«Любопытно, на сколько тебя хватит, романтик наш недобитый?» подумал Короткин, пятясь в коридор. День начинался обычно. Точно так же как предыдущие. Менялись лишь детали. Главное же неизменно: девушка на остановке, Макарычев в роли завкафедрой, фрау Ойле с тортом, неистощимый оптимизм Игоря и тупость Иришки.
Однообразие жизни вначале рождает скуку, после раздражение.
Противное зудящее раздражение разъедало Виктора изнутри. Это чувство не выплёскивалось у него в агрессию, не переходило в крик, а зудело потихоньку, не особенно мешая, но и не доставляя радости.
Короткин дотащился до кабинета, рухнул на старый скрипучий стул и, подняв взгляд на стену перед собой, закрыл от возмущения глаза. На ней, от окна до окна, красовался красочный плакат с улыбающимся Гёте. Великий немец держал в руке книгу Гюнтера Грасса и улыбался. Плакат до дрожи раздражал Виктора. Разве мог живший в восемнадцатом столетии Гёте читать роман писателя из века двадцатого?
Короткин нервно постучал по столу.
«Нелепость, пронеслось в его голове, вся наша жизнь одна сплошная нелепость».
Глава 3
Утро казалось удивительно длинным. Оставшись один, Владимир Николаевич побродил бесцельно по квартире, вымыл пол в кухне и прихожей, ещё немного походил из угла в угол, повесил наконец полочку в ванной. Присел выпить чая, да так и застыл на полчаса, не прикоснувшись к чашке: по радио передавали отрывок из «Дон Кихота». Владимир Николаевич подумал, что интересная в общем-то книга, забавная, где-то она лежала. Сервантес отыскался на верхней полке книжного стеллажа. Никому не нужный, увесистый том медленно покрывался пылью читать в доме некому. Владимир Николаевич смахнул пыль, пробежал глазами пару страниц и сдался не для него подобное занятие. Слишком тяжело ему даётся чтение. Вот дочь всегда любила читать. Раньше. Нужно попробовать отыскать аудиокнигу. Вместе и послушают.
Около полудня позвонил Травкин и, захлёбываясь от радости, сообщил, что оказался прав, что сажают их дома не за свой счёт, а с оплатой. И этого он, Травкин, добился. Скажите спасибо, что есть такой человек в коллективе, а то уйдёт на авиазавод в самой Москве который и поминай как звали. Кто тогда за рабочего человека вступится?
Владимир Николаевич сказал «спасибо» и отключился. Вот же человек! Врёт и не краснеет! Ничего он не добивался, потому как кишка тонка. Просто Лещенко как всегда ляпнул не подумавши, а потом поразмыслил да и дал задний ход. Что же касается авиазавода, то там конечно неплохо бы поработать: чистота, порядок, новейшее оборудование. Вот только кому там нужен балабол Травкин, не вылезающий с больничных. Поработает пару месяцев и очередная болячка нападает на бедного Ивана Петровича.
Запой? вежливо интересуется Лещенко. Ты смотри у меня!
Травкин начинает визжать как подрезанный, справки в лицо тыкать.
Тебе, может, инвалидность, а? Раз ты такой больной? не унимается начальник.
Визг Травкина переходит в невнятное бормотание, из которого можно различить «права не имеете», «не виноват, что больной», «у меня семья», «кому-то хорошо, у кого-то пенсия». Нет, не удержаться ему в приличном месте.
Владимир Николаевич посидел ещё пару минут задумавшись, постучал пальцами по столешнице, а после собрался в магазин за вкусностями.
Яна всегда ругала отца, называла транжирой. Оно и верно. Стоит только деньгам попасть старику в руки как словно страсть какая его охватывала, бежал тратить и ничего не мог с собой поделать.
Дождь тем временем совсем прекратился. Небо засияло голубизной. Владимир Николаевич брёл по улице, наслаждаясь мягкими лучами осеннего солнца. Путь он выбрал неблизкий и, сказать честно, непривлекательный, через заросший пустырь по узкой тропинке.
