Поскольку охотники-собиратели обитали на лоне природы, для выживания они должны были как можно лучше приспособиться к местным условиям. Они знали о целебных свойствах сотен растений и употребляли в пищу все, что было съедобно. Они глубоко отождествляли себя со многими животными особенно с тотемами и духами-проводниками и умели двигаться и думать подобно им. Древние люди считали себя частью окружающего ландшафта, поэтому в любое время могли отыскать пищу и воду по одним им ведомым знакам. В ритуалах, песнях и легендах, в искусстве они регулярно воспроизводили творение своей земли, поддерживая тем самым ее жизнь. Разумеется, они не обладали современными знаниями об экологическом равновесии, об изменениях численности животных в популяциях и о прочих законах природы, поэтому и не могли охватить разумом всей панорамы. Первобытным охотникам неоткуда было знать, что мамонты особенно уязвимы перед хищниками, так как размножаются крайне медленно. К сожалению, иногда это незнание в сочетании заботой о нуждах собственного растущего племени приводило к вымиранию животных и оскудению земель.
Сотрудничество и распределение
Сообщества охотников-собирателей основывались исключительно на сотрудничестве: еда и имущество разделялись поровну между всеми членами группы, вне зависимости от родственных связей. Такой образ жизни освящался глубокой верой в то, что люди не одиноки, а связаны между собой подобно органам единого организма. С этой точки зрения, не поделиться, не наладить отношения означало навредить самому себе. Подобное поведение наблюдается и среди современных высших приматов. Если в стаде шимпанзе кто-то получает рану, остальные глубоко печалятся и переживают. Так же как древние люди, они делятся едой, вычесывают друг друга, заботятся о старых и беспомощных родственниках. Драки в группах, как правило, заканчиваются примирением, на которое агрессор часто идет первым[124]. Наши дети, особенно в раннем возрасте, ведут себя точно так же проявляют сочувствие и альтруизм. Элисон Гопник, профессор психологии, так описывает поведение четырнадцатимесячных детей: «Если они видят, например, что экспериментатор тянется за ручкой, которую не может достать свободно они начинают бродить по комнате, залезают на подушки, пытаясь взобраться повыше и помочь. Если кому-то больно, дети не просто расстраиваются, но, опять же, пытаются облегчить боль пострадавшему, гладят и целуют его»[125].
Эти данные заставляют предположить, что сотрудничество заложено в наших генах. И такое предположение подтверждается следующим наблюдением: при успехе совместной деятельности в мозгу вырабатывается «гормон счастья». Последние исследования такого явления, как альтруизм, показали, что и чувство справедливости у нас врожденное. Большинство из нас готовы пожертвовать личной выгодой, чтобы наказать нечестное поведение например, отказаться от сотрудничества, даже если нас самих это не касается[126]. Поддерживают сотрудничество и социальные факторы. Люди охотнее сотрудничают друг с другом, если знают, что им предстоит встретиться еще раз. Тем же, кто создал себе репутацию хорошего партнера, чаще оказывают помощь, когда они в ней нуждаются. Взаимное доверие не менее важно, как и способность распознать и наказать «трутня» того, кто пользуется результатами труда группы, не прикладывая к общему делу никаких усилий. Все это, несомненно, справедливо и для тесно сплоченных групп охотников-собирателей, где потребность в одобрении и общественное осуждение были, вероятно, достаточно сильными механизмами, чтобы сделать «трутней» редким исключением. По словам Эвелин Линднер, «сотрудничество это самый грамотный вид эгоизма»[127].
Несмотря на все эти факты, несмотря на то, что благополучие современной цивилизации во многом основано на добровольном сотрудничестве, ученые считают, что в душе мы эгоистичные индивидуалисты и делаем все лишь для собственной выгоды, в крайнем случае для близких родственников. В этом же ключе высказывается философ Марк Роулендс, утверждая, что эволюцией человеческого мозга двигало желание обманывать, манипулировать и использовать друг друга в своих целях[128]. Теоретики эволюции затрудняются объяснить, как альтруизм по отношению к незнакомцам смог закрепиться в процессе естественного отбора, ведь такое поведение как будто бы не увеличивает шансов на продолжение рода. Но факт остается фактом: альтруизм и сотрудничество это наши с вами неотъемлемые черты.
Социальные взаимоотношения охотников-собирателей
Как показывают наблюдения за современными сообществами охотников-собирателей, у них, как правило, не бывает бессменных вождей. Не допускается там и использование власти в личных целях, а гордыня, высокомерие и деспотизм караются изгнанием. Решения принимаются совместно на советах старейшин, а в трудных ситуациях, когда возникает потребность в вожде, на эту должность выбирают человека, который наилучшим образом способен помочь племени выйти из бедственного положения. Таким образом, знания, навыки и опыт всех членов группы используются для достижения цели без концентрации власти в одних руках. Прирожденные лидеры, конечно, пользуются уважением, у них есть соответствующие обязанности, но это не дает им особых привилегий и материальных благ.
