Как бы то ни было, каждая фотография, каждое выражение лица вопль горя. Горе, сухое и едкое, в глазах. Горе застыло на губах. Горе, как огнистый поток, льётся из глаз.
На обороте фотографии фамилия и название родины. Других данных нет. Номер раба, как видно по фотографии, прикалывается возле левого плеча на груди. Кое у кого, кроме номера, на правой стороне груди слово «Ост». Вот фотография Елены Моздейко. Плачущая женщина лет тридцати, со сдвинутыми скорбно бровями, с коротко остриженными волосами, в клетчатом мужском пиджаке, видимо, с чужого плеча. Ее номер 2.401. Перебираю другие фотографии. Мария Переменек, Вера Голева, Александра Фоменюк, Мария Узденкова. Старые, молодые, но одинаково изможденные, изнуренные лица. Где они, эти несчастные люди? Убиты? Утоплены в водах этого мрачного озера, под этим жутким ветром, под этим неизвестно откуда налетающим, сладковато-гнилым запахом разложения? Где их слезы? Где их проклятия?
Их слезы, их проклятия идут с нами по прочной, несущей мщение дороге Красной Армии.
Накануне взятия Альтдамма, разыскивая одну дивизию, я случайно попал в расположение артиллерийского полка. Разговорились. Недавно окончилась перестрелка, и артиллеристы отдыхали, чистили орудия, кушали. Они пригласили нас на ближайшую батарею.
Батарея расположилась среди елок. Артиллеристы плохо спали ночь, но вид у них был не усталый. Ими владело еще возбуждение боя. А бой шел направо от нас, словно кто гигантской гребенкой водил по лесу, это стреляли гвардейские миномёты. Там, дальше, за лесом, видны клубы медленно ползущего вверх дыма. Он сизой бахромой повисает в небе. Пылающий город рассыпается. Артиллеристы под Альтдаммом играли почетную роль. При прорыве из Альтдамма насыщенность артиллерией была такова, что, как выразился один артиллерист, «закуривай от любой пушки».
Возле елочки в ватной, замасленной куртке, с заплаткой на брюках, видимо сделанной своими руками, стоит девятнадцатилетний юноша, донбассовец Потапов. До войны он работал трактористом, а сейчас наводчик орудия. Недавно в боях за Шнайдемюль, когда немцы не давали нам подойти к городу и зацепиться за окраину и когда был ранен командир орудия, Потапов принял командование орудием, одновременно работая наводчиком. Немцы с шестисот метров били по нему из минометов и четырех пулеметов. Потапов прямой наводкой завалил дом тремя снарядами, подавив таким образом пулеметы. Немцы побежали. Наша пехота теперь могла зацепиться за окраину и начать уличные бои.
Я смотрю на его молодое, еще юношески пухлое лицо и спрашиваю:
Однако опасность вы должны были чувствовать?
Он некоторое время молчит. По глазам его я вижу, что вряд ли придавал он какое-нибудь значение опасности. Однако ему хочется быть любезным, и он, смущенно, угловато улыбаясь превосходной молодой улыбкой, отвечает:
Опасность, конечно, чувствовал, но подавлял. Пехоту надо было поддержать.
Некоторое время он молчит а затем спрашивает:
Извините, вы ведь через границу Германии проезжали?
Как же.
Он опять молчит, затем добавляет, и я должен понять, что таковы были его мысли, когда он переходил границу Германии, и что именно из этих мыслей вышел его смелый поступок в Шнайдемюле:
Два брата погибли. Младший артиллерист, старший помкомвзвода в пехоте, погиб на польской территории.
И он говорит, глядя мне в глаза своим хорошим, чистым взглядом:
Раньше я мстил за других, а тут за братьев захотел отомстить.
В том же полку есть красноармеец Жарков. Это орловский крестьянин, пожилой, с сединой в висках, с крепкими, торчащими вперед усами. Движения его быстры, он словоохотлив. Встретили мы его, когда он нес куда-то котелок с пищей. Майор Рогачевский остановил красноармейца и спросил:
Жарков, фотография при тебе?
Жарков полез в карман и достал из много раз свернутой газеты, видимо, тщательно хранившуюся фотографию в размере открытки. Молодой ефрейтор, немец, летчик в черном мундире глядел с нее. И красноармеец Жарков рассказал нам небольшую историю. Жарков жил в Орловщине село Поветкино Володарского района.
