Со стороны все смотрелось более чем благостно: образцовый семьянин, обеспечивает, не гуляет, не пьет. Дети понимали, что папа величина. Не знали, чем он занимается, но чем-то очень важным. Люди к нему относились уважительно, даже боязливо и подобострастно. Он правильный, последовательный, справедливый работал народным судьей. Его уважали даже те, кого он судил: знали, что он разберется, докопается и вынесет справедливое решение.
И только ночью два жарких человека сталкивались с истиной во всей красе. Они чужие. Абсолютно. Они отпотевают друг от друга. Им душно. А жить надо. И не только ради детей. Их просто не поймут, если они разведутся. Образцовая же семья.
Жена делилась со своей сестрой:
Я его не люблю.
Он тебя тоже, без обиняков поясняла сестра.
Так зачем мы живем?
Разводись, отрезала сестра.
Меня люди не поймут. Скажут, таким положительным мужиком бросается. С жиру бесится баба.
Что тебе люди? Тебе же не с людьми ложиться в постель каждую ночь. Думай о себе.
Ты вот о себе подумала. С любимым живешь. Вечно в синяках.
Лучше в синяках, да чтоб трусы на люстру от страсти закидывать. А ты в потолок смотришь и выжидаешь, когда все закончится.
Ты откуда заешь?
А че тут знать? Почти все так живут, и ты живи. О людях больше думай.
Она выходила замуж за деловую хватку, за статус, и даже за собственный страх остаться старой девой. Но только не за него. Как человека она его и не знала, потому что не разговаривали. «О чем с ним можно разговаривать», думала она. Удивлялась, как Андрей может часами беседовать с родственниками или друзьями. А он думал: «О чем с ней можно разговаривать, все равно не поймет. Прочитала за всю жизнь одну книжку тоньше поздравительной открытки». Андрей и сразу видел, что говорить не о чем. Но когда понял, что большой и вечной любви ему не светит, решил жениться на той, которую ему дед присмотрел. Мол, в хозяйстве пригодится. Не раздражала и ладно. И действительно, в хозяйстве она была поворотлива. Но его не покидало ощущение, что он ищет кого-то. Жена это чувствовала у нее все время было недовольное лицо. А с чего оно будет довольным?
Андрей прятался от жизни на работе. Теперь ему за 40. Рубеж. И на этом рубеже встреча в солнечной Ялте.
Мне надо было остаться строителем, сказал Андрей Вере, обнимая ее на деревянной санаторской кровати. А то всю жизнь занимаюсь не своим делом.
Ты строитель?
В юности был. Любил с нуля строить. Это осмысленный труд. До тебя ничего не было. Ты пришел и появилось новое здание на земле. А теперь мелочишка: расторжение брака, хулиганство, кражи, драки
А из-за чего люди разводятся? спросила Вера.
Говорят не сошлись характерами.
Это стандартная версия. А на самом деле?
Одна бабенка так и сказала: «Он не отдает мне супружеский долг». Мужик сказал: «Я у тебя и не занимал». «Он вам изменяет?» спрашиваю. «Нет». «А почему тогда уклоняется от исполнения долга?». «Не знаю, это вы у него и спросите». Мужик говорит: «Вы понимаете, товарищ судья, она меня как прокатит на вороных то не так, другое не так, рукожоп я несчастный, не мужик я. Выше падлы у нее не поднимался. А потом какая койка? В койке-то уже ничё не маячит».
Вера засмеялась:
Вот где правда жизни. А ты говоришь не сошлись характерами. Любви нет у них и все.
Да. У меня пример перед глазами был дедушка с бабушкой. Любовь взаимная одна на миллион. Дедушка все время ходил и под нос себе пел песенки. Бабушка была спокойная, ее ничем нельзя было вывести из равновесия. Хотя пережили столько, и детей хоронили Но любовь. Когда она умерла в 90 лет, он замолчал, перестал всех узнавать, и через год тоже умер.
Вот это любовь
Я всегда мечтал о такой.
Они обнялись крепко-крепко. У них было в запасе всего три дня. Вернее, три ночи.
Вера вся превратилась в улыбку, расцвела. Будто колючий кактус выпустил свой причудливый цветок. Это насмешка, а может быть, главная мудрость природы. Самые колючие и неприступные кактусы рождают самые красивые и нежные цветы. Редко, возможно, раз в жизни. И цветут они так ярко и так коротко. И от этого становятся еще трогательнее, еще пронзительнее.
