Светская и страстная, все обещающая и ничего не дающая, искренняя и коварная, воспламеняющая и холодная, как медный пятак. Быстрый ум ее в сочетании с неодолимым очарованием приводили к непонятному онемению. В ее присутствии я с трудом подбирал слова, путался не то, что во французском родном польском языке, неловкими движениями задевал всякие безделушки, которые она так любила. Впрочем, наверное, и теперь любит. Сильно ли переменилась? Мы не виделись 16 лет, целый пуд времени
3
Первым в кабинет, как обычно, зашел Николай Иванович.
Какие новости? спросил он сразу.
Греч, как и все, уверен, что я знаю больше других. Это дорогого стоит, когда ближайший помощник свято верит в твое всезнание. Но как трудно поддерживать такую репутацию! Хорошо, что до Александра Христофоровича я успел заехать в министерство иностранных дел и услыхал свежие новости. Да пару сплетников повстречал. Есть люди, которые находят удовольствие и значение собственной персоны в том, чтобы рассказать издателю газеты новость, какой он еще не знает. Удивитесь этакому известию, и будете регулярно бесплатно получать целый ворох сплетен и пару новостей. Различить их просто: сплетни подробные, обкатанные, с множеством красочных деталей, а свежие новости путанные, обрывистые, их обязательно надо проверять и дополнять сплетнями. Так вашу газету будут читать непременно.
В Нью-Йорке, вот, отпраздновали День благословения велосипедов, сказал я.
Американцы готовы поклоняться всему техническому, заявил Николай Иванович. Это не новость.
В Дрездене умер Фридрих Август, король Саксонии.
Какая потеря! воскликнул Греч. Ведь это один из самых знаменитых государей Европы. Недаром народ прозвал его Справедливым!
Недаром. Я это знаю еще и потому, что он был герцогом Варшавским, сказал я. Но вот судьба: этот король всю жизнь стойко стремился к нейтралитету, а его солдаты воевали сначала против французов, затем за Наполеона. Саксонцы, шедшие с Неем на Берлин, были почти уничтожены в битве при Денневице, а в благодарность услышали от Нея обвинение, что благодаря им он и был разбит. Когда Наполеон оставил Дрезден, Фридрих Август с семьей последовал за ним, более как пленник, чем как союзник. Затем в битве при Лейпциге Фридрих Август был взят в плен уже союзниками, а его несчастная страна, сделавшаяся главным театром военных действий, невыразимо страдала и от французов, и от союзников.
Но после войны король необходимо отдать ему должное, старался залечить раны своей страны и успешно, глубокомысленно заключил Греч.
А еще Англия и Франция готовы вместе с Россией выступить против Турции, совершенно спокойно сказал я.
Да ведь это сенсация! воскликнул Греч. Что же ты молчишь? Решение принято?
Великие державы боятся, что Средиземноморье окажется во власти России и потому жаждут участвовать в антитурецкой коалиции. Теперь греческие патриоты могут рассчитывать на серьезную поддержку. Но это пока только сведения, я покрутил пальцами в воздухе.
Хорошо, я курьера пошлю к Родофиникину.
Пошли, голубчик Николай Иванович. Ты уж сам все это отпиши да цензору отправь.
Чем хорош Греч усидчивый. Лучшего корректора я в жизни не видал, жаль только, что он еще и редактор. Тут от его слишком правильной русской речи одна статья поневоле делается похожа на другую. А доказать это автору первой «Пространной русской грамматики» нелегко.
В гранках оказались лишь две полосы, пришлось Николая Ивановича просить налечь на редактуру. Тут он всегда готов. А задержку образовал, как всегда, Сомыч.
Что он там пишет-то? спрашиваю.
Критику на Полевого.
Так гони его ко мне, я ему всыплю!
Тут дверь сама распахнулась, и в кабинет ввалился Сомов.
На ловца и сом бежит! не сдержался я и отвесил каламбур. Орест, где критика, которую ты обещал когда сделать?
К полудню сегодняшнему, быстро подсказал Греч.
Но ведь нельзя так-то по заказу, выдохнул Сомов.
И забормотал что-то про воображение, про вдохновение. Как утомили меня деятели, путающие журналистское ремесло с писательским делом. Не нужно никакого вдохновения, чтобы сообщить, что в дворянском собрании состоялся бал или на прошпекте столкнулись две кареты. Как и для изложения того факта, что Полевой в последнем номере «Московского Телеграфа» написал ерунду.
