матерью.
Было такое впечатление, будто все они репетируют для фотографа слащавую семейную сценку: «Миша встречает папу с мамой».
Тут же впервые я испытал ощущение стыда, оттого что я не такой, как все.
Позже это чувство все росло и росло во мне. Но в первый раз оно пришло именно тогда, на перроне.
Возможно, это покажется странным, но меня ужасно угнетало то, что все вокруг были хорошо одеты, чисты и веселы, а я бродил среди них в грязной и разорванной в нескольких местах пижаме, небритый и усталый.
Я знал, что никто не может меня видеть, так как я постоянно двигался, но все равно мне не удавалось побороть чувство стыда.
Осмотревшись на перроне, я вышел на дорогу к Ленинграду, которая идет здесь совсем рядом с железнодорожной линией, и увидел наконец Жору примерно метрах в восьмистах впереди.
Тогда началась погоня, которая длилась целых два часа.
Впрочем, не уверен, что это можно назвать погоней. Жора от меня не убегал, он не знал, что я пытаюсь его догнать.
Возле станции Спортивная, которая находится в шести километрах от нашей, я чуть было не настиг Жору, потому что он остановился обшарить карманы пожилого, профессорского вида гражданина в сером костюме.
Я был в это время метрах в ста от обоих и спрятался в кустах, боясь, что Жора меня заметит. Потом я стал пробираться по кустарнику вперед, но Жора в это время кончил свое дело, бросил бумажник гражданина на землю и быстро зашагал дальше.
Бумажник так и лежал на асфальте, когда я шел мимо пожилого мужчины. Пиджак у него был весь разорван.
Вообще вся неестественность и даже дикость этого преследования заключались в том, что я просто физически был не в состоянии догнать Жору, хотя все время видел вдалеке его коренастую фигуру в пиджаке. Мы обгоняли автомобили и автобусы, мы двигались быстрее транспорта любого вида. На земле не существовало силы, которая могла бы мне помочь.
Как в эпоху первобытного человека, результат зависел только от наших ног. А у Жоры они были проворнее, потому что я с каждым новым шагом хромал все сильнее и сильнее
Когда мы были недалеко от следующей станции, случилось нечто, в конце концов принудившее меня совсем отказаться от погони.
Железнодорожная катастрофа
Сначала был звук, который заставил меня насторожиться.
Я хромал мимо бесконечно длинного железнодорожного состава, когда вдруг откуда-то издали пришел и раскатился низкий, все усиливающийся рев.
Это так походило на гром, что я остановился и взглянул на небо. Но на нем не было ни облачка.
Помню, что этот рев меня даже испугал. В нем было что-то всеобъемлющее. Как будто бы кричала сама земля. А я чувствовал, что с меня уже достаточно всяких чудес и космических катастроф.
Затем я посмотрел в сторону паровоза, увидел неподвижное облако пара возле трубы и понял, что это всего лишь паровозный свисток. Машинист предупреждал начальника станции о приближении поезда.
Очень долго я брел мимо этого состава. Сначала шли платформы, груженные камнем, затем несколько вагонов со скотом, три нефтеналивные цистерны, опять платформы и опять вагоны.
Это был совершенно бесконечный поезд, и я устал обгонять его. Он мне надоел, когда я дошел еще только до середины.
Это может показаться странным, но, если мы с Жорой куда-нибудь шли, нам вовсе не казалось, что мы движемся со сверхъестественной быстротой. Нам казалось, что все остальное стоит на месте, а мы сами двигаемся только нормально.