Андрей с восторгом целовал этот цветок. Он погружался с восторгом в ее теплоту, а потом с восторгом извергал семя. А после разрядки к горлу подкатывала такая нежность, такая благодарность, что дыхание перехватывало. Не то, чтоб отстраниться он готов был целовать ее всю до кончиков ногтей горячими губами. И делал это.
А за окном номера шуровали по деревьям летучие мыши. Шурх, шурх. Они разрезали чистый южный воздух. Они слепые, но ловят ультразвук. И Верино тело было настолько чувствительно, что, казалось, ловит ультразвуки.
Под утро они засыпали в позе эмбрионов. Друг за дружкой. Он обнимал ее сзади, а она держала его горячую руку. Их будто положили в теплую полость, где они под защитой.
Ты от меня не отпотеваешь? спрашивал Андрей.
Нет, я от тебя греюсь, как от печки, она сразу поняла смысл вопроса.
Он отдавал тепло, она грелась. Они совпали по температуре. Она могла подкидывать в печку топливо в виде своей любви. Печке нужен дом и хозяин. Вот Вера дом, а Андрей печка. И обоим хорошо. А две печки рядом не живут.
***
Настало время уезжать. Андрей провожал Веру до поезда. Стояли на перроне вокзала. Вера зареванная. Боялась боли, а тут вот больно. Щемящее чувство одиночества. Человек, который ЕЁ по духу, ей не принадлежит. И никогда не будет. Она его больше не увидит.
Ты правда меня любишь? Андрей как-то удивился собственной мысли, произнесенной вслух. До этого они о любви не говорили.
Я люблю тебя. Непереносимо, искренне ответила Вера.
На секунду он задохнулся от гордости и счастья. Потом осознал, что это все конец их истории. У них, как у поездов, разное расписание. А если пойдут не по расписанию, то столкнутся на одном пересечении пути и это катастрофа.
Схватил ее в объятия:
Не отпущу тебя. К черту, все к черту!
Я рожу девочку или мальчика. И ты всегда будешь со мной, успокоила Вера себя и его.
А вас со мной не будет.
У тебя семья, Вера сразу поняла, что сморозила глупость. Что он сам не знает? Это величина постоянная, константа. А Вера переменное в уравнении.
Мимо них по перрону проносились корзины и сетки с фруктами. Люди хотели забрать с собой кусочек юга. Будто не знали, что привезут домой прогнившую кашу. Что свежо и прекрасно в отпуске на юге, непригодно в другом климате. Так и курортные романы их невозможно взять с собой. Они не живут в другом климате.
Вера хотела ребенка Андрей ей помог. Простая схема. Но почему тоска и чувство сиротства? Будто стоит один в лесу ночью, и хочется даже не выть на луну ее хочется грызть. Беспомощный одинокий волк. Она хоть с ребенком будет, а он без них.
Иди. Лучше ты от меня уходи, чем я от тебя, попросила Вера.
Андрей ее отпустил, и пошел сначала тихо, продираясь сквозь корзины и чемоданы, а потом почти побежал, не оглядываясь. Чтобы ветер выдул тоску.
В поезде под стук колес Вера понемногу успокаивалась. Ведь она везла внутри самый ценный багаж, который он мог ей подарить. Она чувствовала, что этот багаж есть.
Андрей тоже, улетая на самолете, удалялся от событий со скоростью 500 км в час. И уже не осознавал было, не было. Помнил почему-то ее большой нос, непропорциональный лицу. По идее некрасиво. А ему понравился именно нос. Какой у нее будет ребенок? думал он уже отстраненно. У НЕЕ, а не у НАС. В единственном числе.
***
Вернувшись домой, Андрей старался не думать о Вере. И действительно, дела закрутили сразу. Он стал помаленьку отвлекаться. Но однажды ему приснился мальчик белый, как лунь. Будто сначала он увидел себя маленьким, а потом понял, что это другой пацанчик. Но очень похожий, копия. И началась маета. Шел ли куда-то, стоял или сидел в кабинете, вел заседания, ему везде было неудобно. В полной мере понял, что значит места себе не находить. Сказать некому, поделиться не с кем. Поехать к ней? Посмотреть? Адрес он знал. Наверное, сын уже родился. Андрей почему-то был уверен, что сын. Но что он ей скажет? Я разведусь? Нет.
Решил позвонить. Заказал переговоры. Вера получила извещение и даже не удивилась. Она действительно родила. Мальчика белого, как лунь. Пересуды ее не занимали. У нее есть сокровище, маленькое и теплое. Целых пять килограммов счастья.
В переговорном пункте из каждой будки доносились отголоски чьей-то жизни. Люди кричали так, будто хотели, чтобы их услышали на другом конце страны без телефона.
Ты мне зачем посылку выслала, я же сказала не надо! А? Че? Да, съели сгущенку ребятишки. Дырку проткнули и выпили. И скрыли Да не говори! Нет, ниче больше не надо А то он совсем распоясался, ниче делать не заставишь, только на диване лежать
Привезу Ага. Встречай, поезд 37. Утром А? Да в пять. В пять, говорю!
Вера дождалась, когда ее соединят с Андреем. Что он хочет ей сказать? Откуда-то из живота волна подкатывалась к сердцу. И сердце обрывалось, как на резком взлете качели. Волнение и предвкушение. Чего? А ничего. Просто голос услышать. На руках самый ценный груз. Лежит и молчит. Только глазами лупит. «Смотрит, как правдишный! Что бы ты понимал», с умилением подумала Вера.
Конечно, понимает мешать сейчас нельзя. Вот и не пищит.
В переговорной будке, пахнущей искусственной кожей, Вера сняла длинную телефонную трубку.
Вера, Андрей сказал и сам не узнал свой голос.
Андрей
Они не поздоровались, как будто расстались сегодня.
Ты как живешь?
Я не одна. Теперь не «я», а «мы», ответила она с улыбкой.
А кто у тебя?
Со мной человек, пять килограммов.
Это как? он будто отупел вмиг.
Очень просто. И не просто.
Кто родился?
Парень. Здесь вариантов всего два.
Как бы мне его увидеть?
А зачем? Не сворачивай кровь ни мне, ни себе.
Но сын-то мой.
И спасибо тебе.
Я себе места не нахожу.
И здесь не найдешь. Оттуда сюда тянет, отсюда туда будет.
А ты как одна?..
Я не одна говорю же
Растить.
Нам много не надо.
Я вам помогать буду.
Я знаю, что ты есть, и мне этого достаточно.
Мне без тебя совсем хреново. Не могу я так. Разреши хотя бы звонить тебе.
В это время сын захныкал, а потом закричал в голос.
Ну все, у нас истерика по графику, крикнула Вера в длинную трубку.
Как зовут-то его?? пытался перекричать Андрей.
А? Что? она уже ничего не слышала. Повесила трубку. И не слышала, как он сказал «люблю».
Потом весь день страдала. Ну пусть бы приехал. Почему она думает о его детях? Об ее сыне кто подумает? Детей Андрея ждал весь мир мама, папа, бабушки, деды. Ее сына не ждал никто, кроме нее. А чем он хуже? Он и так родился с прочерком вместо отца.
Потом Вера подумала нет, все правильно. Зачем ей его половина? В середине жизни уже целого не получить. А Андрей ей нужен целиком, либо никак.
***
Родился Сережка в самом начале перестройки. Страна перестраивалась. Кто-то наживался на переделе государственной собственности. Для отвода глаз ее раздали людям бумажками. Ваучерами. Ты собственник. Живи не хочу, дивиденды получай. По базару, где прямо с земли на клеенках торговали варёнками, китайскими «адидасами» и «монтанами», ходили мужики с картонными табличками на груди «Куплю ваучер». «Зачем он им нужен?» думала Вера. А мужики, не задумываясь, продавали свою долю государственной собственности за бутылку водки. Выпил и забылся на некоторое время. А то и навсегда, если паленая попалась.
Деньги «живые» перестали платить. Ее строительная контора успела превратиться в АО и раздать сотрудникам акции. А потом сразу обанкротилась. «Шарага развалилась», так говорила Верина сотрудница. Стройки превратились в долгострои. Все кругом застыло и зияло пустыми черными глазницами. Кому нужен этот несуразный громадный дом культуры в центре города, когда людям нечем кормиться?
Вера осталась без работы. Страна перестраивалась люди ломались. И не было никому дела до двух отшельников, живущих в однокомнатной малогабаритке. Они были слишком малогабаритными для такой огромной страны. Всего лишь одна клетка в штатном расписании, которую можно перечеркнуть. Всего одна клетка в многоквартирном доме, которая сливается с сотней таких же. Появились в обиходе новые фразы: «твои проблемы», «вам никто ничего не должен», «человек человеку волк».
Вера потыркалась в поисках работы. Но нигде никто не требуется. Безработица, безысходность, безальтернативность, безденежье. В это время все было «без». И она осталась без всего. Как пешка на шахматной доске их много, и их не жалко. Они служат для фона.
Вера пошла в соцзащиту за пособием матери-одиночки. Как всегда, в окошечко. Кассирша в окошке ей сказала:
Денег нет.
Как нет денег? не поняла Вера.
А так, не перечислило казначейство. Нет денег в стране.
Когда будут? Вера не понимала, что государство способно оставить ее без куска хлеба. Завтра, послезавтра?
Не знаю, узнавайте неопределенно сказала кассирша.
Я должна узнавать то, чего никто не знает! от бессилия Вера разозлилась и голос сбился. Мне ребенка надо кормить, а не узнавать ходить.
Женщина в окошке пожала плечами.
В этот раз Вера ушла домой. Помощи ждать неоткуда. Родители недавно умерли, причем один за другим.
На следующий день Вера опять пошла в соцзащиту. Но уже не в окошко, а в кабинет, где сидели тетки на одно лицо все толстые, с короткими засаленными волосами.
Я насчет пособия, произнесла Вера.
Тут все насчет пособий, ответила одна тетка в черном балахонистом платье и с золотыми зубами спереди. Видите же, какая очередь.
Как мать-одиночка, выдавила Вера. Ей казалось, это самое существенное уточнение. У нее ребенок, и она одна. Должны же ей помочь.
Вера терпеть не могла это социальное определение. Она всегда считала, что если мать, то уже не одиночка.
Мне не платят, пояснила она в растерянности, как будто это неясно было.
А сейчас никому не платят, балахонистая тетка даже не хотела поднимать глаз, рылась в картотеке. Своими делами занималась. У нее таких много всем не посочувствуешь. Тем более, как она может отвечать за все государство? Где она деньги возьмет? Не напечатает же.
Мне ребенка кормить нечем, сказала Вера не своим голосом, глухим и жалким.
Ну нет в стране живых денег, понимаете? объяснила тетка. Решила, что вполне доходчиво. Посмотрела на Веру и снова отвернулась.
А нам с голоду умирать теперь? Веру затрясло, голос задрожал, запрыгал, как сердечная линия кардиограммы.
Вы где работаете?
Нигде, меня сократили.
У Веры произошел взрыв внутри. И оттого, что она не умела требовать, угрожать, и вообще не знала, как себя вести, ее просто накрыла волна ненависти. Она задохнулась, ноздри вздулись. И в этот момент тетка сказала:
Найдите другой заработок. Ничем я вам помочь не могу.
Лучше бы не говорила. Дальше все произошло неожиданно и быстро.
А зачем ты здесь сидишь, старая сука! закричала Вера, не владея собой, как будто в этой тетке было все государство. И с этими словами схватила тетку за шиворот. Хотела припечатать к столу, но вдруг почувствовала, какой засаленный и грязный этот шиворот. Вере стало противно до тошноты. Тетка как раз подскочила, и не по годам резво выбежала из кабинета с криком:
Уберите эту ненормальную!
Вера обмякла и упала на деревянный, прошорканный толстым задом стул. Уткнулась в открытку под настольным стеклом: веселый заяц нес цветы кому-то на день рождения. Наверное, этой засаленной тетке. Вера брезгливо посмотрела на свою руку, которой хваталась за грязный воротник. Рука ей тоже казалась грязной.
Народ переполошился, другие бабенки забегали. Все было молниеносно. А Вере казалось как в замедленной съемке. Она уже не чувствовала себя. Доносилась слова:
Дура, истеричка, сумасшедшая Пришла тут права качать
Как будто речь не о ней, а она наблюдает со стороны: вот ее выводят из здания со словами «скажи спасибо, что милицию не вызвали, а то бы сидела сейчас в участке, ребенка бы забрали органы опеки».