Да и не это главное! заявил вдруг Сомов.
Про аванс даже не заикайся, рявкнул я. Чтоб через час
Нет же, перебил меня этот нахал. Пушкин приехал! То есть приезжает сегодня! Меня знакомый известил.
Тоже мне новость сказал! Мне об этом третьего дня письмо из Москвы прислали, сказал я, не моргнув глазом. Где это видано, чтоб редактор о приезде знаменитого писателя не знал!
Так коли знаете, отчего ж
Что тебя не просветил?
Я в том смысле, что известить читателей, насупился Сомов.
Я вот сейчас только сел заметку писать, да тут ты со своей критикой отрываешь. Делом, делом занимайся, Орест. Чтоб через час твой Полевой был у наборщика!
Хорошо, Фаддей Венедиктович.
Смотри, Сомыч, оштрафую!
Сомов скрылся за дверью, а Греч тут же встал в позу:
Что же это ты, Фаддей Венедиктович, и мне ничего не сказал?
Пушкин и Пушкин и Бог с ним, отмахнулся я, Веришь ли, Николай Иванович, так закрутился, что позабыл совсем. Верно пошумит, да обратно уедет. Царь-то его совсем не простил.
Раз в столицу пустил, то простил, резонно заметил Греч. И, кажется, я вправе спросить
Виноват, Николай Иванович, виноват, но, ей Богу, позабыл! Да и письмо не третьего дни, а вчера только пришло, это я Сомычу так, для острастки сказал.
Оправдание вышло корявым, но легенда о всезнайстве главного редактора не должна быть поколеблена ни на йоту вот основной постулат, на котором зиждется весь предыдущий разговор. Я и задуматься как следует не успел о том: кто приехал, почему, а уже все всем постарался объяснить. Греч остался недоволен, ну да я его приласкаю похвалю за статью, да и дело с концом.
Пушкин, Пушкин Значит, допущен к проживанию в столице. Полное прощение? Кто так близко знаком был с заговорщиками, полностью никогда прощен не будет. Подозрение останется. Это я по себе знаю. Каков он? Вот и познакомимся. Верно то, что про него ранешнего рассказывают все теперь не так. Но талант его в ссылке нисколько не оскудел, это видно по стихам, вышедшим в Москве.
Кстати, а почему, собственно, я о приезде Пушкина не знал?
Сплетники, допустим, не успели узнать, но Александр Христофорович он-то наверное знает. Отчего промолчал?
От секундного колебания бросило в дрожь. Неужели я сказал что-то лишнее? Во второй раз лихорадочно перебрал в уме весь разговор с Бенкендорфом, и даже припомнил последнюю записку для него. Нет, не было ничего: ни крамолы, ни двусмысленностей, ни намеков Намеком, конечно, что угодно можно истолковать, но ведь генерал не может быть предубежден против меня. Не за что. Ни одна его просьба мною не манкируется.
Стало быть, причина в другом? В чем же? Забыл? До сих пор ничего не забывал, а тут забыл? Неспроста ведь Александр Христофорович всегда так ловко разговор ведет он планчик себе заранее составляет, готовится это уж наверное! И важного пункта он бы из своего плана не выпустил Вот, вот ключевое слово важного! Вернее всего: Бенкендорф считает неважным как приезд Пушкина, так и его самого, всего лишь одного из известных да и только литераторов. А Пушкин совсем не таков, от него много чего ждать следует. Тут Бенкендорф, к счастью, туп. Потому и имеет надобность в Фаддее Венедиктовиче. Я тот, кто пережевывает для него литературное мясо, обнажает костяк журнальной полемики, выявляет сочленения и связи жизни общества превращает грубую пищу первичного слова в удобоваримые котлетки и прозрачный бульончик служебных записок. Александр Христофорович сам диетически питается и Николаю Павловичу из того же судка подает. На этой кухне я шеф-повар. Говорят, что в восточной кухне высшим достижением считается такое блюдо, которое непонятно из чего приготовлено. Рыба похожа на свинину, грибы на рыбу, водоросли на овощи. Я достиг высокого искусства в подобной кулинарии, но, если в такой «свинине» генералу, а тем паче царю встретится рыбья кость со мной и поступят по-восточному жестоко. Но пока они не могут сами переваривать свеженину, до тех пор им нужен Булгарин. И вот благодаря этой зависимости Александра Христофоровича от моих записок легкой зависимости (надо в том отдавать себе отчет) я сохраняю возможность маневра, держусь своей позиции, храню «Пчелу», пишу Роман. Только площадка эта с годами сужается, а не расширяется. Почему так? Тому, кто управляет страной самодержавно, ненавистна мысль, что есть место газетная или журнальная полоса где нельзя все построить, расставить раз и навсегда. Сколько цензура не марай рукописи, а слово живое всегда притиснется, свое место найдет. В наш век общество привыкло читать: как девицы без мадригалов? как чиновники без новостей? как военные без гимнов своей славе? А за ними купечество и остальной люд, все приучаются к слову. Чье слово читают, тот и велик. А у кого самый большой тираж в России?..
