Я, конечно, не стерпела. Закипела во мне кровь армавирская. Подхожу к пикетчикам и говорю во весь голос: «Ну, суки нанятые, сколько вам сребреников заплатили?!» А они заблеяли: «Мы сторонники демократии, мы по убеждениям, мнение своё выражаем!» (Евреи по убеждениям куда-то пойдут, на холод март месяц был В защиту косоваров, мусульман, кстати Не смешите людей!) Ну, и стала я напротив этой кучки иуд собирать анти-митинг в поддержку Сербии. И, знаешь, народ откликнулся. Быстро человек двадцать набралось из прохожих и зевак. И мы начали скандировать: «Иу-ды! Иу-ды! По-зор! Поз-ор! А-ме-ри-ка убий-ца!» А поскольку правда была на нашей стороне, получалось зажигательно, азартно, и ряды наши стали потихоньку расти.
Тут западные камеры бросили коллаборационистов и начали нас снимать. Да ещё на двух языках (английский, немецкий), я стала им объяснять, что, мол, господа журналисты, не участвуйте в распространении провокативной лжи, народ России против бомбёжек Сербии, мы проклинаем фашистский режим в Америке, соглашательство дебила Ельцина и олигархической верхушки, захватившей власть в стране. Пока я так вещала, иуды вызвали милицию мол, нам мешают санкционированную акцию проводить! А один из продажных митингантов пролез ко мне, пристроился за спиной с плакатиком. То ли это стукач был сведения собирал, то ли он хотел, чтобы его, а не меня, в камеру показывали. Эксгибиционизм духовного содержания. Ну, я вещаю, и вижу боковым зрением, что он ко мне присоседился. И я раз! рванула рукой его плакат! На две части. А милиция только и ждала повода они меня цап! За «нанесение вреда имуществу митинга», «хулиганство» и тому подобное. И потащили меня в воронок!..
Ну, что тут началось! Это же «экшен»! Камеры снимают, фотоаппараты вспышками слепят, корреспонденты лопочут в микрофоны, газетные журналисты с блокнотиками бегают, толпа ревёт! Я кулаком потрясаю: «Сербия мы с тобой!» А милиция меня корректно, почтительно тащит как же, такое стечение прессы. Кстати, нормальные ребята попались, мы с ними потом чаёк попили в отделении, они протокол составили и отпустили меня с миром. Даже не оштрафовали.
И вот, прикинь, через столько лет всплывает фотография с этого митинга
Ничто на земле не проходит бесследно. Фотокор подумал: не пропадать же добру! и я не могу сдержать смеха, представив Анечку, читающую статью о своей криминально-олигархической жизни.
Ага. А я так расстроилась сначала. Сволочи, думаю, беспринципные. Папу моего разволновали, чуть до сердечного приступа не довели. Хотела на них в суд подать
в Гаагский трибунал.
Да. Но неохота связываться с этой волокитой. Хотя, может, еще и подам. Вот, Васичку выгоню, и займусь продажно-клеветнической прессой Потому что весь Армавир на ушах кого ни встречу, все спрашивают «как жизнь?», но спрашивают опасливо и глаза отводят. Скажут: неизвестно, что у неё на уме, еще «закажет», или в асфальт закатает. Не буду же я всем бегать, объяснять, что и как
Слушай, говорю я, а представляешь, если бы газета о твоих проделках в бутиках попалась бы на глаза не папе, а Васичке?
И мы хохочем, представляя эту сцену. Потом Анечка вздыхает:
Васичка у меня ревнивый, это правда. Весь день лежит, ничего не делает, а вечером начинает названивать. «Ты где? Когда будешь? Почему на электричку опоздала?» Приревновал меня к коллеге, его тоже, кстати, «Васичкой» зовут. Тот мне свою брошюру подарил по молекулярной биологии. Там одни формулы. Мой надулся: «Что это такое? Ничего понять не могу». Это ж не зайчики с морковкой! Учится, говорю, надо было в школе. А он: «Ты учёная, а с неучёным живёшь!» Тоже правда А я вчера в Госдуме была, там экспертов собирали по экологическому законодательству. Разговор пустой совершенно. Я уж думала, день совсем пропал. Напоследок, правда, набрала два пакета газет. Их там бесплатно выкладывают в специальные корытца. Кто хочет, берет. И я взяла себе «Парламентскую» и ещё что-то
Неужто Васичку эта пресса интересует! Да ещё в таких количествах? Или вы её бесплатно по Мамонтовке разносите?