Дело в том, что пару дней назад на этом самом пустыре, аккурат у полуразвалившегося сарайчика, в густой пожухлой траве заметил он белоснежный бутон, похожий на крупную каплю. Владимир Николаевич, осторожно обходя мусорную кучу, приблизился к сарайчику и увидел его. Цветок распустился и сиял словно звезда, и уже не видно было ни разбитых бутылок, ни высохшей травы, ни грязи.
«Октябрьская звезда», подумал старик. Он был чрезвычайно горд собой. Редко, очень редко удавалось ему придумать что-то новое и интересное. Недостаток воображения, говорили ему.
Владимир Николаевич достала телефон, провозился с ним минут пять (Ох уж эти современные технологии!) и сумел-таки сфотографировать свою находку. Он представил было, как похвастается цветком перед дочерью, но тут же вспомнил, что единственное, что сможет это описать звезду словами. Но такую красоту разве опишешь?
Володь, ты что ли? как гром среди ясного неба прозвучал неприятно высокий голос. Аж уши заложило! Ты чего раскорячился?
Для принятия приличной позы потребовалось время. Женщина терпеливо ждала. Владимир Николаевич уже догадался, что врасплох его застала Нина, работавшая лет двадцать назад в отделе кадров не существующего ныне завода.
Прекрасно выглядишь! улыбнулся он. Совсем не изменилась.
Нина недовольно хмыкнула, поправила сползший на левую сторону пучок и выкрикнула:
А какими трудами! Владимиру Николаевичу стрельнуло в ухо, случайный прохожий шарахнулся в сторону, развернулся и поспешил прочь. Какими трудами я этого добилась! В наше-то время!
Да, согласился Залесский. Годы своё берут. Ничего не поделаешь.
Да какие годы! Жизнь! Цены растут! Жить не на что!
Они всегда растут, отмахнулся Владимир Николаевич. Он не любил переживать из-за вещей, которые от него не зависели.
Да? А пенсии нет!
Старик словно и не слышал.
Коля, произнёс он.
Кто? не поняла Нина.
Мой брат старший. Я ещё дошколёнком был. Осенью помню хотел бежать на улицу. Гулять, наверное, хотел. Не помню. Только ливень за окном. А я сижу подле окна и реву, потому что не выйти теперь. Зачем мне туда надо было? Казалось, что останусь дома и что-то важное пропущу. Коля сел тогда рядом и говорит: «Чего ревёшь? Будешь реветь, дождь кончится? Не кончится. Ему на нас наплевать. Пойдём лучше пирожки есть».
Владимир Николаевич замолчал.
И что?
Ничего. Так вспомнилось.
Нина замерла, всмотрелась в него внимательным взглядом, вздохнула и побежала по своим делам. «Совсем сдал! пронеслось в её голове. А каким мужчиной был видным!»
Глава 4
Вальяжно развалившись на стуле и отведя взгляд в сторону, подальше от улыбающегося с плаката Гёте, Виктор вещал о втором передвижении согласных. Вещал медленно, проговаривая каждое немецкое слово. Нужды в подобной тщательности не было никакой. Виктор не питал иллюзий насчёт умственного уровня своих студентов. Желающих сделать немецкий своей профессией было так мало, что на факультет брали всех, кто умел связать пару слов, назвав своё имя и возраст.
Попадались среди них и удивительные экземпляры. К примеру, Доронин. Сидит в первом ряду и старательно пучит глаза. Глаза при этом круглые и пустые, будто стеклянные. Или вот Парамонова. Усердно пишет, не поднимая головы и не останавливаясь ни на секунду. Остальные даже не пытаются принять заинтересованный вид. Короткину всё равно: не спят и ладно.
Если вам когда-нибудь придёт в голову распрощаться с нашим бренным миром, Виктор перешёл на русский. То подумайте вот о чём: красивых способов не существует. Кажется, чего проще, напиться снотворного, лечь в красивой позе и заснуть навсегда.
На последнем ряду хихикнули, Доронин часто заморгал. Парамонова даже головы не подняла, продолжая писать.
Вот ляжете вы красиво на кровати, платьице расправите, Доронин вздрогнул. Короткин усмехнулся. Хорошо, не платьице, трусы в горошек шёлковые.