Жил я хорошо. Ну и попади я в оккупацию. Остановился у меня в доме немец-летчик. Стоял две недели.
Жарков смотрит со злобой на фотографию и вздыхает. Ефрейтор на фотографии с тусклым и сонным лицом, с большими, как дверь, плечами. Жарков говорит:
Тут их наши нагнали. Ну, и они сожгли все село, и мою хату тоже пожгли, и ушли. Он стучит ногтем в лоб ефрейтора и продолжает: И этот ушел. Он мою хату поджигал. Ушел, да вот пришлось встретиться.
Где же вы встретились?
А есть такой город Делица, южней, как его, этого Штаргарда. Да, и там они, немцы, поселок для особо почетных инвалидов выстроили. Ну, и мой, этот поджигатель, там поселился. Битый враг, протезу я его ножную там нашел.
И его самого?
Он сам-то убег, а фотографии все на стенах. Нас разместили там на постой. Я гляжу и говорю: ребята, ох, вот этот мой. Он, вглядываюсь, он. Могу ли я ошибиться, когда он мою хату жег?
Вряд ли ошибетесь.
Для чего фотографию носишь?
Ношу. Как пленных ведут, я к ним. Нет ли ефрейтора тут? Мне б его увидеть
Таково мнение красноармейца Жаркова, записанное почти слово в слово. Торжествующая свинья немецкий ефрейтор, жегший дома в России, бежит теперь из своего дома, что, в городе Делице, возле Штаргарда. Красноармеец Жарков хранит в кармане фотографию преступника, твердой ногой по прочной дороге идет за ним следом.
Хмуро и мрачно чувствует себя Германия. Отчаянно, напрягая всю злобу и коварство, защищается она. Кичливость ее исчезла, надменность ушла, остался один жестокий, упорный, надсадливый вой зверя, вой зверя подыхающего.
В Штаргарде я получил подарок, место которому, пожалуй, в будущем музее Великой Отечественной войны. Это палка путешествий немецкого офицера. Трудно описать эту пошлую, тупую и самодовольную выдумку, но я попробую, ибо об этом стоит сказать. Представьте себе дубину в полтора метра длиной и в три пальца толщиной. Дубина вырезана из ольхи. Набалдашник черная оскаленная морда зверя с красной пастью. Под нею на белом поле черный немецкий крест, с противоположной стороны голубой щит, перечисляющий страны, где пьянствовал, насильничал или убивал этот мерзавец. Польша, Бельгия, Франция, Голландия, Италия, Литва, Латвия, Эстония, Россия. Ну, разумеется, оставлено пустое место, чтоб вписать еще какие-нибудь страны. Затем вниз, спиралью, врезанной в ольховую кору, спускается голубая полоска, отороченная желтой краской. По голубому белым вписаны города, которые посетил этот тупица. Всего девяносто четыре города. Я не буду их перечислять, а назову только последние пять городов, бывшие конечными пунктами не только владельца этой палки, но и многих других немецких разбойников. Вот эти города. Гатчина, Красное Село, Пушкин, Тосно, Сиверский. На Сиверском запись обрывается, и палка в качестве предмета воспоминаний едет в Штаргард.
Здесь нашел ее советский боец.
Борис Ласкин
Капитанская дочка
Когда капитан Зернов приехал в штаб полка, там всё уже знали. За час до его приезда радио передавало письма на фронт. Лейтенант Онищенко сидел у радиоприемника и слушал Москву. Неожиданно диктор произнес:
Капитан Зернов! В нашей студии у микрофона находится мать вашей жены Татьяна Ивановна Орлова.
Затем Онищенко услышал выступление Татьяны Ивановны. Взволнованным голосом Татьяна Ивановна сообщала дорогому зятю о том, что двадцать третьего марта у Любы жены Зернова, родилась девочка.
Через несколько минут всему штабу стало известно о том, что капитан Зернов стал отцом семейства.
Зернов вошел в кабинет майора. Кроме начальника штаба, там находилось несколько офицеров.
Козырнув майору и товарищам, Зернов удивленно огляделся. Все смотрели на капитана и загадочно улыбались.
Что это у вас лица какие странные? спросил Зернов. А? Что-нибудь случилось?
Завтра вы вылетаете в командировку в Москву, сказал майор, Это вам известно?
Да, я уже получил приказание.