Да нет, Вася газетами печку протапливает. Лето дождливое, домишко дырявый, холодно. Гламур, я заметила, плохо идёт краски много, копоть от него, грязь. А парламентская пресса в самый раз. Идет по своему прямому назначению. Потому как ты помнишь «из искры возгорится пламя»
Новогодняя ночь
Я мужчина пожилой, старый алкоголик, можно сказать. Пью, потому как уверенней себя чувствую в хмельном состоянии. Мир после двух-трёх рюмок улучшается волшебно: всё становится разноцветным, праздничным, чувства обостряются, как в молодости. Раскованным становлюсь, остроумным женщины от меня в восторге (мне так кажется, во всяком случае).
На исходе советских лет преподавал я в спецшколе, детишек учил. Была у меня одарённая ученица Ксения Лапко. Девочка из интеллигентной семьи, тоненькая, светленькая, глазищи голубые чашки, умные-умные. Родители на неё дышать боялись, мечтали вырастить из неё гармоничного человека: Ксюша и балетом занималась, и рисованием, и катанием фигурным. Чистота в ней была необыкновенная, обаяние, доброта. Замечательная девочка: глубокая, нравственная.
С отцом её, Игорем, я дружил со студенческих лет. У нас было общее увлечение: байдарочные походы, песни у костра, альпинизм. Мы с юности заразились романтикой ждали лета, чтобы с рюкзаками в Карелию, полюбоваться высоченными соснами, устремлёнными в синее небо, или на Байкал, припасть к его священным водам, или в горы покорять вершины, парить над миром, побеждать себя, земное притяжение.
Ксения выросла, таланты её развиться не успели она в восемнадцать лет вышла замуж по страстной любви, одного за другим родила четырёх детей. Муж её в «лихие 90-е» разбогател, развернулся. Не буду называть его фамилию он в России человек известный, на заре своего «бизнеса» был близок к солнцевским бандитам. А теперь он государственный муж, респектабельный господин из высшего общества, занимается благотворительностью, помогает молодым талантам музыкантам, художникам. Денег у него вагон. Ксения часто путешествует по миру с детьми, к светской жизни она равнодушна. А Игорю и его жене Зое благодарный зять выстроил дачку в Подмосковье.
И вот старый друг позвонил мне перед Новым годом, говорит: «Приезжай, посидим у камина, встретим праздник вместе. Что ты один будешь куковать?» (Знает, что с женой я развёлся из-за моей пьянки, денег нет откуда они у пенсионера-забулдыги, и вообще, у меня «всё в прошлом» как у двух старушек на картине с таким же названием.)
Прислал мне Игорь к подъезду иномарку с водителем, двинулись мы за город. Въезжаем в элитный посёлок, возле шлагбаума охранник в камуфляже с автоматом. Я хмыкнул: вот, мол, как от народа его радетели отгораживаются!.. Водитель смолчал, включил мне радио классическую музыку, чтоб не раздражался я, значит. Едем, улица узенькая, по обе стороны многометровые бетонные заборы. Да Ну, правильно, зачем соседям чужое добро видеть?!
Вот и дачка Игоря. Ого-го!.. Сколько я не считал, пять этажей получалось. И один подземный ещё там гараж с подвалом.
Вошел внутрь охи, ахи, «давно не виделись!..» Постарел Игорь, лицо бледное, круги под глазами. Я тоже, понятно, не Фанфан-Тюльпан хотя раньше меня с ним и сравнивали. Глянул на себя в зеркальную стену: бодрый старикашка, наполовину лысый, в сером костюме с Черкизовского рынка (первый раз за три года приоделся всё повода не находилось).
Сели в каминной большая зала, огонь потрескивает, ёлочка огоньками мигает, шкуры на полу лежат, лосиные и оленьи рога по стенам ветвистые тени отбрасывают, в центре стол круглый («Натуральный дуб!» похвастал Игорь), Зоя в праздничном платье соболя на плечах. Три официанта в белых перчатках вокруг нас хлопочут: один вино подливает (из французских погребов, сумасшедших денег стоит), другой осетрину несёт на вертеле, третий соусом потчует
Пошла у нас застольная беседа вокруг Ксении, понятно, других-то общих тем нету; где она сейчас (кажется, в Греции) и как жизнь у неё ладно сложилась, правда, рисование и музыку она совсем забросила, но женское ли это дело творчество Жалко, конечно, что внуков она дедушке и бабушке редко показывает, но зато дети с ранних лет повидают мир, порадуются новым впечатлениям. «А мы что видели?!» Я подумал: а как же романтика, Домбай, Кандалакша и Листвянка, но промолчал из вежливости, дабы не разрушать семейной идиллии.
Я человек не жадный на еду, но чтобы не обижать хозяев, попробовал я всяческих блюд заморских продукты из дальних краёв привезены и специально нанятым поваром настряпаны. Хозяева угощают, видно, что от души. А мне, честно скажу, скучно с ними. Затосковал по своей компании: сейчас ребята, поди, у гастронома уже вовсю праздник встречают, разливают по маленькой Душевно, на природе! А Игорь парень чуткий, заметил во мне перемену, говорит: «Давай выйдем, пройдёмся по свежему воздуху, чего сидеть!»
А ночь была Бархатная, тихая. Снег искристый. Сугробы голубые. Перед Новым годом над Москвой ледяной дождь пролился, деревья от подошвы до макушки в ледяном панцире, в каждая веточка в чистейшем хрустале. Глянешь на аллею красота неземная, фантастическая; и тут же себя одёрнешь а сколько деревьев погибнет, рухнет под тяжестью льда, замёрзнет дышать-то им нечем!
Игорь меня по дорожке тащит, к фонарному столбу кованому: «Сейчас увидишь!» Стал в сугробе рыть, откопал четвертинку, из кармана две конфетки замурзанные вытащил. Подмигивает: «Мне Зоя не разрешает крепкое, я прячу от неё. Выпьем?»
Пижонит, под народ подделывается, мол, я могу и по-простому, из горла, хоть у меня три официанта за столом прислуживают. Слаб человек не отказался я. Игорь приободрился: «А помнишь, как мы жили, как за котлетами по 7 копеек в очереди стояли?» Я киваю. Он хорохорится: «Сейчас ткни пальцем в глобус куда хочешь, туда и полетим. Хоть завтра. Мировое турне. Мы же мечтали джунгли Амазонки посмотреть!»
Нет, говорю, поздно мне на Амазонку. Ничего не хочу.
Думаю: друг мой старый, какую туфту ты гонишь! Мы же пятьдесят лет знакомы, вместе и за котлетами стояли, и последний сухарь в походах делили, и к девчонкам в общежитие лазили, и театр на Таганке штурмовали, и забугорные «голоса» слушали, и в стойотрядах вкалывали
Игоря развезло, он меня стал за грудки хватать, задираться:
Ты мне завидуешь, да? Ксении повезло, при чём тут я?!
Дурак ты, говорю я ему. Чему завидовать? Ну, сидите вы за забором, знать из себя изображаете. А страна-то голая из-за вас, уродов! По миллиону человек в год вымирает. Очнись, глянь вокруг себя, чмошник! Красота ваша мёртвая, как эти деревья, в лёд закованные. Весна наступит кругом сучья чёрные. А Ксения Я как представлю дочь твою чистую, непорочную, как она в одну постель с этим Каином ложится, вынашивает в себе детей его, мне страшно становится! Ради чего такие жертвы?! Из-за денег? Ксения не такая, чтобы за тряпки и побрякушки продаться. Ради любви? Поди, давно прозрела, поняла, кто рядом. Значит, из-за детей терпит, мается; надеется из них людей вырастить
Он отстал от меня. Потом заплакал. «Я, говорит, про это стараюсь не думать. От меня ничего не зависит. Зять мне фирму купил научно-популярный журнал. Водитель привозит на работу, я достаю из сейфа бутылку и пью по рюмке в час. По пятьдесят грамм. Спать стараюсь пораньше лечь, чтобы Зоя не ругалась. Вот такая у меня жизнь. А Зоя купила на свои честные деньги избушку на Оке (по сравнению с нашей дачей это тьфу, сарай), уезжает на лето, ходит там по грибы-по ягоды».
Я усмехнулся: у богатых свои причуды, Игорь четвертинку под фонарём закапывает, Зоя «народную жизнь» изображает Я-то им зачем?! Для «экзотики»? Вот, мол, с бедняком Новый год встретили, благотворительный ужин провели.