Такое равноправие в общественном устройстве достаточно удивительно, поскольку для традиционных сообществ нормой считается иерархическая структура с самым сильным самцом во главе, как это наблюдается у шимпанзе и многих других животных. Исключение составляют шимпанзе бонобо, наши близкие родственники. В их группах нет постоянных лидеров, а несколько самок, действуя сообща, могут поставить на место зарвавшегося более сильного самца. Иерархическая структура у них присутствует, но довольно размыта: например, статус самца определяется статусом его матери. Так называемые самки-подростки могут покинуть свою группу и переселиться к соседям, где, чтобы быть в нее принятыми, вступают в сексуальную связь с другими самками[129]. Из этих наблюдений следует, что у людей есть предрасположенность как к иерархическому, так и к эгалитарному социальному устройству.
Отношения между полами в сообществах охотников-собирателей, вероятно, тоже были достаточно равными, хотя мужчины и женщины исполняли разные социальные роли. Основной задачей женщин было, разумеется, рожать и растить детей. Они же ухаживали за больными и стариками, собирали съедобные растения, поддерживали огонь, готовили пищу, строили укрытия, шили одежду и помогали в изготовлении орудий. Иногда женщины принимали участие и в охоте. Оказываемое им уважение полностью зависело от личных качеств в точности как у мужчин.
Характер сексуальных отношений в группах, по-видимому, менялся с течением времени[130]. Ранние гоминины, скорее всего, вели себя подобно современным шимпанзе и бонобо. Последние не образуют постоянных пар и свободно изливают свою сексуальность на того, кто им понравится, независимо от возраста и пола. Сексуальные контакты у бонобо поцелуи, мастурбация, совокупление происходят довольно часто, но длятся недолго. Регулярный секс вместе с грумингом укрепляет эмоциональные связи, сплачивает членов группы и помогает разрешать конфликты миром. Например, когда бонобо находят дерево, увешанное спелыми плодами, они отмечают находку совокуплением, а потом уже приступают к еде; так устраняется конкуренция за пищу. После ссоры двух бонобо примирение часто заканчивается физической близостью. Когда же ссорятся две группы, самки вмешиваются и соблазняют самцов противника. А когда занимаешься сексом, драка как-то не задается[131].
В отличие от бонобо, сексуальная активность обыкновенных шимпанзе строго подчинена эстральному циклу[132] и другим ограничениям. Доминантные самцы спариваются с кем пожелают, самцы низшего ранга с менее привлекательными самками, иногда прибегая для этого к различным уловкам. Шимпанзе гораздо реже бонобо занимаются сексом для удовольствия или разрешения конфликтов. По поводу сексуального поведения наших собственных предков мы не можем сказать ничего определенного, но в целом эволюционно сложилось так, что период сексуальной восприимчивости у людей длится даже дольше, чем у бонобо. Поэтому половые контакты у нас совершаются не столько для продолжения рода, сколько для удовольствия, установления близких отношений и социальных связей. Возможно, это значит, что древние люди в этом отношении были ближе к бонобо, чем к шимпанзе. Конечно, секс в современном мире тоже часто бывает сопряжен с эксплуатацией, болью, подчинением и насилием, что обусловлено длительным подавлением этого могучего движущего начала. Однако, скорее всего, эти тенденции печальные последствия Великого Падения, и возникли они не раньше, чем мы перестали охотиться и собирать коренья.
В некоторых сообществах охотников-собирателей свобода половых связей сохранилась до наших дней, но в большинстве племен все же приняты свадьбы в той или иной форме. По данным антропологов, полигамия в таких культурах большая редкость. Впрочем, к внебрачным связям там относятся спокойно, и во многих племенах смена партнера не представляет затруднений. И мужчины, и женщины в этом смысле равны, а детям часто разрешается без ограничений проявлять свою просыпающуюся сексуальность. Девственность и вопрос отцовства не имеют особого значения, особенно там, где род ведется по материнской линии. Но, несмотря на такую свободу нравов, даже в первобытных культурах секс часто бывает причиной разлада, вплоть до убийств[133].
Воспитание детей
Одной из серьезных проблем, с которой столкнулись охотники-собиратели, была следующая: выходя на промысел, женщина может взять с собой только одного ребенка, а мужчина вообще не должен быть нагружен, так как это помешает охотиться. Это означало, что ребенок в семье должен появляться не чаще, чем раз в четыре года. Как правило, свою репродуктивную функцию женщины ограничивали сами: длительным кормлением грудью, растительными контрацептивными и абортивными средствами[134]. Возможно, овуляцию контролировали и силой мысли[135]. К примеру, в некоторых племенах австралийских аборигенов женщины верят, что смогут зачать только возле особого «родильного» камня. Подобные поверья, бытовавшие среди кельтов, отразились в традициях, доживших почти до наших дней. Если же ребенок все-таки рождался, а семья не могла его прокормить его убивали или бросали[136].
В современных нам племенах охотников-собирателей, в израильских кибуцах и подобных сообществах воспитанием детей занимается община, а не биологические родители. И для матери, и для ребенка община это как бы большая семья, где каждый взрослый несет ответственность за здоровье и благополучие детей. Как правило, это хорошо отражается на детях, так как они не зависят от перепадов настроения своих родителей и могут свободно общаться с многочисленными «тетями» и «дядями». Родители, в свою очередь, не испытывают стресса от необходимости круглосуточно опекать своих чад.
В таких коммунах всегда найдется кто-нибудь, готовый поиграть с ребенком, поддержать и утешить его; обязанности у мужчин и женщин здесь одинаковы. Методы воспитания детей (как, впрочем, и любой другой вид деятельности) у примитивных народов заметно различаются. Но во всех есть общие черты: любовь, забота, внимание и отсутствие насилия[137].
В большинстве племен дети повсюду следуют за взрослыми и участвуют в общественной жизни. К проступкам относятся в целом снисходительно, при необходимости наказание может быть суровым, но по-прежнему без применения насилия. Капризы и попытки манипуляции не поощряются, зато с детства прививается вежливое и почтительное отношение к ближним.
Улаживание конфликтов
В любом сообществе время от времени случаются стычки, вспышки ревности, нарушения кодекса поведения и так далее. Древние племена охотников-собирателей не были исключением. Улаживались же конфликты по-разному. Иногда остальные члены группы предпочитали игнорировать личную ссору, если она не выходила за рамки принятого; в последнем случае одного из спорщиков могли вынудить переселиться к соседям. Иногда старейшины вмешивались, чтобы решить дело миром их слово было законом.
Отношения между соседствующими группами обычно строились на сотрудничестве. Например, у австралийских аборигенов существовали системы взаимных обязательств, связывавшие племена, в то время как разделявшее их расстояние исчислялось порой десятками и сотнями километров. Сплачивали их также обмены дарами, экзогамные браки, общие празднования и церемонии в священных местах. Такие отношения не просто поддерживали мир, они были единственным способом выжить в трудные времена, когда племенам приходилось делиться пищей и другими ресурсами. Если возникал особо сложный конфликт, его бралась решить третья сторона, либо одно из племен переселялось подальше. Территориальный спор или убийство соплеменника могли стать поводом для насилия. Закон гласил: «Кровь за кровь», поэтому родственники жертвы пытались отомстить убить преступника или члена его семьи. Однако дальше конфликт, как правило, не разрастался.
У каждого племени была своя территория, но, разумеется, без четких границ и пограничных столбов, поэтому споры иногда возникали. Выливались ли они в вооруженные конфликты зависело от того, насколько изобильной была земля, и как долго это изобилие могло продлиться. Воевали племена только за земли, богатые всем необходимым. Ведь однажды поселившись на некоторой территории, племя считало ее своей, и она должна была стоить того, чтобы защищать ее с оружием в руках. Впрочем, столь богатые земли встречались нечасто, поэтому и конфликты были редкостью[138]. Стивен Митен в книге «After the Ice» («После оледенения») рисует поразительную картину многовекового мира и благополучия. За это время яростные конфликты разгорались всего три раза: два из-за потери ресурсов вследствие климатических изменений, и третий за оазис изобилия в сердце засушливого края[139].
Врожденна ли человеческая склонность к насилию?
Существует давнее утверждение, что человек по природе своей жесток. Убеждение это основано на интерпретациях множества косвенных фактов. Но насколько беспристрастны эти интерпретации? Например, обнаружив расколотый череп гоминина, ученые приходят к выводу, что сородичи убили его намеренно, ударив по голове тяжелой костью. А затем новые исследования показывают, что повреждения на окаменелости возникли в результате смещения геологических пластов, а то и вовсе в лаборатории. А круглые двойные отверстия на некоторых черепах вполне могли быть проделаны клыками вымершего кошачьего хищника[140].
Другие ученые в подтверждение жестокости человеческой натуры приводят данные наблюдений за шимпанзе. Эти приматы часто убивают самцов-чужаков, вторгшихся в их владения, а иногда устраивают нечто вроде партизанской войны против соседней группы (очевидно, тоже за территорию). Случаются убийства и внутри групп[141]. Однако о причинах такого поведения мы ничего не знаем. Не исключено, что агрессивное поведение для шимпанзе не характерно и вызвано хозяйственной деятельностью человека в лесах. Кроме того, нет никаких данных об убийствах в сообществах бонобо (ближайших родственников настоящих шимпанзе) и других приматов. Бонобо сохраняют спокойствие, даже когда две группы смешиваются, хотя среди шимпанзе в этой ситуации полились бы реки крови[142]. Приматолог Франс де Вааль пишет[143]: