Можно вообразить, какое удивление произведено было сим приключением для Данцигских граждан столь необычайным, но для государя весьма обыкновенным и ни мало не стоящим внимания. По окончании богослужения городской магистрат прислал от себя к Государю депутатов для, засвидетельствования ему почтения от всего города и для пожелания ему благополучного пути. Тогда один господин из царской свиты, рассказал депутатам, что данцигское богослужение весьма понравилось его величеству, а приключение в церкви с париком господина бургомистра не должно казаться удивительным и необычайным, потому что его величество не смотрит на мелочные церемонии и привык в церкви, когда голове его бывает холодно, снимать парик с князя Меншикова или с кого-нибудь другого из стоящих подле него, и надевать на себя[14].
13. Замысловатый ответ Петра Великого, касающийся экономии
Государь Петр I при путешествии своем в Голландию, прибыв в Валдейскую область в Нижней Саксонии, остановился там на несколько дней, чтобы попить славную Пирмонтскую воду. Графы Валдексте (нынешние князья) приехали туда же, к знаменитому своему гостю и просили его величество по окончании лечения заехать к ним в новопостроенный их замок Арголцен, или Аролзен, отобедать. Государь обещал приехать и в назначенный день исполнил свое обещание. По окончании обеда, который был чрезвычайно великолепен и продолжался весьма долго, хозяин водил его величество по замку и все ему показывал. Потом граф спросил у его величества, как показалось ему новое cтроение? Государь, привыкший к умеренной жизни, отвечал, что расположение кажется ему весьма приятно, а строение весьма хорошо и великолепно, однако же он приметил в нем большую ошибку. Граф просил его величество указать эту ошибку. «Она только в том состоит, отвечал Государь, что кухня сделана слишком велика.»[15]
14. Равнодушие Петра Великого при бесстыдстве голландского трактирщика
На втором путешествии в Голландию в 1716 году, Пётр Великий прибыв с небольшою своею свитою в Нимвеген при наступлении ночи остановился в трактире, чтобы там переночевать и на другой день поутру отправиться в путь. В таком намерении захотел он скорее успокоиться и потребовал к ужину только несколько яиц всмятку и кусок хлеба с Голландским маслом и сыром. Спутники его ужинали вместе с ним и выпив притом две бутылки красного вина, легли спать. На другой день на рассвете, лошади стояли уже запряженные на дворе. Бывший при государе гофмаршал Дмитрий Андреевич Шепелев спросил у хозяина, что ему надобно за ночлег и за ужин? Трактирщик потребовал 100 червонных. Гофмаршал весьма удивился и говорил трактирщику, не стыдно ли ему требовать такой необычайной платы за дюжину яиц и за кусок хлеба с сыром и маслом? Нет, отвечал трактирщик, и вы непременно должны заплатить мне 100 червонных. Он повторил это несколько раз и не соглашался ни мало уступить. Шепелев не осмелился заплатить и поставить в счет столь чрезвычайную сумму, пошел к Государю и спросил у него, как он прикажет поступить с бесстыдным трактирщиком. Его Величество, думая, что его никто не знает, вышел сам как бы нечаянно на двор и спросил у хозяина по-голландски, за что он требует такую большую сумму?
Велика ли сумма 100 червонных? отвечал трактирщик: я заплатил бы 1000 червонных, если б я был Российский Царь. Государь возвратился, не сказав ни слова, и приказал гофмаршалу заплатить 100 червонных. Бесстыдный трактирщик получив деньги, отпер ворота и пожелал путешественникам благополучного пути.[16]
15. Упражнения Петра Великого в Париже
Пётр Великий сам сочинил план путешествия своего в Париж (в 1717 году) и реестр достопамятных вещей, о которых хотел там поспрашивать, и которые он хотел бы осмотреть. При первом посещении королевского опекуна и правителя Франции, герцога Орлеанского, просил он, чтобы все церемонии были оставлены, а вместо того показали бы ему Королевские строения, инвалидные дома, госпитали, арсеналы, фабрики, мануфактуры и монетные дворы, и проч.