Игорь уже успокоился, даже вроде и протрезвел. Стал меня просвещать:
Я в своём журнале фактически ничего не делаю, так, иногда статейку какую прочту. Одна заметка меня заинтересовала: в Израиле учёный антихриста по атомам собирает.
Зачем?
К концу света готовится. Он раньше трупы замораживал, чтобы оживить их через триста лет.
«Допился до белой горячки», думаю. А вслух:
Я атеист, ни во что не верю.
Правда? Игорь так обрадовался, будто вместо одной зарытой чекушки две нашел.
Ничего «там» (я дёрнул головой вверх, показывая на небо) нету. Я своим друзьям-ал кашам неоднократно эту теорему доказывал. Так что живи спокойно, не рыпайся. Расслабься, и получай удовольствие в своём тереме. Кому что на роду написано, то и сбудется: судьбу не проведёшь.
А про себя подумал: «Всё равно, Игорь, ты чмошник, прихвостень криминального капитала».
Вышло, вроде как я батюшка и грехи ему отпустил. Да мне не жалко всё ж таки человек катал меня на машине, кормил, поил, развлекал, да ещё и кусок жареной индейки с собой завернул.
Ну, за сим мы и расстались. Водитель повёз меня домой (бедняга, Новый год в гараже встретил). На обратном пути я ему язык развязал. Рассказал: «Нормальные хозяева, хотя и с причудами. Но главное, платят в срок, жалование не зажимают».
Вот такой у меня праздник вышел.
Вечером отварил я картошечки, огурчик солёный достал из банки, старой подруге позвонил, поздравил её с тем, что дошкандыбали мы с ней своими мозолистыми варикозными лапами до нынешних дней. Потом стал петь в трубку:
Ой, матушка, грустно мне,
Боярыня, скучно мне
Пел всласть, почти выл, и чем больше пел, тем веселей мне становилось: живём, хлеб жуём!
Ненаписанное интервью
Виталя Канавкин, редактор отдела культуры нашего «Глобуса», просто бредил книгами писателя Солоухина. «Нет, хватал он меня за руку в коридоре, ты послушай!» и гнал наизусть какое-нибудь солоухинское описание природы, застолья или женщины. Память у Витали изумительная, читает он с выражением, с завываниями, как радиоартист. В таких случаях я не знала, как вырваться. Канавкин цитировал, комментировал, закатывал глаза, впадал в нервное возбуждение, сходное с морфиническим; так проходил час, начинался другой Спасением было одно если в коридоре вдруг появлялась новая жертва, потенциальный слушатель. Тогда Виталя ослаблял цепкость захвата, и я малодушно скрывалась в своей комнате.
Канавкин личность незаурядная. Душа его полигон страстей, воплощение закона единства и борьбы противоположностей. Мать у Витали русская, отец еврей.
Ну ты посмотри, какой жид! Типичный, местечковый жид, философски рассматривал себя Виталя, стоя перед зеркалом в моем кабинете. При этом он выпячивал небольшое, яйцеобразное пузцо (вообще он был тощий, как щука), отквашивал нижнюю губу, нос его характерно загибался, глаза приобретали скорбную влажность, и в целом он действительно походил на гримированных евреев из театра Марка Захарова.
Пейсов не хватает, ехидничала я. С национальным вопросом у нас было все в порядке.
Ваши-то вчера опять номер выкинули, говорила я Витале после выходных, пересказывая очередную телепроказу, добром не кончится, ищете все приключений на свою библейскую голову!
Канавкин хихикал, как человек, застигнутый в момент вынашивания аморальных мыслей, и соглашался. Иногда, правда, его реакция на проделки соплеменников была бурной:
Иуды! орал он. Суки! голос его становился выше. Гореть всем в огненной геенне! Виталя был крещеный и верующий.
Но журналистская работа есть процесс творческий, разногласия в нем неизбежны. Редко раз или два в год мы с Виталей крупно ссорились. Канавкин мгновенно переносил стилевые, жанровые или организационные нестыковки на национальную почву.
Антисемитка! истерически топотал он в коридоре перед моим кабинетом, при этом представители всех национальностей, населявшие нашу редакцию, панически захлопывали двери. Наступала могильная тишина. Виталя продолжал бесноваться: