Оценка здесь выражена не менее четко, чем в первом примере: есть даже обращение к читателю («Зри начало»). Но тут нет физически реального лица, носителя этой оценки и участника событий.
Среди рассказов того и другого типа особняком стоит рассказ-сценка короткое, предельно драматизированное прозаическое произведение, в котором главная роль принадлежит диалогу, а «авторская» речь минимальна по объему и несет меньшую сюжетную нагрузку. Рассказы-сценки представляют собой самостоятельную третью группу чеховских произведений.
Каждая из трех групп разнится от других своими жанрово-стилистическими особенностями, а также характером и темпом изменений, происходящих в чеховском повествовании 18801887 годов, и поэтому рассматривается далее отдельно[9].
3
Из известных нам произведений Чехова 1880 года сетка была предложена пяти рассказам: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь», «Папаша», «За яблочки», «Перед свадьбой», «Жены артистов»[10]. Все эти произведения относятся к группе рассказов в 3-м лице.
На все вопросы сетки во всех случаях были получены положительные ответы.
Как видно из таблицы, субъективные оценки повествователя входят в повествование 100 % (5)[11] рассказов во всех своих видах и в качестве развернутых высказываний (1-й пункт сетки вертикальная графа таблицы под цифрой 1), и в виде отдельных слов (2-й пункт 2-я вертикаль таблицы), и в виде обращений к читателю, комментариев к событиям (3-я вертикаль).
Приведем примеры каждого вида (в порядке пунктов сетки-вопросника).
1. Голос повествователя включается в повествование в виде восклицательных и риторических вопросов.
«Пробило 12 часов дня, и майор Щелколобов, обладатель тысячи десятин земли и молоденькой жены, высунул свою плешивую голову из-под ситцевого одеяла и громко выругался. Кто теперь не ругается? [12] <> Майор зарычал, простер вверх длани, потряс в воздухе плетью, и в лодке О tempora, о mores! поднялась страшная возня» («За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь». «Стрекоза», 1880, 19).
«Наступила осень, а с нею наступил и великий свадебный сезон. Прекрасная половина рода человеческого стоит уже настороже. Мужчинки то и дело попадаются в роковые сети. О, эти мне еще сети! Lasciate ogni speranza! все, попадающиеся в эти сети! Несчастный народ мы, мужчины! <> Впрочем, не для всех и мужчин осень смутное время. Иной мужчинка <> благодаря одному лишь удачному маневру на водах или на суше <> получает вместе с супругою во владение вечное лето. (Что может быть теплее, судари мои, хорошего приданого?) Как бы то ни было, а осень мне очень нравится».
«<> Вот каковы девица Подзатылкина и господин Назарьев! Чем не пара? Совсем пара! Совет да любовь!» («Перед свадьбой». «Стрекоза», 1880, 41).
2. Голос повествователя включается в текст в виде отдельных экспрессивно-оценочных слов. (Очень часто это разнообразная разговорно-фамильярная лексика.)
«Он всегда терялся и становился совершенным идиотом, когда мамаша указывала ему на его портьеру» («Папаша». «Стрекоза», 1880, 26).
«Говоря откровенно, Трифон Семенович порядочная таки скотина. Приглашаю его самого согласиться с этим» («За яблочки». «Стрекоза», 1880, 33).
«Девица Подзатылкина замечательна только тем, что ничем не замечательна. <> Господин Назарьев мужчина роста среднего <>.. воспитание получил от гувернантки, но не умней пробки» («Перед свадьбой»).
3. Повествователь непосредственно «от себя» обращается к читателю, предваряет или разъясняет события, свои художественные приемы.
«Описывать все добродетели Трифона Семеновича я не стану: материя длинная. <> Это для вас ново? Но есть люди и места, для которых это обыденно и старо, как телега» («За яблочки»).
«В силу чего я чувствую непреодолимое желание и потребность воспеть свадебный сезон, итак, прошу внимать» («Перед свадьбой»).
«Такие-то дела, читательницы!
