Дмитрий Абрамов, Марина Ковалёва
Царь-монах. Государи и самозванцы на русском престоле
В авторской редакции
Художник Е.В. Максименкова
© Д. Абрамов, М. Ковалёва, 2023
© ООО «Издательство Родина», 2023
Глава 1
Месть за цареубийство
(май 1606 начало 1607 года)
Свирепствовала Смута на распутье.Со всех сторон к Москве войска сошлись,В Москве ж, спалённой, из кровавой мутиДва образа над смутой вознеслись:Монарх в клобуке мниха!Потаенно,он без венца царю уподоблен.Другой же мних во всём.Но сокровенноВ Москве царём соборно наречен.
Стоял тёплый май 1606 года. Митрополит Ростовский Филарет (Феодор Никитич Романов-Юрьев) приехал на своё родовое подворье на Варварке-улице в Китай-городе после встречи с государем Василием (Шуйским). Заново отстроенные терем и клети встретили его запахом свежих отструганных досок и ошкуренных брёвен. Маститый, рослый и крепкий владыка Филарет статью своей скорее напоминал доброго воина-воеводу, привыкшего держать шестопёр или саблю, а не митрополичий посох. Во всяком случае, воинские доспехи пошли бы ему к лицу не меньше, чем митрополичья ряса. Выйдя из возка, он распрямил стан, огладил русые усы и бороду осмотрелся, оборотившись на кресты Знаменского монастыря, сотворил крестное знамение, и шагами молодого и сильного человека поднялся на гульбище, ведущее в большую гостевую палату. Войдя туда, вновь перекрестился на образа и в тяжком раздумье сел у стола. Он ждал брата Ивана. За ним уже было послано.
Было о чём поразмыслить и что вспомнить перед очередным поворотом судьбы. Он вспоминал, как в правление покойного царя Бориса на весь их род Романовых-Юрьевых обрушилась царская опала. Годунов тогда устроил неправедный суд над Романовыми и всех отправил в ссылку. Его же насильно постриг в монахи и удалил в скит на берег Студёного моря. Тогда казалось, что жизнь потеряла смысл, но он лелеял надежду и не падал духом. Уже через несколько месяцев после суда осторожный и расчётливый царь Борис, опасливо распорядился смягчить условия заключения опальных. Он вернул из ссылки Ивана Никитича и нарядил следствие по поводу жестокого обращения приставов с больным Василием Никитичем. Смягчены были условия ссылки для Михаила Никитича. Детям и бывшей супруге Филарета (Фёдора Никитича), а также вдове умершего в ссылке Александра Никитича царь разрешил покинуть ссылку на Белозере и уехать в вотчину в Костромском уезде. Родня Романовых князь Иван Черкасский и князья Сицкие получили полное прощение и вернулись на службу. Его же Филарета, Годунов велел держать в Антониевом-Сийском монастыре так, чтобы ему ни в чём «не было нужи». С тех пор прошло почти шесть лет.
Молодой царь Димитрий Иоаннович, да упасёт Господь за добрые дела и мученическую кончину его в Царствие Своем, вновь приблизил Романовых ко двору. А его, Филарета, милостию своею, заступничеством, и настоянием пред церковными иерархами возвёл в сан митрополита Ростовского. Ныне же иерархами Церкви он избран был и «наречен» патриархом взамен патриарха Игнатия Гречина. Наречение это было временным, и это Филарет понимал очень хорошо. По сути, он был назначен местоблюстителем опустевшего патриаршего стола. Но предстояло ещё утвердиться на этом столе, дождаться Поместного собора, чтобы стать законно выбранным патриархом. Так уж сподобил Господь.
Воспоминания и мысли Филарета нарушил вошедший в палату Иван Никитич. Он поклонился брату в пояс, испросил благословения, как у владыки, а затем братья с улыбкой обнялись и троекратно расцеловались. Уселись у стола друг напротив друга.
Звал, владыко? со вниманием в глазах и с улыбкой спросил Иван.
Звал, брате. Сотворим совет. Ныне мы двое из всех старших Романовых-Юрьевых на этой бренной земле остались. Нам с тобою и решать.
Рцы, отче. Внемлю! молвил Иван.