Что это я себя в повара-то произвел вдруг? Верно обедать пора, а ведь тут еще дел гора. Я вдруг вспомнил о бумагах Бенкендорфа. Достал из внутреннего кармана листки. Статья переписана писцом, да по первым строчкам понятно Ивановский руку приложил, его стиль. Я невольно усмехнулся своим прежним рассуждениям. Не только меня читают, и его слово разлетается четырьмя тысячами экземпляров по России. Это дань бенкендорфова. А ведь моими стараниями Пчела стала самой большой и влиятельной газетой Империи Российской.
Ладно, одной заботой меньше, Андрей Андреевич пишет складно, его можно и в наборе прочесть. Я отложил статью Ивановского к готовым, наклонился над столом и стал выводить: «Приезд знаменитого писателя! Из Москвы нам пишут о приезде в Санкт-Петербург неподражаемого поэта А.С. Пушкина». Какое уж тут, к ляду, вдохновение, надо было Сомыча хоть расспросить аккуратно что ему еще об Александре Сергеевиче известно
4
Истомина танцевала, как всегда, божественно, все аплодисменты по праву достались ей. Но внимание и испытующие взгляды были направлены на другую персону Пушкина. После многолетнего отсутствия знаменитый поэт впервые явился на глаза столичной публики. Каков он? Кто знал Александра Сергеевича ранее, сравнивал поблекшие уже воспоминания с нынешней картиной, выискивая с помощью лорнета следы постарения или прежнего молодчества. Кто не знал не только смотрел, но и прислушивался к пересудам знатоков. Пушкин проявил себя, как следовало ожидать, оригиналом явился ко второму действию в кампании близких друзей Дельвига и Плетнева, да не просто явился, а остановился в глубине зала, опершись локтем на бюст императора Николая. Позер как о нем и рассказывали. Впрочем, так он ясно дает понять, что прекрасно знает свое положение и интерес, направленный на него. Но что за дело рассматривать героя издали?
Я сразу покинул свое кресло и подошел сквозь толпу к Пушкину знакомиться. Барон Дельвиг отрекомендовал меня.
А я угадал вас, сказал Пушкин, скаля зубы. Мне верно вас описали.
Зато вас угадывать нужды нет вы сегодня премьер! в тон ему ответил я.
Дельвиг поморщился, а Александр Сергеевич совсем рассмеялся.
Чтобы произвести сегодняшний эффект, мне пришлось провести несколько лет вдали, в деревне. Согласитесь: быть кумиром четверть часа, между двумя па Истоминой того не стоит!
Царить четверть часа между биениями ножек Истоминой об этом простой смертный может только мечтать.
А вы большой шутник, Фаддей Венедиктович, усмехнулся Александр Сергеевич. Но ведь мы не простые смертные, со значением добавил он. В письмах об этом писать не с руки, а при знакомстве не могу не поздравить: вы за время моего отсутствия в столицах сделали замечательную карьеру.
Спасибо. Как и вы.
Не все так думают.
Убедятся.
После обмена быстрых реплик Пушкин сделал паузу, которой я воспользовался, взял его под локоть и отвел от приятелей.
Александр Сергеевич, вы, верно, в деревне не бездельничали, видел я ваши пиесы в «Московском Телеграфе», «Московском Вестнике». Совершенно восхищен. Особенно этим:
«Я помню чудное виденье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное мгновенье,
Как гений чистой красоты».
Вы виденье и мгновенье местами поменяли, поправил Пушкин недовольно.
Верно, простите, память-то кавалерийская, все галопом! смущенно хохотнул я.
Ничего, отмахнулся Пушкин, главное в газете не переврите.
Ловлю на слове, Александр Сергеевич. Извольте и нам, в «Пчелу» что-нибудь предложить! Гонорар будет хороший и тираж сами знаете на всю Россию. Или ж в «Литературные Листки».