Знаете что, вдовы и девицы? Не выходите вы замуж за артистов! Цур им и пек! как говорят хохлы. Бог с ними, с этими артистами! Лучше, девицы, жить где-нибудь в табачной лавочке или продавать гусей на базаре <>. Право, лучше!» («Португальская легенда на русский манер о женах артистов». «Минута», 1880, 7 декабря, 7).
Итак, повествование рассказов первого года насыщено эмоциями и оценками повествователя. Субъективный тон повествователя является в нем определяющим началом.
Активная позиция повествователя была чрезвычайно характерна для рассказов юмористических журналов 80-х годов. (Особое место занимал Н. Лейкин и его школа представители «объективной манеры».) Восклицания, вопросы, разного рода обращения к читателю, самохарактеристики рассказчика, многочисленные болтливые перебивы повествования общая черта повествовательной манеры литераторов самых различных стилистических ориентаций.
«Милая головка Людмилы Васильевны опустилась на грудь, и две крупные слезинки повисли на ее длинных шелковых ресницах и это на вторую неделю супружества. О, мужчины! О порождение крокодила! Это я, впрочем, от себя бранюсь, а Людмила Васильевна не бранилась» (В. К. «Бракоразводное дело». «Стрекоза», 1878, 24).
«Счастливец! Шагая по Невскому, он мысленно повторял <>.
<> В-четвертых, он был счастлив Но мне кажется, что я вполне доказал уже его благоденствие, а потому предпочитаю последовать за Эльпифодором Селивестровичем и, хотя в качестве постороннего наблюдателя, полюбоваться на его семейное счастье» (В. М-ов. «Душка». Картинка с натуры. «Стрекоза», 1878, 39).
«Сбылись ли ожидания Петра Петровича, какое нам дело, читатель?» (Кодр. «На виноград, в Ялту» «Будильник», 1880, 1).
«Быть может, вам, мои прелестные читательницы, покажется это выражение слишком вульгарным или даже, чего доброго, дерзким, и потому я спешу оговориться. Это сравнение не принадлежит мне, я заимствовал его у Гейне, который, как это доподлинно известно, был верный поклонник культа женщины и, следовательно, никак не мог сказать что-либо обидного для прекрасного пола» (Веди <Е. А. Вернер>. «Любочка». «Московский листок», 1882, 157).
4
Из семи произведений 1881 года[13] три относятся к сценкам («Суд», «И то и сё» две сценки под одним заглавием), одно к рассказам от 1-го лица («В вагоне») и три к рассказам в 3-м лице: «Двадцать девятое июня» («Петров день»), «Салон де варьете», «Грешник из Толедо».
Структура повествования рассказов в 3-м лице остается прежней (см. сводную таблицу на стр. 24): в 100 % рассказов обнаруживаются все виды субъективных оценок повествователя.
1. «Что за смесь племен, лиц, красок и запахов! <> Пыль ужаснейшая! <> Как хорошо она делает, что прячет свои руки и ноги!» («Салон де варьете»).
«Все почувствовали себя на седьмом небе, но злая судьба!» («Двадцать девятое июня». «Будильник», 1881, 26).
2. «И глупый Спаланцо отравил свою бедную жену» («Грешник из Толедо». «Зритель», 1881, 26).
«За тройками гнался невыносимейший в мире человек» («Двадцать девятое июня»).
3. «Вы заносите ногу на первую ступень, и вас обдает уже сильнейшими запахами грошового будуара и предбанника <> А propos: не ходите в Salon, если вы не того» («Салон де варьете»).
Сценки 1881 года по типу повествования близки к рассказам в 3-м лице 18801881 годов. Во всех трех сценках находим субъектно-оценочные формы речи повествователя.
«Проклятые комары и мухи толпятся около глаз и ушей и надоедают до чертиков <> В воздухе, на лицах, в пении комаров такая тоска, что хоть в петлю полезай» («Сельские картинки. а) Суд». «Зритель», 1881, 14).
Отличие находим только в 3-м пункте сетки в одной из сценок повествователь вмешивается с внефабульным замечанием: «Воздух полон запахов, располагающих к неге: пахнет сиренью, розой; поет соловей, солнце светит и так далее» («И то и сё»).
В 1882 году в структуре повествования рассказов в 3-м лице (их 15) и рассказов от 1-го лица (10) изменения произошли несущественные.
Несколько меньше стало в них развернутых рассуждений повествователя (см. в таблице на с. 25 вертикаль под цифрой 1). Но в целом его высказывания в виде наблюдений, афоризмов, серьезных и юмористических, очень часто эмоционально окрашенных, по-прежнему один из важнейших ингредиентов повествования.
Стиль рассказов от 1-го лица и рассказов в 3-м лице здесь очень близок. Повествователь в последних часто персонифицируется, выступает от своего «я». См., например, в «Живом товаре»: «Я описываю не столичный август, туманный, слезливый, темный, с его холодными, донельзя сырыми зорями. Храни бог! Я описываю не наш северный, жесткий август. Я попрошу читателя перенестись в Крым» («Мирской толк», 1882, 29). В конце этого рассказа условный повествователь вообще превращается в действующее лицо: «В этом году мне пришлось проезжать через Грохолевку, именье Бугрова. Хозяев я застал ужинавшими» («Мирской толк», 1882, 31).
Один из главных вопросов, встающих при описании всякой повествовательной системы, как соотносится оценка, выраженная в слове повествователя, с позицией автора, то есть с позицией, которая «выводится» из всего произведения.
В большинстве случаев в эти годы оценка повествователя совпадает с авторской. Такой тип повествователя особенно отчетливо обнаруживается во всех повестях и больших по объему рассказах, написанных в 1882 году («Цветы запоздалые», «Живой товар», «Зеленая коса», «Ненужная победа», «Скверная история» и др.).
«Иван Иванович, откровенно говоря, славный малый, но очень тяжелый человек» («Живой товар»).
«Не удивляйтесь и не смейтесь, читатель! Поезжайте в Отлетаевку, поживите в ней зиму и лето, и вы узнаете, в чем дело
Глушь не столица В Отлетаевке рак рыба, Фома человек и ссора живое слово» («Двадцать девятое июня». «Спутник», 1882, 12).
«И ровно в полночь дорогое, пуховое одеяло, с вышивками и вензелями, уже грело спящее, изредка вздрагивающее тело молодой, хорошенькой, развратной гадины» («Который из трех». «Спутник», 1882, 14).
Прямые эти суждения исходят как бы прямо от автора, во всяком случае, он их, несомненно, разделяет.
Такому повествователю в произведениях этих лет предоставлена важная роль. Он дает прямые характеристики героям, а нередко даже формулирует основную мысль произведения.
Такая позиция не отличалась литературной оригинальностью, и именно в рассказах этого типа таилась наибольшая опасность нравоописательных и сентиментальных шаблонов.
«Но грянул гром и слетел сон с голубых глаз с льняными ресницами
<> Ему и ей так хотелось жить! Для них взошло солнце, и они ожидали дня Но не спасло солнце от мрака, и не цвести цветам поздней осенью!» («Цветы запоздалые». «Мирской толк», 1882, 3941).
Но гораздо чаще повествователь выступает в ином речевом обличье. Все его высказывания, афоризмы подаются с явной комической установкой. Этой цели служит и просторечная лексика, и обыгрывание научных терминов, и комическое употребление славянизмов, и фамильярные обращения к читателю. Рассказчик обо всем сообщает «с ужимкой», с непременным расчетом на юмористический эффект.
Эта «непрямая» цель ощущается обычно с первых же строк рассказа.
«Тонкая, как голландская сельдь, мамаша вошла в кабинет к толстому и круглому, как жук, папаше» («Папаша»).
«Между Понтом Эвксинским и Соловками, под соответственным градусом долготы и широты, на своем черноземе с давних пор обитает помещичек Трифон Семенович. Фамилия Трифона Семеновича длинна, как слово естествоиспытатель, и происходит от очень звучного латинского слова, обозначающего единую из многочисленных человеческих добродетелей. <> Говоря откровенно, Трифон Семенович порядочная таки скотина» («За яблочки»).
Оценка высказана в фамильярно-юмористическом тоне, и автор принимает эту оценку и самый тон традиционный для юмористики 70-80-х годов.
Но в эти же 18801882 годы написаны рассказы, где обнаруживается другая авторская позиция. Внешний стилистический облик рассказчика совершенно тот же, но его точка зрения не совпадает с авторской. Традиционный юмористический стиль используется не в «положительном» смысле, а как своеобразная маска, которую надевает автор. Это маска юмориста-балагура, отождествляющего себя с рядовым обывателем, он не прочь по ходу рассказа поболтать на животрепещущие темы: о тещах, о приданом, о выпивке, о дачах, о женщинах.
«И в любви нужна дисциплина, а что было бы, если бы она спустила амура, дала ему, каналье, волю? Я пресерьезный человек, но и ко мне в голову по милости весенних запахов лезет всякая чертовщина. Пишу, а у самого перед глазами тенистые аллейки, фонтанчики, птички, она и все такое прочее. Теща уже начинает посматривать на меня подозрительно, а женушка то и дело торчит у окна» («Встреча весны». «Москва», 1882, 12).
«Ожидание выпивки самое тяжелое из ожиданий. Лучше пять часов прождать на морозе поезд, чем пять минут ожидать выпивки» («Мошенники поневоле». «Зритель», 1883, 1)[14].
Маска не выдерживается на протяжении всего рассказа, как это будет позже. Но важен самый факт использования Чеховым традиционного стиля современной юмористики уже в первые годы его литературной работы не по «прямому» назначению, а в качестве материала для создания пародийной маски.
Экспрессивные формы речи, принадлежащие активному повествователю, не единственная субъективная струя в повествовании 1882 года. В нем обнаруживаются оценки и эмоции, исходящие от самих персонажей.
«Пусть посочувствует ему хоть кассир! Девчонка, сантиментальная кислятина, не уважила просьбы того, без которого рухнул бы этот дрянной сарай! Не сделать одолжения первому комику <>! Возмутительно!» («Месть». «Мирской толк», 1882, 50).
«А как хороша Кубань! Если верить письмам дяди Петра, то какое чудное приволье на Кубанских степях! И жизнь там шире, и лето длиннее, и народ удалее На первых порах они, Степан и Марья, в работниках будут жить, а потом и свою земельку заведут» («Барыня». «Москва», 1882, 31).
Но такие формы занимают пока незначительное место. В повествовании 18801882 годов субъективный план героя не уживается с господствующей субъективностью повествователя.
Из жанра сценки в 1882 году известно три произведения: «Сельские эскулапы», «Неудачный визит», «Забыл!». Повествование в них отличается от повествования и рассказов, и сценок предшествующего года. В нем, например, совсем нет обращений к читателю и развернутых характеристик повествователя. Но в 18811882 годах рассказов-сценок еще слишком мало, чтобы сделать решительные выводы о структурных качествах их повествования.
К 1882 году относится первый опыт правки Чеховым текстов своих прежних произведений (для сборника «Шалость»[15]).
Что же не удовлетворяло теперь Чехова в стиле его рассказов 18801882 годов?
Самые существенные изменения, вносимые в авторскую речь, состояли в исключении из нее восклицаний, афоризмов, развернутых отступлений и размышлений повествователя. Так, из рассказов, вошедших в сборник, были исключены следующие фразы:
«Кто теперь не ругается?», «Пошло писать!» («За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь». «Стрекоза», 1880, 19).
«Он преуспел. Пример заразителен» («Папаша». «Стрекоза», 1880, 26). -
«Не я ее сосед!» («В вагоне». «Зритель», 1881, 9).
«Чем не пара? Совсем пара! Совет да любовь!» («Перед свадьбой». «Стрекоза», 1880, 41).
В рассказе «Перед свадьбой» было выброшено подобного же типа большое вступление: «Наступила осень, а вместе с нею наступил» и далее до слов «прошу внимать» (см. эту цитату на стр. 20).
Эта правка предвестие тех изменений, которые произойдут в повествовании в 18831884 годах.
5
1883 год замечателен тем, что вмешательство рассказчика в повествование уменьшается во всех видах рассказов. Эти перемены ясно видны из сводной таблицы.