Владыка сотворил крестное знамение, прочёл «Царю Небесный» и негромко стал рассказывать:
Хитрое и зело коварное дело замыслил Шуйский Отпускает меня во Углич, тут владыка перешёл на шёпот а затем явственнее добавил, и доставити мне на Москву. Дабы узрел народ православный. Де, тот, кто царствовал нонешний год и убиен бысть в маие на Москве Расстрига и вор.
Уже ли дал согласие свое, владыко? с удивлением и трепетом спросил Иван.
Потому и позвал тя на совет, дабы совокупно решити сие. Ибо, ежели соглашу ся, тяжёл Крест возложу не токмо на рамена своя, но и на весь род наш, отвечал Филарет.
Забота сия, владыка, высшего разряда. И требует оная оглашения и признания «воровства», толико что убиенного государя немедля. Мыслю, дело-то идет не толико о нонешнем времени, но и о будущем, в раздумье произнёс Иван.
Верно мыслиши. Но помысли ещё и тако: святость убиенного во спасение царевича место, и имя Димитрия неприкосновенны! творя крестное знамение, твёрдо произнёс Филарет.
Вельми остромыслен и умудрён ты, брате, с чувством тайного восхищения и удивления произнёс Иван, для меня же многое тут потемнено, да и мы все живые, греховные, страстные, суровые человецы суть.
И сие есть Истина, брате. Да времени терять нельзя! След, надо быти хозяином положения сего. Ныне же «выкрикнутый» царь поспешает направить во Углич меня. Ищет во мне соузника себе. У самого в ушах-то поди ещё стоны и крики резни слышны, коей он верховодил поутру маия 17-го дня, грозно прошептал Филарет.
Шуйскому ещё достанется. Ты ж, владыко дай ему согласие! с трепетом произнёс Иван.
Дам согласие свое, ежели отпустит со мною свойственника нашего князя Воротынского Алексея Ивановича, да шурина моего князя Долгорукого-Рощу Григория Борисовича, да Петра Шереметева. Пётр Никитич человек свой, тайный ворог Василья Шуйского. Будут эти люди во свидетелях со мною, стукнув посохом по полу, изрек Филарет.
Мудро, глаголеши брате. Как Шуйский посланный во Углич году в 7099-м, возвернулся назад хранителем углической тайны, тако же и тебе возвратити ся хранителем тайны сей. Сим пользу обрящешь поболе Шуйского. Тебе не повторяти промашек его. Царь-то Василей хитёр, но страстен и слаб. Ты ж столп и утверждение правды, уверенно произнёс Иван.
* * *
Тревожные настроения в столице после переворота 17 мая всё не утихали. Ночная сторожа видела, что, как по обеим сторонам стола, на котором лежали бренные останки царя Димитрия и Петра Басманова на Лобном месте Красной площади, из земли появлялись огни. Едва сторожа приближалась, огни исчезали, а когда удалялась загорались вновь. Среди глухой ночи прохожие, оказавшиеся на Красной площади, слышали, как над трупами кто-то то ли выл, то ли хохотал: «великий плащ, и бубны, и свирели, и прочая бесовская игралища». Москвичи говорили, что бесы, сему радуются и справляют торжество над убиенным государем. Приставы, бросившие покойников по приказу Шуйского в «Божий дом», позаботились о том, чтобы запереть ворота на замок. Наутро люди увидели, что мёртвый лежит перед запертыми воротами, а на нём сидят два белых голубя. Покойника бросили в яму и засыпали землёй, но вскоре его обнаружили в стороне от этой ямы. Произошло это по словам иностранца Буссова очевидца тех событий, на третий день после избрания Шуйского. Тогда сторонники «выкрикнутого царя» стали распространять слухи, что Димитрий был «чародеем-чернокнижником» и «подобно диким самоедам» мог убить, а затем оживить себя.
В городе много толковали о знамениях, грозивших новыми бедами. Власти были встревожены и долго совещались, как бы покончить с мёртвым «колдуном». Наконец было решено увезти останки Расстриги и его сподвижника в село Нижние Котлы западнее Коломенского и там сжечь. Ещё при жизни царь Димитрий велел соорудить близ Нижних котлов подвижную крепостицу для военных учений и стрельбы по ней, как по мишени. На стенах и башенках этой потешной фортеции были намалёваны рогатые чудища и черти, по которым велась прицельная стрельба. Шуйский уверял и пугал бояр тем, что Расстрига намеревался перебить в этой фортеции их всех во время «военных потех» и учений. В Думе решили сжечь останки Расстриги там.