В аудитории захихикали. Виктор невозмутимо продолжил:
Закинете в рот горсть таблеток, побольше да позабористей и станете ждать, представляя, как обнаружат вас мёртвого и красивого. Только красоты не будет! Всё, что вы в рот закидали из вас наружу полезет. Вас охватит паника, сразу же умирать расхочется и рванёте вы в уборную, поближе к белому другу. По дороге вас вырвет прямо на гладкий пол, и вы в панике поскользнётесь, полетите вниз и, ударившись головой о край унитаза, заснёте вечным сном. Впрочем, вы ведь этого добивались, верно?
Виктор вздохнул.
Вместо красивой картинки получится отвратительное зрелище. Только представьте, как это выглядит
Задумавшись, он замолчал. Вот ведь как бывает: годами не помнишь, а оно вылезает вдруг наружу так, что не затолкаешь обратно. Виктор поморщился. Неприятно-то как! Утром, когда он курил у второго корпуса, до него донёсся кусок разговора двух студентов.
Да говорю ж я тебе, Есенин это! В его стиле. Послушай! Сквозь звёздный звон, сквозь истины и ложь, сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь Есенин же!
Какой Есенин! Нет у него такого! Больше на Заболоцкого похоже.
Асадов, произнёс, не оборачиваясь, Виктор. Эдуард Асадов.
Спасибо, хором произнесли студенты и быстро ретировались.
Виктор не любил поэзию, считал её бесполезной. Он конечно мог процитировать Гёте, Шиллера и прочих немецких поэтов в оригинале и в различных переводах. Но того требовала работа. А ещё Асадова, ставшего первым звеном той цепи, что вытащила наружу прошлые переживания.
Лет пятнадцать назад он часто бывал в одной из школ города, в которой проходили практику его студенты. Литературу в той школе преподавала учительница со звучным именем Изабелла Львовна. Имени своему она нисколько не соответствовала. Маленькая, худенькая, со старомодной «химией» на голове, она тем не менее притягивала Виктора той странной силой, которую он никогда не мог описать, но которая, тем не менее, влекла его к неприметным на первый взгляд женщинам.
От Изабеллы его не отталкивали её наряды «из бабушкиного сундука», очки в толстой оправе и неизменные оранжевые бусы. Он и сам в ту пору щеголял в ярко-зелёной рубашке и ядовито-жёлтых брюках с острыми стрелками. Наряд этот ужасно раздражал директора школы, Ирину Витальевну.
Виктор Семёнович, нервно хихикая, однажды сказала она. Я всё понимаю, но жёлтые штаны
Брюки, вежливо поправил Виктор. Мне их снять?
Сделайте милость!
Виктор потянулся к ремню. Ирина Витальевна покраснела:
Ну, не прямо сейчас. Здесь же дети дома завтра
Неужели она правда подумала, что он разденется? До такой степени эксцентризма он ещё дошёл.
На следующий день Виктор явился в школу в шортах, чёрных, доходящих до колена с тщательно отутюженными стрелками.
О, боже! только и смогла произнести директор.
У меня прямые ноги, не правда ли? поинтересовался Виктор. Грех прятать.
Очень прямые, пробормотала Ирина Витальевна, но лучше уж брюки, пусть даже и жёлтые. А что? Очень даже приятный цвет, цвет радости.
Вы необыкновенный человек, сказала тогда Изабелла, и он твёрдо решил пригласить её на свидание. Вот только вместо ресторана оказался в полутёмном актовом зале. Изабелла открывала очередной сезон «Поэтической гостиной».
Виктор всё гадал тогда, кто из школьников пришёл сам, а кого пригласили добровольно-принудительно. Вот тот хмурый парень в углу думает вовсе не о Блоке или Пушкине, а о том, когда же всё это кончится и можно будет наконец пойти домой. Девчонка с хвостиками наверняка заинтересована. Не поэзией. Поэзия ей по барабану. Просто она привыкла бывать везде, строить из себя умную и начитанную. Учится на одни пятёрки и горько рыдает над каждой четвёркой. Вон как подалась вперёд, приготовила блокнот с ручкой. Что писать-то решила в такой темноте? Виктор усмехнулся.
