В последние годы жизни Ю. О. Мартов вместе с Р. А. Абрамовичем и Е. Л. Бройдо образовал Заграничную делегацию РСДРП, к которой чуть позже присоединился Д. Ю. Далин. Мартов сыграл ведущую роль в создании «Социалистического вестника», русскоязычного политического журнала социалистического направления, первый номер которого вышел 1 февраля 1921 г. в Берлине. В 19211922 гг. Мартов опубликовал на его страницах много статей о политическом положении в России. В основном они были посвящены изменениям в социально-экономической и политической ситуации после введения нэпа. Саму либерализацию хозяйственной жизни он приветствовал, но подчеркивал и доказывал, что без либерализации политической она не может быть прочной, а на возможность политической либерализации смотрел весьма скептически. Он по-прежнему был убежден, что установление власти рабочих возможно лишь в развитых странах с достаточной численностью и организованностью пролетариата.
В 1922 г. Мартов был одним из главных организаторов международной кампании протеста против провокационного суда над лидерами эсеровской партии, организованного в Москве, побудил к выступлениям с протестом М. Горького, а через него А. Франса.
Силы Ю. О. Мартова слабели. Все больше времени проводил он в туберкулезном санатории в горах Шварцвальда. 11 февраля 1922 г. он встретил в Берлине своих товарищей Ф. И. Дана, Б. И. Николаевского и других, которых после голодовки в тюрьме большевистские власти выпустили за границу. Это также было результатом протестов из-за рубежа, в частности со стороны германских независимых социал-демократов. Ленин вынужден был отказаться от планировавшегося крупного судебного процесса над меньшевистскими лидерами по примеру суда над эсерами. В каком-то смысле большевистский вождь был последователен. За много лет до этого, в швейцарской эмиграции, он в ответ на реплику лидера эсеров В. М. Чернова «Приди вы к власти, вы на следующий день меньшевиков вешать станете» заметил: «Первого меньшевика мы повесим после последнего эсера»[34]. Ни повесить, ни расстрелять не получилось ряд меньшевистских лидеров выпустили за рубеж. Придет пора, и достойный наследник Ленина Сталин добьет оставшихся в живых и эсеров и меньшевиков.
Ю. О. Мартов скончался 4 апреля 1923 г. Он был похоронен в Берлине. Кроме друзей-меньшевиков и германских социал-демократов на похоронах был, пожалуй, только один известный человек М. Горький. 5 апреля в «Правде» и «Известиях» появился некролог, подписанный К. Б. Радеком. Отдавая должное таланту и личной честности Мартова, автор называл его «Гамлетом русской революции», привнося тем самым во внешне сочувственный покойному текст нотку пренебрежения, если даже не презрения к поверженному, а теперь покойному политическому противнику. Биограф Мартова И. Гетцлер в специальной заключительной главе своей книги «Был ли Мартов Гамлетом демократического социализма?» убедительно отвергает такую трактовку, полагая, что его герой являлся «действительно верным и открытым революционером, который отказывался от реальных возможностей власти, если они возникали в несоответствующее время и при несоответствующих обстоятельствах»[35]. Сомнительность этого утверждения, явно идеализирующего Мартова, как и оценки Радека, определяются самим фактом утопичности «демократического», как и всякого другого социализма, рассматриваемого в качестве определенной стадии в развитии общества.
Ныне, по прошествии века, который был свидетелем взлета и падения романтических идеалов социалистов, который выявил не только утопичность их планов сооружения нового типа общественных отношений, но и неизбежное вырождение этих планов в тоталитарное чудовище, Ю. О. Мартов предстает как один из виднейших представителей той когорты социалистов, которая готовила поворот социал-демократии от «борьбы за светлое будущее» в духе марксистских догматов в принципиально новое русло.
Это новое направление социального мышления и деятельности постепенно пришло к признанию утопичности «великой цели» и превращению социалистической доктрины в идеологию левого фланга современной демократии, сотрудничающей и конкурирующей с другими ее течениями в рамках действительно новой фазы общественного прогресса, обычно определяемой политологами как постиндустриальное общество или общество всеобщего благосостояния, но никакого отношения к социализму не имеющей, точно так же как не создающей «всеобщего благосостояния», хотя и в значительной мере преодолевающей нищету в развитых странах.
В течение многих лет жизнь и деятельность Ю. О. Мартова фактически игнорировалась историками. В советской историографии о нем упоминали в духе пресловутого «Краткого курса истории ВКП(б)» как о злейшем враге Ленина и ленинизма, причем почти исключительно в связи с дискуссией по первому параграфу устава партии на II съезде РСДРП. Правда, вскоре после смерти Мартова были изданы его воспоминания[36], но на этом и публикаторская деятельность была оборвана. Личный фонд Ю. О. Мартова, находившийся в Центральном партийном архиве при ЦК партии (ныне Российский государственный архив социально-политической истории), был закрыт для исследователей. Лишь во второй половине 80-х гг. стали публиковаться отдельные его документы, в том числе письма[37]. Содержательный очерк Г. И. Ильящук и В. И. Миллера появился в биографическом словаре деятелей 1917 г.[38], а Г. З. Иоффе попытался столь же кратко осветить эволюцию политических позиций Мартова в 1917 г.[39] Определенным рубежом можно считать выход историографической брошюры И. Х. Урилова, а затем и его крупной монографии[40].
Ценная, хотя в определенной степени связанная политическими позициями и личностной традицией меньшевиков, литература, содержащая информацию о Ю. О. Мартове, стала появляться на Западе уже в 20-е гг. Но это были почти исключительно мемуарные и публицистические произведения, за исключением сборника его переписки, вышедшего в 1924 г.[41] После Второй мировой войны был опубликован важный публицистическо-мемуарный сборник, в который также вошло несколько писем Мартова и его братьев. В предисловии к сборнику его составители, соратники Юлия Осиповича по меньшевистской партии, писали: «Меньшевизм еще ждет своего историка. Но этот будущий историк, восстанавливая насильственно прерванную ткань меньшевизма в России, с особым вниманием, а порой и с восхищением отметит замечательный вклад семьи Цедербаум на всех путях и перепутьях с[оциал]-д[емократического] движения в России»[42]. Существенным дополнением к этому изданию явились сборники статей и воспоминаний о деятельности меньшевиков до и после Октябрьского переворота[43].
Значительный вклад в изучение биографии Мартова внесла книга о нем, написанная австралийским ученым И. Гетцлером[44], ценность которой несколько снижается тем, что автор буквально благоговеет перед Мартовым, не замечая порой коренных пороков того социально-экономического и политического учения, приверженцем которого был его персонаж на протяжении всей своей сознательной жизни. Многочисленные труды американского историка Л. Хеймсона о развитии меньшевизма[45] и работы его учеников, в частности 3. Галили[46], а также других авторов[47] проливают свет не только на общий контекст деятельности Мартова, но и на многие конкретные перипетии его политической жизни. Весьма важной явилась инициатива Л. Хеймсона, возглавившего в 1958 г. Межуниверситетский проект по истории меньшевизма, который включал, в частности, собирание, запись и обработку воспоминаний его ветеранов[48].
Нельзя не отметить краткую, но содержательную статью Б. И. Николаевского, опубликованную к 80-летию Л. О. Дан, насыщенную ранее неизвестными фактами и рассуждениями, непосредственно касающимися Ю. О. Мартова[49].
К названным работам следует добавить аналитические статьи российских и американских авторов, опубликованные в качестве вступительных к фундаментальным многотомным документальным изданиям «Меньшевики в 1917 году» и «Меньшевики в большевистской России 19181924 гг.»[50]. Основанные на богатом материале российских архивов, который только начинает вводиться в научное обращение, они свидетельствуют о перспективности исследования истории меньшевизма и российских политических партий вообще.
Мы надеемся, что предлагаемый сборник будет способствовать этому делу и, в частности, изучению жизни и деятельности одного из виднейших российских политиков конца XIX начала XX в. Юлия Осиповича Мартова.
Письма
1917
Письмо Е. А. Ананьину[51], Цюрих, 25 апреля 1917 г
Дорогой Евген[ий] Ар[кадьевич]!
Наши намерения сводятся к тому, чтобы уехать как можно скорее. Надежды в этом смысле имеются, и, может быть, вопрос решится в ближайшие дни.
Если Вы решитесь ехать, то не худо было бы Вам, если возможно, приехать сюда. Если останетесь, я по приезде на место постараюсь устроить Ваши дела относительно сотрудничества: отсюда нам до сих пор не удается даже снестись как следует, так что я ни одной статьи за все время не мог послать.
Привет. Жму руку.
Ю. Цедербаум
Телеграмма П. Аксельрода[52], Л. Мартова и др.
Советом Р. и С. Деп[утатов] получена след[ующая] телеграмма из Копенгагена:
Аксельрод, Мартов, Семковский[53] телеграфируют: Отстраняя проект обмена, вы нас обрекаете оставаться здесь до конца войны. Все надежды на проезд через Англию бессмысленны, потому что это невозможно для массы эмигрантов, а мы отклоняем привилегии для нескольких, не говоря о том, что до сих пор вы не были в состоянии гарантировать нас против произвола Англии. После случая с Троцким[54] невозможно доверять правительству. Ни правительство, ни вы не даете мотивов, почему наш проект неприемлем. Мы констатируем, что, несмотря на все наши усилия, после 2 месяцев, мы не получили амнистии. Ответственность за это падает на правительство. Наша же обязанность при таких обстоятельствах попробовать через посредство социалистов нейтральной Швейцарии получить разрешение проезда через Германию. Все здешние политические партии русских интернационалистов разделяют наши взгляды. Соображения дипломатического характера, опасения ложного истолкования отступают для нас на задний план перед могучим долгом участвовать в великой революции. Ваша политическая обязанность защищать это решение, вынужденное положением, не позволяя смущать себя заинтересованной демагогией шовинистов.
«Рабочая газета», 4 мая 1917 г., 47
Письмо П. К. Ольбергу[55], 22 мая 1917 г
Дорогой товарищ!
Товарищ, который передаст Вам это письмо, уполномочен Сов[етом] Раб[очих] Деп[утатов] ставить в Стокгольме информац[ионное] бюро для Совета на весьма широких основаниях. Он обратится к Вам за содействием, и я надеюсь, что Вам удастся стать его сотрудником в этом важном деле.
От товарища Вы получите 75 руб. для дальнейших расходов на газеты (эти газеты для меня и Лапинского[56] остаются особым предприятием, независимым от более обширного списка газет для бюро и через его посредство самого Совета).
Приехав сюда, мы застали положение худшее, чем ждали. Большинство влиятельных меньшевиков[57], бывших до революции антиоборонцами, стали «революционными оборонцами» (Дан[58], Церетели[59], Чхеидзе[60], Скобелев[61], Ежов[62] и мн[огие] др[угие]). Они хотят мира, но думают его достичь сложным, медленным путем, не вступая в конфликт с Англией и Америкой, которые шантажируют Россию, а пока что зовут быть готовым не только к обороне, но и к возможному наступлению, если надо будет спасать союзников. Это линия Советов, где солдатская стихия преобладает над пролетарской. Влиятельные меньшевики целиком ушли в работу в Советах и, не имея опоры в партийн[ой] ор[ганизации], растворились в них. Вступление в меньшинство на основе очень двусмысленной платформы, не исключающей возможности для буржуаз[ного] большинства тянуть с миром под давлением союзников, довершило дело. Большинство меныпев[истской] конференции одобрило эту линию. Петерб[ург], Харьков, Донец[кий] басс[ейн] и отд[ельные] пункты против. Мы остались «в меньшинстве». Большинство состоит из поколебавшихся интеллигентов и вчерашних «самозащитников», тянущих меньшевизм вправо к союзу с Плехановым[63]. Дикая демагогия Ленина[64] и Кº, к которому примкнул и Ленин[65], лишь толкает рабочих на этот путь оппортунизма. Мы заняли роль непримиримой оппозиции, остающейся в организации в надежде завоевать большинство, отвлекши вчерашн[их] единомышленников от самозащитников. Пока отказываемся от участия в ОК[66]и «Рабочей газете» [67], ставим свою газету и ведем в массах агитацию на платформе: немедленное общее перемирие для вступления в переговоры об общем мире.
Ларина[68] не видел, он нездоров. Если успею, попрошу и его деньги передать тов. Вайнбергу[69].
Пав[ел] Бор[исович] [Аксельрод] решил войти в ОК, чтобы изнутри влиять на них. Я считаю это бесполезным ввиду того, что ОК связан опасением помешать министрам, которые уже в плену своих собственных обязательств (они, входя в м[инистерст]во и получив согласие на формулу «мир без аннексий», обязались проводить «единство власти» и бороться против «разложения армии»).
Попрошу Вас о личной услуге: на Ваш адрес будут приходить для меня письма; пересылайте их, пожалуйста, мне по адресу: Ю. О. Цедербаум, Сергиевская, дом 50, кв. 9 (у д-ра Гурвича). Всего лучше пересылать их с оказиями, когда письма будут приходить ко времени отправки курьера.
У тов. Вайнберга узнаете подробно о конференции и др[угих] событиях.
Жму руку. Привет тов. Меру[70].
Ю. Цедербаум
Сейчас говорил с «Нов[ой] ж[изнью]» [71]. Они обещают Вам телеграфировать об условиях корреспондирования.
Письмо П. Б. Аксельроду 19 ноября 1917 г
Дорогой Павел Борисович!