Правитель, приняв Государя с великим почетом, уверял его, что все будешь исполнено с особенным удовольствием, чего бы его величество ни потребовал. Потом правитель представил ему молодого короля Людовика XV, который сделал царю небольшое приветствие, и как Государю надлежало низко наклоняться, чтобы смотреть ему в лицо, то Российский монарх, нечаянно подняв французского и взяв на руки[17], с ласковым видом сказал ему: «Желаю от всего сердца Вашему Величеству благополучно вырасти, и со временем славно царствовать. Может быть, некогда будем мы друг другу нужны и полезны». Князь Куракин, которой находился Посланником при Штатах Голландских и Вест-Фрисландских и должен был ехать с Государем из Гааги в Париж, занимал при этом посещении, равно как и везде в Париже, место царского переводчика. Государь наслышавшись о славном заведении в Сент-Сире, недалеко от Версаля, которое учредила госпожа Ментенон, набожная любовница Людовика XIV, для содержания некоторого числа благородных девиц и для собственного своего убежища в старости, захотел осмотреть оное. Он приказал уведомить о том г-жу Ментенон и получил от нее ответ, что она почла бы посещение Его Величества за отменную себе честь, если бы не была больна и почти не в состоянии принимать посещений. «Это не помешает, сказал Государь: я не хочу ее обеспокоить, однако же мне должно ее увидеть и засвидетельствовать ей моё почтение. Она оказала много услуг королю и государству, делала весьма много добра, и никогда почти не делала зла, кроме того, что она по простоте и суеверию сделала гугенотам[18].»
В самом деле он в тот же день поехал в Сент-Сир, чтобы посетить г-жу Ментенон. Найдя ее на постели, у которой занавесы были задернуты, он отдернул их потихоньку, сделал больной весьма ласковое приветствие, сел у ног её на постели, извинялся в том, что может быть ее обеспокоил, говоря, что он приехал с тем намерением, чтобы увидеть в Париже и Версале что всего достойнее примечания, и не мог оставить Францию не повидав ее и не изъявив ей особенного своего почтения. Потом его величество, не спуская с нее глаз, спросил ее, чем она больна? Старостью, отвечала она слабым голосом. Этой болезни все мы подвержены в долголетней жизни, сказал Государь, Потом встав, пожелал ей облегчения и пошел осматривать прекрасное расположение и учреждение её института.
На другой день его величество осматривал славную Гобеленскую шпалерную Фабрику с великим вниманием и удивлялся сей работе. Там были поднесены ему именем правителя четыре большие картины, тканые с прекрасных картин славного Жувенета и представляющие: рыбную ловлю Св. Петра, воскресение Лазарево, исцеление расслабленного и изгнание из храма торгующих, на коих все фигуры были в человеческой рост.[19]
В Королевской библиотеке, где показывали Государю знатнейшие редкости, поднесены ему были 12 книг переплетенные в сафьян с золотом, в которых собраны были изображения Королевских строений и садов в Bepcaле и походов Людовика XIV, рисованные славным Фандер-Миленот, и гравированные самыми лучшими художниками в Париже.[20]
Но нигде не сделано было Государю приятнейшего угождения, как в Королевском монетном дворе, в осматривании которого Его Величество проводил целое утро. Обойдя с великим вниманием все мастерские и расспросив обо всех вещах, какие он там видел, просил он наконец, чтобы показали ему, как тискаются медали. Начальник монетного двора тотчас приказал принести золотые и серебряные кружочки, на которых тискают медали и велел монетному мастеру подать штемпель. «Какой прикажете?» спросил мастер. «Какой-нибудь», отвечал начальник. Тотчас положили штемпель в тиски, наложили на него золотой кружочек и тиснули. Государь, примечавший внимательно все приёмы, первый подошел к тискам и смотрел, как вынимали медаль. Но в какое приятное удивление пришел монарх, когда он, взяв от начальника монетного двора золотую медаль, вынутую из тисков, на одной стороне оной увидел весьма похожий свой грудной портрет, а на другой стороне весьма лестное приветствие в эмблематическом изображении, представляющем реку и летящую славу, с надписью: Crescit eundo (т. е в течении возрастает). Он стоял некоторое время удивляясь этой не ожидаемой медали, рассматривал ее пристально, переворачивал несколько раз и наконец показав ее своим спутникам, сказал им по-русски: «это я, точно я». Потом продолжали тискать эту медаль и знатнейшим из царской свиты поднесено было по золотой, а прочим по серебряной медали. Эмблематическое изображение изобретено было наперед и штемпель сделан был, как скоро получено было из Голландии известие, что Государь намерен ехать в Париж и без сомнения будет там осматривать всякие заведения.
Его Величество имел эту, столь ему понравившуюся медаль всегда в своем кабинете; а по смерти его отдана она в кабинет Санкт-Петербургской Академии Наук, где и поныне хранится в драгоценном собрании Российских медалей.[21]
16. Старание Петра Великого узнавать все полезное.
Земледелие было одним из важнейших предметов попечения мудрого Российского монарха. Где только мог он заметить что-нибудь служащее к поправлению оного, или что-нибудь вообще до экономии касающееся, никогда не уклонялось то от его внимания.
На путешествиях своих по Германии, Голландии и Франции часто выходил он из коляски, посмотреть на полевую и домашнюю крестьянскую работу и сам разговаривал с мужиками. Часто входил он в крестьянские дома и шалаши, осматривал их жилища, земледельческие орудия и до хозяйства касающиеся распоряжения, приказывал иногда на месте срисовывать некоторые вещи, и записывал свои примечания в записной книжке, которую всегда носил с собою; особенно же делал всё это на почтовых станциях, между тем, как переменяли лошадей.
На обратном путешествии из Парижа, проезжая через одну деревню, увидел он в небольшом садике работающего человека, который одет был не по-крестьянски. Государь приказал спросить о сем трудолюбивом человеке, и узнав, что то был деревенской священник, пошел к нему в сад, который насажен был множеством самых лучших и плодовитых деревьев и замыкался почти целою рощею шелковичных деревьев, которыми также дом его и двор вокруг были усажены. Государь разговаривал с ним более получаса о садовой и полевой его работе, и между прочим узнал от него, что большую часть сих шелковичных и других плодовитых деревьев сам он насадил и выростил. Государь спрашивал у него, от чего это происходит, что он будучи священником, сам должен работать и помогают ли ему прихожане его в работе? «Весьма редко, Государь мой, отвечал священник; у них по большей части и своей работы так много, что мало им остается времени; а мне должность моя оставляешь столько времени, сколько потребно для полевой и садовой моей работы; и когда Бог дает хорошую погоду и я работаю прилежно, то получаю в год нисколько сот ливров за плоды и шелк, которые продаю. Таким образом могу я жить лучше, нежели малым содержанием, какое получаю от моего прихода. Российскому монарху весьма приятно было слушать сего доброго священника; он записал в своей книжке его имя и название деревни, и с удовольствием говорил своим спутникам: «Вот добрый человек! он сам достает себе своими трудами вино и сидр и сверх того ещё наличные деньги. Напомните мне о нём, когда мы возвратимся в наше отечество. Я постараюсь заставить и наших деревенских попов также работать, чтоб и они полевою и садовою работою доставали себе хлеб, пиво и квас, и могли бы жить лучше, нежели как ныне живут в праздности.[22]
17. Удивительная любовь Петра Великого к своему государству и отечеству
Известно свету, что сей великий монарх совершенно преобразил Российское государство, и через восстановление регулярного войска и сильного флота, чрез введение лучшего воспитания благородного юношества, учреждения многих для своего государства в рассуждении внешней торговли доходных заводов, художеств и наук, оное очевидно вознес, соседственным государствам сделался страшным и во всех частях света знаменитым; известно и то, сколько печалей нанес ему сын его Алексей Петрович, которого он почел неспособным наследовать и совершенно от престола отрешил. И так он по одной любви к отечеству исключил родного своего сына из наследства, чтоб некогда при его восшествии не рушилось сие сильное и великолепное здание государственного его правления, и просвещенные жители оного не ввернулись бы паки в прежней мрак неведения.
Еще ужаснейший опыт его таковой его ревностной любви к отечеству, в пользу коего сей отец отечества сам собою хотел пожертвовать, явствует из его в кабинете находящегося своеручного письма к Правительствующему сенату в Петербург из лагеря при Пруте 1711 года, когда он со своею армиею по несчастному случаю был 100 000 турками окружен и все дороги к привозу съестных припасов были ему пресечены. В сих опасных и почти отчаянных обстоятельствах, от коих он, по-видимому, никоим образом спасти себя не мог, кроме особенного чуда, пекся он больше об отечестве, нежели о себе самом, не взирая на то, что он видел пред собою очевидную опасность либо попасться в турецкий плен, или совсем погибнуть.
Как неустрашимый сей герой усмотрел минуту сей крайней и неизбежной опасности и почитал себя и войско свое погибшими, сел он спокойно в своей палатке, написал письмо, запечатал оное, позвал одного из вернейших своих офицеров и спросил его, подлинно ли он надеется пройти сквозь турецкое войско, чтоб свезти в Петербург депешу? Офицер, которому все дороги и лазейки того места были известны, уверял царя, что он совершенно надеется пробраться и чтоб его величество на то положился, что он благополучно достигнет Петербурга. Положась на такое уверение, вручил ему царь своеручное свое письмо с надписью «Правительствующему сенату в Санкт-Петербурге», поцеловал его в чело и только сказал: «Ступай теперь с Богом!»
Офицер в десятый день благополучно прибыл в Петербург и вручил письмо в полном собрании Сената. Но сколь ужаснулись собравшиеся сенаторы, как запершись в одну комнату и по прочтении своеручнаго царского письма нашли следующее в оном содержание: «Уведомляю вас чрез сие, что я со всем моим войском без нашей вины и ошибки, но только чрез ложно полученное известие в четверо сильнейшим турецким войском таким образом окружен и столько дороги к привозу провианта пресечены, что я без особенной Божеской помощи ничего, как совершенное наше истребление или турецкий плен предусматриваю. Ежели ж случится последнее, то не должны вы меня почитать царем, вашим государем и ничего не исполнять, чтобы до ваших рук ни дошло, хотя бы то было и своеручное мое повеление, покамест не увидите меня самолично. Ежели же я погибну и вы получите верное известие о моей смерти, то изберите между собою достойнейшего моим преемником».
Подлинник внесенного здесь письма находится в кабинете Петра Великого при Санкт-Петербургском императорском дворе между многими другими своеручными письмами сего монарха и был многим знатным особам показыван от приставленного к сему кабинету надзирателя князь Михаилы Михайловича Щербатова.[23]
18. Любовь Петра Великого к хорошим картинам
На втором своем путешествии, в 1716 и 1717 годах, Государь изъявил любовь свою к картинам и хороший вкус в оных. В Амстердаме освещал он славнейших в то время живописцев, и часто по целому часу с особенным удовольствием смотрел, как они работали, разговаривал с ними о произведениях их искусства и довел вкус свой в знании картин до немалой тонкости. Фламандские и брабантские картины предпочитал он всяким другим и собрал множество оных работы славнейших мастеров. Рубенс, Ван-Дейк, Рембрандт, Ян Штейн, Ван-дер-Верф, Лингельбах, Берггейм, Миерис, Вуверман, Брейгель, Остаде, Ван-Гуйзум, и проч. были его любимцы; особенно же любил он картины, представляющие морские виды и корабли. Отменно уважал он картины славного Адама Сило, который сперва сам был корабельным капитаном, а потом с великим успехом посвятил себя живописи и весьма прекрасно писал морские виды и корабли, особенно же лучше всех других художников он изображал корабельные снасти с крайней точностью и правильностью. И потому Петр Великий почитал картины его полезными и украсил по большей части ими Комнату перед своею спальнею в Петербургском летнем дворце. Также и в Петергофе, где Государь завел первую картинную галерею, состоящую из одних нидерландских картин, во дворце супруги своей, называемом Мон-Плезир, Силовы изображения кораблей и морских видов занимали главные места.