Люблю такие мероприятия, кто-то тяжёлый опустился на соседний стул. Ирина Витальевна. Только её здесь не хватало! Настроение Виктора упорно поползло вниз.
Изабелла Львовна тем временем сияла на импровизированной сцене. Школьники по очереди поднимались на возвышение, читали стихи, и не было им конца. Виктор хмурился.
Бочкин! внезапно выкрикнула Ирина Витальевна. Виктор вздрогнул.
Бочкин! Тебе неинтересно? Ты чего физиономию корчишь? В угол чего забился? Скучно тебе? Наверняка ни одного стихотворения не знаешь!
Знаю, тот самый хмурый парень неуклюже поднялся.
Ну, так прочти нам что-нибудь!
Бочкин вздохнул и продекламировал:
Эдуард Асадов. Сквозь звёздный звон, сквозь истину и ложь. Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь мне кажется, что ты ещё придёшь и тихо-тихо постучишься в дверь.
Он замолчал. Инесса Львовна зааплодировала, зал лениво подхватил.
Всё? директор властной рукой остановила аплодисменты. Четыре строчки? А знаешь ли ты, Лёша, о чём это стихотворение?
О человеке, который разлучен со своей любимой. Он ждёт, пока она вернётся.
Садись, два! Ирина Витальевна звонко хлопнула по столу ладонью. Виктор подпрыгнул. Это стихотворение Эдуард Асадов посвятил своей умершей жене. Как он может её ждать?
А он ждёт! упрямо повторил Лёша. Потому что до конца не верит в её смерть.
И где это написано?
Нигде. Я сам так понял.
Сам с усам! засмеялась директор. Решил он! Где ты, а где Асадов! Мал ещё решать такие вещи.
Позднее Виктор шёл с Изабеллой по улице. Она доверительно прижималась к нему, словно боясь отпустить.
Я думаю, тот мальчик, Лёша, был прав, задумчиво произнесла она. Каждый понимает поэзию по своему. Знаете, что я думаю по поводу того стихотворения?
Виктор не знал да ему на самом деле было плевать.
Я думаю, продолжила Изабелла, что строки эти очень символичны. Только послушайте: «Сквозь истины и ложь, сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь» Это же всё про нашу жизнь. Живём, а вокруг истина и ложь, боль и мрак и конечно же ветер потерь
В этот момент он и понял, что нужно отступить, потому что Изабелла из тех женщин, с которыми или серьёзно, или никак. Обременять себя долгими отношениями он не решался. Да и как можно решить за столь короткий промежуток времени? Вдруг не подойдут друг другу, сломаются под грузом бытовых проблем? Что тогда? Уходить? С другими проще, а эта одухотворённая, склонная к философии и рефлексии. Побежит тогда с изменившемся лицом к пруду, бросится в воду, или таблетки мало ли способов. А он в который раз окажется виноватым. Словно его счастье уже ничего не стоит. Плавали, знаем! Второй раз на те же грабли наступать не хотелось.
Сегодня неочевидная логическая цепочка, начавшаяся с тех самых строк и протянувшаяся через Изабеллу в далёкое прошлое к его первой почти жене Лизе, пробудила тревожное волнение и горечь во рту. А может дело вовсе не в этом, а в том, что уже две недели не приходят те самые письма. Он не хотел видеть их в своём почтовом ящике, но теперь, когда они исчезли, Виктор почувствовал необъяснимую тревогу. Почему их нет? Что-то случилось? Но разве ему есть до этого дело?
Параграф тридцать семь, произнёс он громко. Прочитать и законспектировать! Свободны!
Доронин робко заметил, что до конца пары ещё двадцать минут, чем окончательно вывел из себя преподавателя.
Вам заняться больше нечем? закричал Виктор. Идите отсюда! Вон! Все вон!
Студенты поспешно вскочили. Через минуту их как ветром сдуло. Виктор бросил взгляд на висящий на стене плакат. Ему казалось, что розовощёкий Гёте смеётся именно над ним.
Глава 5
Есть ещё зелёный чай с маракуйей, радостно предложила девушка за прилавком. Вы знаете, что это такое? Ели?
Знаю, ответил Владимир Николаевич, есть, не ел. Но маракуйя слишком просто. Она сразу отгадает.