Когда останки убиенного царя вывозили из Москвы, то поднялся такой бешеный ветер, что на воротной башне Скородома сорвало деревянный шатёр. Потом пришли небывалые холода, такие, что морозом побило всю зелень. А крепостица близ Нижних Котлов была сожжена вместе с останками царя Димитрия и Басманова.
* * *
Волга блистала мириадами солнечных бликов в мареве яркого майского дня и слепила глаза людям, озиравшим приречные дали. Птицы пели в ветвях дерев, и всякая мелкая живность суетилась в молодой траве и в густых кустарниках бузины старого, большого полузаброшенного погоста на окраине Углича.
По погосту, выискивая что-то, бродила небольшая ватага могильщиков с лопатами. Во главе их были три представителя священнического сословия и трое чиновных, по виду родовитых и знатных. На поясах у троих последних были сабли. Люди ходили меж поросших травой могил и крестов и что-то искали уже второй час.
Яко же так, отче Савватие, что не упомнишь, где положили убиенного отрока? спросил солидный и властный иерарх, повадками и статью скорее похожий на именитого боярина или на воеводу, чем на старца.
Да уж пятнадцать годов миновало, владыка. Да и стар я стал, и очи мои уж не так зорки, отвечал священник, которого звали Савватием.
Нешто не совершали молебнов или иных служб не правили на могиле убиенного? вновь спросил тот, к кому обращались, как к владыке.
Не совершали, владыко Филарет! Не было на тот случай не указов государевых, не повелений каких, ни при царе Феодоре Иоанновиче, ни тем боле при государе Борисе Феодоровиче. Да и никто из сильных мира сего не приезжал и могилки тоей, верно никто не посещал.
Кто ж из священства-то углицкого отпевал убиенного, кто земле придавал? вновь спросил Филарет, ибо это был он.
То ж был покойный настоятель собора Спасского. Да тот уж лет десять, как почил в Бозе. И аз многогрешный при отпевании и на похоронах сослуживал ему, но с тех пор не бывал на могилке, да запамятовал. Тем же днём и иных ни то пятерых, а то и шестерых отроков хоронили, кого в замятне тоей изгубили. Разве упомнишь?! оправдывался Савватий.
Ты, отче, мне зубы не заговаривай! Мне нужна могилка того отрока, на которой по слухам, исцеления случалися! строго произнёс Филарет.
Поди, кто-то из сродников, иль родителев посещал ту могилу? спросил один из чиновных мужей, к которому Филарет обращался по роду и имени «князь Алексий» (А.И. Воротынский).
Мыслю, матушка одного отрока покойного вдовая жёнка Туренина Ефросинья приходила. Но жива ль оная ноне, не ведаю, начиная понимать в чём дело, но с опаской отвечал игумен Савватий, приглядываясь к могилам и покосившимся крестам.
Вот что, Савватие, езжай-ко со служкою моим отцом-диаконом Иоанном на посад, да найдите двор Турениных, да выспросите, кто про могилу сию знает, да показать может. Аз зде пожду пока, со товарищи свои велел Филарет.
Надо ль, владыко, оглашать дело сие расспросами посацкого люда во Угличе, дело-то по Угличу тайное? спросил с тревогой ещё один чиновный человек, сопровождавший Филарета.
Верно глаголеши, Пётр Никитич! согласился с Шереметевым Филарет.
Ты, отец игумен, ничего про поиски наши никому из посацких не сказывай. Спрашивай только про двор Турениных. А что, да по какому делу расспросы ведёшь даже и Турениным не ответствуй. Молви только, де слово и дело государево! А как обрящеши свидетеля, немедля сюда его и вези, вновь наставил Савватия владыка.
Игумен и диакон выслушали и с поклоном удалились. А Филарет присел на пенёк в тени берёзы со своими товарищами и повёл тихую беседу. Прилегли и присели на земле поодаль между кустов и могильщики.
Мыслю, ведал ты и ранее, владыко, о Турениных? тихо, так чтобы не слышали вопроса могильщики, спросил Филарета Шереметев.
Отчего помыслил тако, Никитич? тихо вопросом на вопрос отвечал Филарет.
От того, что как только молвил игумен Савватий о Турениных, ты словно вспомнил что-то и сразу согласие свое дал, отвечал Шереметев.
Верно подметил, Пётр Никитич. Про Турениных мне ещё на Москве Василий Шуйский тайно баял. Де, как буду во Угличе, а могилу убиенного отрока не обрету, то искати мне на посаде Ефросинью Туренину. А ежели уже и ту Господь забрал, то кого-то из сродников ея. Оне точно ведают, где покоится отрок, убиенный во Угличе маия 14 дня 7099 году. Покажут! уверенно отвечал Филарет.
Страшное и тайное дело сие, владыко, с некоторым содроганием произнёс третий собеседник князь Долгорукий-Роща.
Да, князь Григорий! согласно кивнув головой, отмолвил Филарет. Ох, и многое раскопал Шуйский, тем летом, когда по этому делу сыск вёл. Да только тайное дело сие с ним в могилу и уйдет. Мне-то он только намёками всё и передал.
Мыслю, что Шуйский тогда не толико допросы чинил, да раскапывал. Верно ведал он и ведал о многом, заранее, прежде, чем случилось всё во Угличе, прошептал князь Алексей.
Потому и был приставлен Годуновым к сыску и суду сему! без тени сомнения произнёс Филарет.
Да, страшен, хитёр и жестоковыен Шуйский по всей сути своей и естеству своему! тихо, но твёрдо и с чувством ненависти промолвил Шереметев, сжимая темляк сабли.
А как ухищрился-то Годунов! Да только сам себя и перехитрил, произнёс князь Григорий.
Все молча и с пониманием посмотрели друг другу в глаза и склонили головы в знак согласия.
Через три четверти часа возок, в котором ездили на посад Савватий и Иоанн, возвратился. В возке с ними была пожилая, исхудалая женщина с седыми прядями волос, выпадавшими из-под платка. Это была сама Ефросинья Туренина. Она уверенно повела Филарета и его сопровождение по погосту, и минут через десять все они оказались на другом его краю, возле небольшой могилки со старым дубовым крестом. Тут Туренина торопливо раза три подряд сотворила крестное знамение и сделала поясной поклон. К удивлению многих, могила была убрана, и у подножия Креста стояли два небольших образа Богородицы, святителя Пантилеймона и несколько потухших свечей.
Никак молится зде люд православный? с интересом спросил Шереметев, узрев это место.
Молятся люди. Увечные, немощные притекают. Бают, помогает Заступница и святитель. Даже иные болящие исцелялись, отвечала женщина, смахивая слезу, навернувшуюся на глаза.
Сама и зрела сие, али со слов баешь? строго спросил владыка.
Сама, сухо отвечала женщина.
Спаси тя Христос, жено! Ступай же домой, вкрадчиво молвил игумен Савватий.
Тем временем к указанному месту подошли могильщики с лопатами. Филарет тихо запел Трисвятое. Савватий вторил ему.
Туренина, словно опомнившись и поняв, в чём дело, вдруг затряслась всем телом. Опустившись на колени, она с мольбой в очах подползла к Филарету и взмолилась:
Владыко, не попусти поругания! Не тронь чадо мое. Ни в чём невинен сыночек мой. Не вели этим людям разорить юдоль сына моего!
Глаза её наполнились слезами и она, стоя на коленях, всё продолжала умолять Филарета, протягивая к нему руки. Владыка же, отстранившись, лишь творил молитвы. Могильщики, было смутились, но князь Алексей грозно прикрикнул на них и те, крестясь и поплёвывая на ладони, взялись за дело. Работали дружно и споро. И тут женщина, словно впав в безумие, рванулась к разрываемой могиле и всем телом упала на неё.
Не дам, супостаты! Не пущу, изверги! Не троньте сыночка мово! в исступлении кричала она.
Прервав молитву, Филарет негромко молвил Савватию:
Отче, уйми и успокой жену сию. Поясни ей, что ничего недоброго и непотребного не свершим. Но по слову и делу государеву с молитвой, как велит Церковь Христова, исполним вся. Да с этим и отвези жену страждущую домой.
Савватий, со вниманием выслушал владыку, поклонился ему в пояс и стал уговаривать женщину. С помощью копателей он поднял её на ноги и отвёл в сторону. Та была не в себе. Её трясло, глаза были наполнены ужасом, лицо побелело. Савватий неспешно повёл её к возку, оставленному у другого конца погоста.