Да пошла ты.
Я пристрелила своего папашу и зарыла в навозной куче. Только никому ни слова, ладно?
Пошла ты, Марта Нокс.
Она встала и снова уселась по другую сторону от костра.
А ночка тогда была просто блеск. Я валялась на дорожке возле дома с окровавленным носом. И решила, что пора сваливать.
Она еще раз протянула мне бутылку, и на этот раз я выпил. Мы долго молчали, но бутылку прикончили, а когда костер стал догорать, Марта Нокс опять подложила хвороста. А я сидел так близко к огню, что у меня подошвы сапог задымились, и я отодвинулся, но недалеко. В октябре не так легко согреться, так что от тепла отодвигаться не очень хотелось.
Слышалось звяканье колокольчиков со стороны луга. Лошади передвигались с места на место, но не уходили. Они паслись, и колокольчики звенели. Приятно было их слышать. Я мог назвать кличку каждой лошади и угадать, какая пасется рядом с ней, потому что они любили пастись парочками, а я знал, кто с кем любит пастись рядом. И еще я мог сказать, как ходит под седлом любая из лошадей и как ходили под седлом ее мать и отец. Лоси тоже бродили неподалеку, но ниже. Они, как и лошади, тоже искали, где бы получше попастись. А в других местах ходили большерогие бараны и медведи, и все они спускались с горы вниз, и я слышал их всех. Ночь выдалась ясная. Туч почти не было. То есть они налетали и тут же исчезали. Вдох-выдох и туч нет, и почти полная луна светит ярко.
Слушай, сказал я, я тут подумал не проехаться ли верхом?
Сейчас? спросила Марта Нокс, и я кивнул, но она и так поняла: сейчас, да, сейчас. Еще до того, как задать этот вопрос, она посмотрела на меня так, будто прикидывала в уме разное, а больше всего главные правила моего старикана, а правила были такие: никаких верховых прогулок во время работы ни за что! Никаких прогулочек, никакой езды по ночам, никакой езды наобум, никакой рискованной езды, ни за что на свете, а уж особенно во время охоты. Так что еще до того, как она спросила: «Сейчас?» она обо всем этом подумала, а еще подумала, что мы оба усталые и пьяные. В палатке за спиной Марты Нокс спали охотники, и об этом она подумала тоже. И я обо всем этом тоже подумал.
Ладно, сказала она.
Слушай, сказал я и наклонился к горящему между нами костру. У меня вот какая мысль не подняться ли к перевалу Вашаки?
Я внимательно смотрел на нее. Я знал, что так далеко она никогда не забиралась, но про место это наверняка слышала, потому что перевал Вашаки это было единственное на много миль вокруг место, где можно перебраться через Континентальный Раздел и пройти вглубь Скалистых гор. Мой брат Кросби называл этот перевал «Позвоночником». Он был узким, обледеневшим и находился высоко тринадцать тысяч футов, но пройти по нему все же было можно, а Марта Нокс так далеко никогда не забиралась.
Ладно, сказала она. Пошли.
Слушай. Я думал, может, не стоит там задерживаться.
Она не остановилась и не посмотрела на меня, да и в лице не изменилась. Взгляд у нее был как у хорошего охотника, когда он прицеливается. Ну тут я ей и сказал:
Возьмем по хорошей вьючной лошади, еды и поклажи, сколько можно будет уложить. Я поеду на Стетсоне, а ты на Джейке, и мы не вернемся.
Я поеду на Смирном.
Только не этом сосунке с пятнистой задницей.
Я поеду на Смирном, повторила она. А я и забыл, что она уговорила моего старикана продать ей этого чокнутого доходягу.
Ладно. Только имей в виду: Смирный твой для такой дороги совсем не годится.
А с охотниками как?
Да все с ними нормально будет. В штаны не наложат.
Наложат.
Нормально будет все.
Они же как эти как паломники к святым местам, Смельчак, возразила Марта Нокс. Небось на свой задний двор ни разу не выходили.
Если они не совсем тупые, так завтра, как до них дойдет, что мы смылись, сразу сделают ноги. Отсюда до ранчо тропа вытоптана что твое шоссе. Все с ними будет в полном порядке. До ранчо они самое позднее к вечеру доберутся. Вот тогда за нами лесную службу и отправят в погоню, не раньше. А мы, если прямо поедем, к тому времени уже на девяносто миль к югу уйдем.