Вот и соедините кстати полезное с приятным, сказал майор.
Товарищи, не томите! В чем дело?
Лейтенант Онищенко, доложите капитану обстановку.
Онищенко встал и, подмигнув товарищам, спокойно сказал:
Согласно передаче московского радио вас, товарищ капитан, наградили
Чем? удивился Зернов.
Дочкой. По сообщению из авторитетных источников в лице нашей уважаемой тещи, у вашей супруги родилась девочка
Что? Зернов стремительно подошел к Онищенко и схватил его за плечи. Что ты сказал?
Спокойно! сказал Онищенко. Спокойно!
Поздравляю вас, папаша! торжественно сказал майор и троекратно, со щеки на щеку расцеловал потрясенного Зернова.
Как назвать дочку думаете? спросил майор.
А?.. Не знаю Слушай, Онищенко, друг Какие подробности?.. Что она там еще говорила?..
Выступление вашей тещи, товарищ капитан, носило краткий характер. Состояние здоровья супруги и дочери отличное
Дочери улыбаясь, повторил Зернов, моей дочери
Вам не приходилось замечать, товарищ майор, какой рассеянный вид имеют молодые отцы? сказал один из офицеров, инженер-капитан Левин. Я вас прошу, товарищи посмотрите на это лицо!.. Полное отсутствие мыслей. Открытый рот. Блуждающие глаза!.. Очнитесь, Зернов!..
Да Зернов вздохнул. Да. Вот это да, товарищи, а?..
Яркая речь, заметил Онищенко, просто заслушаешься!
Будете в Москве, передайте привет и мои поздравления жене, сказал майор, ну и дочку поцелуйте, конечно!..
Спасибо! улыбнулся Зернов. Передам привет, поцелую, всё сделаю!..
Самолет приземлился в Москве на центральном аэродроме. Зернов позвонил домой. Обрадованная Татьяна Ивановна сообщила ему о том, что Люба с дочкой еще в родильном доме, и капитан прямо с аэродрома поехал по указанному Татьяной Ивановной адресу.
В Москве была весна. Весело светило солнце. Вдоль тротуаров бежали ручьи. Капитан Зернов сидел в троллейбусе. Рядом с ним с ребенком на руках сидела молодая женщина.
Мальчик? спросил капитан.
Девочка, ответила женщина, дочка.
И у меня, между прочим, дочка, сообщил капитан.
Большая?
Да. Порядочная. Дней пять.
Поздравляю вас, улыбнулась женщина.
Спасибо!
На Арбатской площади девушка продавала ветки мимозы.
Прошу вас, сказал капитан.
Сколько вам?
Как сколько? удивился Зернов. Всё!..
Во дворе родильного дома стояло несколько мужчин.
Скажите, пожалуйста, спросил Зернов, как пройти в родильный дом?
Как пройти, усмехнулся мужчина, мы сами думаем, как пройти!..
Почему?
А потому, товарищ капитан, что нашего брата отца туда не пускают.
Как же так?.. Я же с фронта
Всё равно. Там, знаете, в первом этаже бабка сидит. Такая, знаете, непроходимая бабка. Уникум просто, честное слово. Я ее уговаривал, два билета в оперетту принес, отказалась, шоколадом кормил, никакого впечатления. «Вы, говорит, мою бдительность не усыпляйте, гражданин. Всё равно туда ходу нет!»
Что же делать? спросил Зернов. Мне надо на Любу посмотреть и на девочку
У вас тоже девочка? Сколько весит?
Не знаю.
Моя семь фунтов и три четверти. Как считаете, ничего?..
Ничего, рассеянно ответил Зернов, приличный вес.
Зернов направился к под'езду. Навстречу со ступенек спускался лейтенант с двумя рядами ленточек и золотой звездой на груди. Лейтенант остановился и, взяв Зернова за рукав, сказал:
Можете представить, товарищ капитан, я пять рек форсировал, а эту вот старушку ну, никак!.. Не пускает и всё! «Вы, говорит, инфекцию принесете!» Я говорю какая у меня инфекция? У меня одни цветы!..
Зернов вошел в под'езд. В залитом солнцем вестибюле сидел старик-швейцар и читал «Вечернюю Москву». Капитан с надеждой взглянул на старика и сказал бодрым голосом:
Приветствую вас, папаша!
Здравствуйте, степенно ответил старик, с чем вас позволите поздравить?
С дочкой. Вот хочу пройти, повидать.
Не пройдете. Хорошая дочка?
Не знаю. Хочу лично, так сказать
Лично нельзя.
Слушайте, папаша. Вы поймите, я на фронте, в Германии
Это, значит, прямо из логова зверя?
Совершенно верно, из логова Как бы мне, папаша, наверх, а?
Наверх нельзя. Ну, как он, немец-то, чует, что ему гибель пришла?
Чует. Мне всего минут на десять
Хоть на пять, всё равно нельзя.
Знаете, что, папаша. Зернов достал из кармана зажигалку, очень вы на меня приятное, знаете ли, впечатление производите. Позвольте вам подарить эту зажигалочку
Покорно благодарю. Это что ж, выходит, трофей?
Да. Так как же быть, папаша?
Старик прикурил от зажигалки, посмотрел на озабоченное лицо капитана и сделал ему знак пальцем. Зернов склонился к старику.
Слышь-ка, ты вот что сделай. Там на первой площадке столик стоит, а за столиком бабка Прасковья Михайловна.
Это дело безнадежное, сказал Зернов, мне про нее говорили
Ты меня слушай. К этой бабке секрет имеется, один военный вот вроде вас, он почти что прошел
Какой секрет?
У Прасковьи Михайловны внук сержант Алешка Граков то же самое в Германии воюет. Вот, значит, ты поздоровайся и скажи, что вроде привет привез от Алешки. А там, слово за слово, может и уговоришь
Алешка Граков? Ладно, попробую Спасибо, папаша
Зернов поднялся на площадку. За столиком в безукоризненно белом халате сидела старушка с непроницаемым лицом.
Здравствуйте, Прасковья Михайловна, приветливо сказал Зернов.
Здравствуйте, товарищ офицер А вы откуда же это мое имя, отчество знаете? Не иначе вам швейцар наш, Прохор, нашептал
Нет. Почему?.. Я это, как говорится, сам, одним словом, знаю или, как говорится, догадываюсь
Фамилия-то ваша как?
Зернов.
Прасковья Михайловна заглянула в книгу.
Зернова Любовь Александровна. Дочка. Вес восемь с половиной. Хорошая дочка. Поздравляю. Записку передавать будете?
Нет. Зачем? Дочка-то, он же еще читать не умеет. Я хотел, так сказать, лично поговорить, осторожно пошутил Зернов
Туда ходу нет, товарищ офицер. Всего хорошего. Готовьте коляску, всякое приданое. Ждите жену с дочкой дома
Да, я понимаю, сказал Зернов.
И, решив начать генеральное наступление, приступил к подготовке.
Вы знаете, Прасковья Михайловна, когда редко видишься с человеком, всегда стремишься с ним повидаться У вас, наверно, никого на фронте нет?..
Как же нет? Алешка-внук. В Германии
Да что вы? неестественно удивился Зернов. Тоже в Германии? Алешка? Это какой же, интересно, Алешка?.. Уж не Граков ли?
Граков, подозрительно щурясь, сказала Прасковья Михайловна, а вы, что, встречали его?
Как же! не глядя на собеседницу, сказал Зернов, частенько, знаете Очень такой парень, я бы сказал, хороший
В каком же он теперь звании? полюбопытствовала Прасковья Михайловна.
В каком звании? переспросил Зернов. Лейтенант, уверенно сказал он, да, да, лейтенант, точно помню
Ну, а в войсках-то он в каких служит?
Зернов почувствовал, что его предприятию угрожает крах. Этой подробности Прохор ему не сообщил.
В каких войсках? он хитро подмигнул и улыбнулся: Будто вы сами не знаете Пишет, ведь, небось!..
Вот что, милый человек, ласково сказала Прасковья Михайловна, много к нам военных ходит. И каждый человек желает к своей жене и к дитю прорваться и каждый человек мне про моего Алешку рассказывает. Один говорит, будто Алешка в авиации подполковника имеет. Другой уверяет, что с Алешкой в танке всю войну проехал. Один рассказывал, что он Алешку в городе Будапеште оставил на должности коменданта, другой до того договорился, что будто Алешка мой в генералы вышел, восемь наград имеет И чего вы все такую хитрость применяете? Ведь я вас всех буквально насквозь вижу, какие вы все отцы хитрые!..