Наконец-то, кажется, я получил возможность написать Вам письмо и отправить с оказией. Ибо с момента ленинского переворота граница еще более герметически заперта, чем когда-либо прежде, и нет, по-видимому, никакой возможности общения. Между тем никогда так сильно, как теперь, не ощущается Ваше отсутствие и затруднительность сношения с Вами теперь, когда и революция, и наша социал-демократия переживают момент самого острого и опасного кризиса. Самое страшное, чего можно было ожидать, совершилось захват власти Лениным и Троцким в такой момент, когда и менее их безумные люди, став у власти, могли бы наделать непоправимые ошибки. И еще, может быть, более ужасное это то, что настал момент, когда нашему брату, марксисту, совесть не позволяет сделать то, что, казалось бы, для него обязательно: быть с пролетариатом, даже когда он ошибается. После мучительных колебаний и сомнений я решил, что в создавшейся ситуации на время «умыть руки» и отойти в сторону более правильный исход, чем остаться в роли оппозиции в том лагере, где Ленин и Троцкий вершат судьбы революции.
Переворот был подготовлен, как теперь очевидно, всей предыдущей эволюцией. В сентябре корниловский заговор[72]вскрыл, во-первых, страшное ожесточение всего имущего мира против революции, во-вторых, внутреннее разложение коалиционного правительства, где Савинковы[73] являлись соучастниками Корнилова; в-третьих, достаточно яркий еще революционный энтузиазм в массах, рабочих и солдатских, их готовность снова собраться вокруг Советов и их вождей, когда дело идет об охранении революции. В то же время самый факт корниловщины и ее широких разветвлений и начавшаяся на фронте «солдатская революция», свергшая контрреволюционных генералов и офицеров, так очевидно окончательно дезорганизовал армию, что вопрос о немедленном мире, хотя бы не «почетном», становился ребром. На «Демократич[еском] совещании» [74] все это как будто понимала и часть наших и эсеровских оборонцев. В меныпев[истской] фракции[75] большинство оказалось за отказ от коалиции и образование общедемокр[атического] правительства. За это [были] как Богданов[76], Исув[77], Хинчук[78], Череванин[79] и мн[огие] другие оборонцы. Федор Ильич [Дан] сначала тоже был за это и лишь потом, явно уступая давлению Церетели, Либера[80] и Скобелева, опять склонился к повторению опыта с коалицией. Но что всего характернее, все прибывшие с места кавказцы с Жордания[81]и Рамишвили[82] во главе требовали разрыва коалиции и резко критиковали всю политику Церетели. Положение было таково, что я выступал на Совещании официальным оратором и от делегации Советов, и от большинства меньшевистской фракции. У эсеров[83] за разрыв коалиции было значительное меньшинство. И все-таки коалицию восстановили с тем же Терещенко[84] во главе и, в виде компенсации, с совещательным Предпарламентом[85]. Мое глубокое убеждение, что, прояви наши влиятельные лидеры малейшую настойчивость, и правые эсеры, и энесы, и даже сам Керенский[86]пошел бы на опыт с чисто демократическим министерством с простой программой немедленного начатия мир[ных] переговоров, немедлен[ного] созыва УС[87] и исполнения обещания о передаче земли земельным комитетам. Это и стало нашей программой в Предпарламенте, где довольно скоро часть оборонцев с Фед[ором] Ильичом (Церетели и Чхеидзе уехали на Кавказ) [88] пошли более или менее с нами. Разложение армии, приближение экономич[еского] банкротства сделали, наконец, свое дело начали убеждать самых упорных. В комиссии по обороне воен[ный] министр Верховский[89] заявил, что положение таково, что надо заключать немедленно хотя бы сепаратный и позорный мир. Морской мин[истр] Вердеревский[90] его поддержал, «экономические» министры (Коновалов[91], Гвоздев[92], Прокопович[93]и пут[ей] сооб[щения] Ливеровский[94]) склонялись к тому же. На этот раз еще Терещенко удалось свергнуть Верховского, благодаря новой слабости Дана, Скобелева, Года[95], Авксентьева[96] и пр[очих], но уже брешь была пробита. Даже Кускова[97], часть трудовиков[98] и правых эсеров (конечно, Потресов[99] и Ортодокс[100] [Аксельрод] оставались верными программе «jusqu'au bout» [101]) решили сделать энергичный шаг. 24 окт[ября] была принята Предпарламентом (всей левой стороной, кроме части трудовиков и плехановцев при воздержании нескольких оборонцев) резолюция о начатии немедленных переговоров об общем мире. Делая это, думали предотвратить острый конфликт с съездом Советов, который должен был открыться 25 [-го] и обсуждать о переходе «всей власти Советам». Но уже было поздно. В ночь на 25[-е] ленинский «военно-революц[ионный] комитет» [102] занял ряд «стратегических» позиций своими матросами и солдатами, и утром Петроград узнал о совершившемся захвате власти. С технической стороны предприятие было проведено артистически, а «боеспособность» прав[ительст]ва Керенского, который еще накануне заявил в парламенте, что «все меры приняты», что «всякая попытка будет тотчас же раздавлена» и т. д., оказалась равной нулю.