Ты только мне скажи ты это всерьез затеял? спросила Марта Нокс. Потому что я-то готова.
Я так думаю, четыре-пять дней мы будем до хребта Уинта добираться, и если нас до тех пор не изловят, то уж не изловят вовсе.
Ладно. Давай так и сделаем.
А оттуда двинем на юг. Придется на юг, потому что зима. Почему бы нам через пару-тройку месяцев не оказаться в Мексике, а?
Давай сделаем это.
Господи Иисусе! Я же все придумал. Господи, мать твою, Иисусе! Мы будем красть коров и овец, а потом будем их продавать в маленьких жалких горных деревушках, где никто никогда не задает лишних вопросов.
Смельчак, сказала она.
А потом мы проедемся по всем этим маленьким жалким городкам в предгорьях в Юте и Вайоминге и везде будем грабить банки. Не вылезая из седла.
Смельчак, снова сказала она.
Небось уже сто лет никто не грабил банк, не вылезая из седла. Они просто не будут знать, что с нами делать. Будут гоняться за нами на машинах, а мы вон уже где. Перемахнули через кордоны и снова в горы, с мешками денег. Ищи-свищи.
Смельчак, сказала Марта Нокс, а ведь я ей так и не ответил, но на этот раз замолчал. Смельчак, сказала она. В тебе полным-полно дерьма, верно?
Думаю, четыре-пять месяцев мы продержимся, пока нас в конце концов не пристрелят.
В тебе полным-полно дерьма. Никуда ты не уедешь.
Думаешь, я ничего такого не сделаю?
Я даже говорить об этом не хочу.
Думаешь, не сделаю?
Хочешь смыться, прихватить с собой лошадей и поглядеть, не прикончат ли нас где-нибудь? Отлично, я двумя руками «за». Но насчет коров воровать и грабить банки это дерьмо не по мне.
Перестань, сказал я. Перестань, Марта Нокс.
Ты просто повязан по рукам и ногам. Повязан.
Ты все равно не смылась бы вот так.
Она глянула на меня так, будто собралась ляпнуть какую-нибудь грубость, но просто встала и вылила из котелка остатки кофе в костер, чтобы его загасить.
Перестань, Марта Нокс, сказал я.
Она снова села, но стало темно, и я плоховато ее видел.
Ты со мной больше так не шути, сказала она.
Перестань. Просто ты не можешь вот так смыться.
Черта с два не могу.
Что, ты просто так взяла бы и украла лошадей у моего старикана?
Смирный моя лошадь, чтоб ты знал.
Перестань, Марта Нокс, сказал я, а она встала и пошла к палатке у меня за спиной. А потом палатка осветилась изнутри, как бывало по утрам до того, как вставало солнце, когда Марта Нокс собирала еду для меня и охотников, а я, стоя на лугу и седлая лошадей, видел, как светится палатка. Правда, она светилась не то чтобы очень ярко, потому что Марта Нокс зажигала только один фонарь.
Я ждал. Она вышла из палатки с этим самым фонарем. И еще у нее в руке была уздечка. Она ее сняла с крюка над кухонными плитами, мы там всегда уздечки вешали, чтоб они не заледенели после того, как росой покроются, чтоб на них тоже сосульки не висели, как на лошадиных губах по утрам. Она прошла мимо меня к лугу. Она шла быстро, как всегда, и, как всегда, по-мальчишески.
Я встал и пошел за ней. Мне под ногу попался камень, я оступился и схватил ее за руку.
Одна ты не поедешь, сказал я.
Поеду. Я уезжаю в Мексику. Посреди ночи. Я и эта уздечка, больше никого
А потом она сказала:
Я шучу, Смельчак.
Так она сказала, хотя я ей не ответил.
Я держал ее за руку, и мы шли рядом. Земля была неровная. Где мокро, а где снегом припорошило. Порой мы поскальзывались на камнях и поддерживали друг дружку, но не падали. Все-таки фонарь нам помогал видеть дорогу. Мы шли на звяканье колокольчиков, пока не разыскали лошадей. Марта Нокс поставила фонарь на пень. Мы смотрели на лошадей, а они на нас. Некоторым из них мы, похоже, не понравились. Одни стали отходить боком, а другие и вовсе развернулись и пошли прочь. А Стетсон подошел ко мне. Я протянул руку, он ее обнюхал и уткнулся в нее мордой. А потом отступил на шаг и принялся снова пастись, и колокольчик у него на шее звякнул так, будто этот шаг был жутко важный, но только на самом деле колокольчики звенели, когда им вздумается, и ничего такого в этом не было.
Марта Нокс стояла в окружении лошадей, она говорила им слова, какие мы всегда говорим лошадям.
Ну, ну, вот так, спокойно, полегче, дружок.
Мы говорили так, будто лошади понимают слова, хотя на самом деле важен-то только голос, а слова можно какие угодно говорить.
Марта Нокс разыскала Смирного. Я смотрел, как она надевает на него уздечку. Я смотрел, как он дает ей надеть на себя уздечку, смотрел на пятна на его спине и крупе. Было так темно, и эти пятна были такие уродливые, наляпанные там и сям, будто по ошибке. Я подошел ближе. Разговаривая со Смирным, она перебросила уздечку через его ухо.
Я сказал:
Знаешь, а мой старикан купил этого конягу у прежнего хозяина всего за сотню долларов, вот как он тому малому осточертел.
Смирный самый лучший. Погляди, какие у него красивые ноги.
Мой старикан говорит: его бы надо было Смурным назвать.
А по-моему, лучше бы Смазливым, сказала она, и я расхохотался. Слишком громко расхохотался, и Смирный встревоженно запрокинул голову.
Тихо, тихо, сказала коню Марта Нокс. Успокойся, мой мальчик.
Знаешь, почему индейцы в бой скачут на необъездках? спросил я.
Знаю.
Чтобы те, пока до места доскачут, успели присмиреть.
Марта Нокс хмыкнула:
Хочешь угадать, сколько раз за лето я уже слышала эту шутку?
Терпеть не могу необъездков. Ненавижу просто.
Марта Нокс встала рядом со Смирным и погладила его по спине. Взяла поводья, ухватилась за гриву коня и ловко вскочила в седло. Хорошо у нее получилось совсем как я ее в июне научил. Смирный протанцевал назад на несколько шагов, но она натянула поводья и прикоснулась к его шее, и конь остановился.
Ты едешь или нет? спросила она.
Ни за какие деньги не сяду на этого доходягу с пятнистой задницей.
Садись, говорю.
Двоих он без седла не выдержит.
А я говорю, выдержит. Давай садись.
Стой спокойно, парень, сказал я и, вспрыгнув на коня, уселся позади Марты Нокс. Я еще не успел устроиться поудобнее, а Смирный уже подался вбок, но на этот раз Марта Нокс дала ему немножко потанцевать, а уж потом пришпорила, и он пошел неторопливой рысью, только я успел обнять Марту Нокс обеими руками и ухватиться за гриву. Смирный немного пробежал рысью, потом пошел шагом. Она позволила ему идти, куда он пожелает, и он пару раз лениво обошел вокруг пенька с фонарем. Он принюхивался к кобыле, но та быстро смылась от него. Потом подошел к дереву и встал как вкопанный.
Хороша прогулочка, сказал я.
Марта Нокс пришпорила Смирного и на этот раз по-серьезному, не так ласково, как сначала. Он сразу очнулся и побежал, а когда она еще разок ему каблуками в бока врезала, поскакал во всю прыть. Мы с Мартой Нокс были порядком пьяны, да и темно было, и на лугу хватало всякого, чтобы лошадь могла оступиться, но скакали мы резво. Смирный громко стучал копытами, и колокольчик у него на шее звенел так отчаянно, что растревожил остальных лошадей. Мы проскакали мимо них, и они с перепуга разбежались. Я услышал, как некоторые заржали и поскакали за нами.
Хоть у Марты Нокс в руках были поводья, держала она их просто так, как бы для виду. У меня шляпа слетела, у нее тоже. А потом Смирный то ли оступился, то ли взбрыкнул, как это бывает с лошадьми, которые любят быстро побегать, а может, мы с Мартой Нокс набок свесились словом, мы упали. Я крепко обнимал ее за талию, и свалились мы вместе, так что кто знал, кто упал первый, кто виноват? Этот луг он для дальних верховых поездок был самый что ни на есть лучший, но охота в этом сезоне его дока-нала. Следующей весной все тут будет по-другому будет свежая трава, намокшая от росы, а в ту ночь была только твердая, смерзшаяся земля, так что стукнулись мы неслабо. И я, и Марта Нокс ушиблись бедром и плечом. Мне-то было не больно, да и ей, я думаю, тоже. Только я и спросить не успел, больно ей или нет, потому что она засмеялась.
Ох, ну надо же, проговорила она. Черт!
Я вытащил руку из-под нее и перевернулся на спину, и она тоже на спину легла. Мы теперь были далеко от оставленного на пеньке фонаря, но луна была большая и светила ярко. Я повернул голову и увидел лицо Марты Нокс. Шляпу она потеряла. Лежала, потирала руку и смотрела в небо. А небо было такое, какое мы видим нечасто. Его то деревья заслоняют, то тучи, а бывает, мы спим или на костер смотрим.
Смирный вернулся. Сначала вернулся звук его колокольчика, а потом к нам склонилась его большая морда, и нас обдало горячим дыханием. Он обнюхивал нас так, словно мы были кустами или еще чем-то, что он мог бы сжевать.
Ты хороший конь, Смирный, сказала Марта Нокс не таким голосом, каким мы обычно говорим с лошадьми, а самым обычным. Значит, так и думала. Вряд ли она мечтала о том, чтобы я ее поцеловал, а вот мне ее поцеловать очень хотелось. Она выглядела просто потрясающе. Лежала на мерзлой, мертвой земле, а выглядела так же красиво и чудесно, как свежая трава или ягоды.
Ты хороший конь, снова сказала она Смирному так, будто была в этом очень даже уверена. А он опять осторожно понюхал ее.
А я тоже посмотрел на небо, и звезды показались мне не такими, какими я видел раньше. Почудилось, что они незнакомые, что они стали ближе. Я смотрел на них так долго, что увидел, как одна звезда начала падать. Она падала долго-долго. Когда небо ясное, такое часто можно увидеть. Но эта звезда оставила на небе след медленную тонкую дугу, как будто у нас над головой пролетела непогасшая сигарета. Марта Нокс сжимала рукой поводья Смирного. Видела она эту падучую звезду или нет она ничего мне про то не сказала.
Разговор с лосями
Бенни жил у Эда и Джин уже больше года. Его мать была сестрой Джин, и она все еще лежала в больнице в Шайенне, в коме, потому что наехала на своей машине на снегоуборщик: когда как-то раз поздно вечером возвращалась домой с занятий по рисованию. Как только Джин узнала об этом несчастье, она сразу предложила забрать к себе восьмилетнего племянника, и все родственники согласилась, что для Бенни это будет самое лучшее. Когда у Джин спрашивали, где же отец Бенни, она отвечала просто: «Он сейчас недоступен», будто он был жутко занятым бизнесменом, который просто не мог подойти к телефону.
У Эда и Джин была дочь замужняя, она жила в Огайо. Перебравшись из города в домик в горах, они никак не ожидали, что когда-нибудь им придется жить там с ребенком. И вот теперь с ними жил Бенни, и Джин каждое утро проезжала пять миль по проселочной дороге, чтобы поспеть к школьному автобусу, который забирал Бенни. А к вечеру она встречала мальчика на том же самом месте. Зимой ездить было труднее из-за снега в этих краях всегда выпадало много снега, но ничего, она справлялась.
Эд работал в департаменте охоты и рыбалки и водил большой зеленый грузовик с эмблемой штата на дверцах. Возраст у Эда был предпенсионный, и не так давно у него появился животик круглый и крепкий, как у беременной школьницы. Когда он оставался дома, то пилил и складывал в поленницу дрова или чинил дом. Они постоянно старались получше утеплить свой дом, то и дело находили какие-то прорехи и щелочки и конопатили их, чтобы не мерзнуть зимой. В июле и августе Джин консервировала и замораживала овощи со своего огородика, а когда отправлялась на прогулку, всегда собирала вдоль тропинок хворост для растопки и приносила домой. Домик был совсем маленький, с небольшим задним крыльцом, выходившим на лес. Гостиную Джин превратила в спальню для Бенни, и он спал там на диванчике под теплым пледом.
Был конец октября, и Эд уехал на выходные в Джексон, чтобы выступить там с речью насчет браконьерства на каком-то собрании. Джин ехала, чтобы забрать Бенни на остановке автобуса. Вдруг она заметила мчащийся навстречу на большой скорости универсал с прицепленным к нему домиком-трейлером. Джин поспешно свернула в сторону. Универсал едва не зацепил ее. Бок ее машины царапнули кусты, росшие на обочине, и она поморщилась. Отъехав подальше, она взглянула в зеркало заднего вида и попыталась разглядеть за облаком пыли трейлер.