Так ведь ничего не осталось, все-все Полевой и Надеждин в Москве выпотрошили.
Но в архиве-то, наверное, что-то оставлено? Про запас?
Оставлено, конечно.
Александр Сергеевич, хотите по семи рублей за строчку?
Не всякий архив опубликовать можно, и даже хранить, сказал Пушкин и вдруг посмотрел мне прямо в глаза. Уж вы-то, Фаддей Венедиктович, лучше других это знаете!
Цензуре подвержены как все, развел я руками.
Да я не о цензуре, тихо и куда-то в сторону, по театральному сказал Пушкин.
А о чем? О журнале «Северный Архив»?
Александр Сергеевич мотнул головой.
Архивы бывают свои и чужие. Чужим распоряжаться сложнее. Верно?.. Извольте, Фаддей Венедиктович, пришлю стихов из нового. Хотите поэму?
По пяти рублев?
Пушкин снова развеселился.
Я чувствую, мы с вами сойдемся! Да только не в цене очень вы прижимисты, Фаддей Венедиктович.
Вижу, что негоже с вами рядиться, Александр Сергеевич, не тот вы человек.
Вот и славно, так ждите пришлю! пообещал Пушкин.
Тут дали занавес, и мы расстались. Я занял свой партер, а Пушкин, дабы не смущать Истомину незаслуженным видом затылков, прошел в одну из передних лож.
Глава 2
Пушкин присылает стихи и является в «Северную Пчелу» держать корректуру. Неожиданное приглашение на обед. Застольное сближение с поэтом. История как стихи смывали кровью. Доверительный рассказ Пушкина о встрече с Кюхельбекером и просьба опубликовать стихи государственного преступника. Я душеприказчик Кондратия Рылеева. Пушкин интересуется его архивом. Александр Сергеевич дразнит меня князем Вяземским, а потом предлагает свою дружбу. Пушкин с Дельвигом приходят ко мне на ужин. Разговор о моих странствиях в XXIX веке. Воспоминания о детстве. Мой отец.
1
Любезный Фаддей Венедиктович!
Уверенный в Вашем бесконечном добросердечии, обращаюсь к вам так, словно вы уже простили мои пустые обещания. Нынче я перед вами чист судите по толщине пакета! Это лишь толика того, что обещаю дать в ваши журналы после осени в Михайловском. О цене мы говорили.
Свидетельствую вам искреннее почтение.
Пушкин.
Санкт-Петербург, 17 октября 1827года.
Можно ли дуться на человека, так владеющего пером и чувствами читателя? А вот Бенкендорф не отдает этой фигуре должного. Был бы Александр Христофорович в театре, да понаблюдай он за публикой! Хотя, верно, о настроениях публики он получил донесение, и не одно, но счел это пустой сенсацией. Не понимает он, что сила строк, написанных талантливой рукой, может быть не менее, чем сила приказа главнокомандующего, бросающего полки на смерть. И, как солдаты согласны идти в огонь, так и пылкие сердца готовы следовать слову кумира! И Пушкин тут прокладывает первую стежку.
Ну и хорошо, что не понимает. От греха подальше.
Издатель он первооткрыватель. Только путешественник наносит открытую гору или остров на карту и прославляет свое имя. А издатель имя автора. Оттого у него рождается и прямо противоположное желание сохранить открытие для себя. Возможно ли такое? Во всяком случае не с Пушкиным, Пушкина, как говорится, в мешке не утаишь.
Поддавшись настроению минуты, я написал ответ.
Дорогой Александр Сергеевич,
с благодарностью принимаю Вашу посылку. Такое сокровище можно не то, что месяцы, а и всю жизнь ждать!
Ваши пиесы прекрасны: какая глубина! какая смелость и какая стройность! Особенно хороши новые главы Онегина. Вы, несравненный Александр Сергеевич, как некий херувим, занесли нам песен райских, кои воистину итог божественного вдохновенья, а не расчета низкого.
Но и без низкого прожить никак, потому подтверждаю, что готов опубликовать в Пчеле мелкие вещи по оговоренной ставке. На большие вещи не посягаю (в Пчеле они не поместятся, а в журналах я такую высокую ставку предложить не могу), ими вы, полагаю, распорядитесь дополнительно. Но оставляю за собой право написать хвалебную критику на все так мне нравятся творения Ваши. Впрочем, никакая критика не сможет одним доступным ей инструментом низкой алгеброй понять, поверить Ваш священный дар.