Но подобные шуты появлялись не только во время пиршеств, а даже и жили в домах римских богачей и были тесно связаны с их домашней жизнью. Дионисий Галикарнасский[13] рассказывает, что «шуты и скоморохи фигурировали и в похоронных процессах; они всегда шли за плакальщицами и флейтистами. Римские вельможи часто окружали себя целою толпою таких фигляров и скоморохов. Так Плутарх[14] рассказывает о Сулле, который почти всю свою жизнь проводил в обществе шутов и фигляров, подражая их, коверканьям и шуткам. Точно также и Антоний любил окружать себя шутами и всегда с большим торжеством справлял их свадьбы. Так на свадьбе своего знаменитого шута Гиппиaca, Антоний бражничал целую ночь и так много пил вина и ел говядины, что на следующий день с ним чуть не сделалось рвоты на Форуме, в присутствии собравшегося там народа. Когда Антоний сделался триумвиром, то, по словам Плутарха, на него не могли смотреть без негодования: он часто закрывал двери своего дома полководцам и послам, а отворял их скоморохам и шутам, с которыми предавался всевозможным кутежам. Позднее, когда Антоний отправился в Азию, чтобы собрать там деньги, обещанным легионам, то ходил в каждый город этой части света в сопровождении целой толпы азиатских фигляров и балагуров, которые, по мнению Антония, во многом превосходили своих собратьев, привезенных триумвиром из Италии.
Мы можем привести множество примеров подобного рода, так как обычай держать у себя шутов, берет свое начало из самой глубокой древности, продолжался в средние века и даже в начале новой истории.
Одним из самых знаменитых шутов древности был известный баснописец Эзоп. Конечно, очень многие считают Эзопа мифическим лицом, но мы положительно говорим, что Эзоп существовал; даже хорошо известно, что этот древний баснописец родился около 620 года до P. X. и умер в 500 г. до P. X. Плануд, греческий монах, живший в XI столетии после P. X., написал «Жизнеописание Эзопа», которое перевел Лафонтен и поставил вместо предисловия в начале своего «Сборника Басен». Плануд говорит, что Эзоп был фригийский[15] раб и отличался отвратительным безобразием и уродливостью. Природа даже отказала ему в употреблении языка; но впоследствии, как рассказывает Плануд, Фортуна возвратила ему дар слова в награду за совершенное им доброе дело. Лафонтен привел нам массу анекдотов об Эзопе, некоторые из них очень остроумны и занимательны; от других же веет каким-то ребячеством и детской наивностью. Эзоп был в рабстве у многих хозяев и последний из них был Ксанф. У него Эзоп исполнял должность домашнего шута или морозофа, т. е. безумного мудреца, который говорил философские сентенции и кроме того, часто выводил своего господина из разных затруднений.
Однажды Ксанфу вздумалось угостить своих друзей и он приказал Эзопу купить на рынке самых лучших припасов для обеда. Эзоп купил только языки и приготовил их к обеду под разными соусами: гости сначала хвалили кушанье, а потом уже стали и морщиться. Ксанф рассердился, позвал к себе фригийца и гневно сказал ему:
Я приказал тебе купить на рынке самых лучших припасов, не так ля?
А что может быть лучше языков? возразил Эзоп. Язык это главное связующее начало гражданской жизни, орудие истины и разума, ключ к наукам. Язык воздвигает целые города и содержит их в стройном порядке. Язык научает, убеждает, руководит массами людей. Наконец, языком мы прославляем богов.
Хорошо, сказал Ксанф, теперь завтра приготовь мне самый дурной обед, ко мне придут те же гости и я хочу их позабавить.
На другой день Эзоп опять приготовил обед из языков и мотивировал это тем, что «язык это самое худшее зло на свете. Благодаря языку, на земле происходят и споры, и брань, и раздоры, и войны. Если язык орудие истины, то, в то же время, он и орудие лжи и клеветы. Если, с одной стороны, язык восхваляет богов, то с другой, он часто и богохульствует. Конечно, все согласились, что фригиец был совершенно прав.
Однажды, Ксанф, пируя со своими приятелями и учениками, опьянел до такой степени. что сам не помнил о чем говорил; так он побился об заклад с одним из своих учеников, что может выпить все море: на другой день, когда он очнулся от опьянения, то, вспомнив о своем безумном закладе, не знал, что делать; но тут находчивый Эзоп дал ему xopoший совет и Ксанф выпутался из своего затруднительная положения.
Когда наступил день, назначенный для выполнения заклада, все жители Самоса столпились у берега моря, чтобы посмотреть на посрамлениe философа. Тот из его учеников который бился с ним об заклад. явился с торжествующим видом, так как хорошо знал, что победа останется за ним.
Ксанф явился также совершенно спокойный и, обратись к толпе, сказал:
Я, действительно, бился об заклад, что могу выпить все море, но, в данном случае, я не принимал в расчет рек, которые в него впадают: пусть мой противник отведет реки и тогда я приведу в исполнение то, что обещал.
Bcе удивлялись находчивости Ксанфа и стали восхвалять его ум, благодаря которому, он с честью выпутался из такого затруднительного положения. Ученик Ксанфа признал себя побежденным и стал просить прощения у своего учителя, которого толпа проводила до его дома, выражая ему свой восторг громкими криками.
Существуешь масса анекдотов об Эзопе, многие из них, конечно, искажены или прямо выдуманы, как например, то, что будто бы Эзоп отличался страшным безобразием и уродливостью. Так, один ученый XVII столетия Бошэ де Мезириак в своей критнке на труд Плануда вероятно, Лафонтен не знал о существовании этого труда, хотя уже он к существовал в то время, когда французский баснописец выпустил свой сборник очень строго судил о сочинении греческого монаха. Мезириак говорит, что он решительно не понимает, откуда Плануд мог выкопать, что Эзоп был уродлив и безобразен, так как об этом ничего не упоминается у древних авторов. Мезириак отвергает и то предание, что Эзоп был косноязычен[16]. «Не следует верить, говорит автор, всему тому о чем рассказывает Плануд относительно того времени, когда Эзоп служил у Ксанфа; он влагает в уста этого фригийца такие дерзкие и бессмысленные слова, что знаменитого баснописца скорее можно принять за шута или скомороха, чем за серьезного философа. Я вполне уверен, что это все только пустая болтовня, которую Плануд выдумал для забавы детей».
Несмотря на всю суровость подобной критики, все же следует допустить, что Эзоп во все время, как он находился в услужении у различных хозяев, был их советчиком, высказывая им свое мнение, под формою шутки; подобные советчики часто встречались в домах древней знати. Конечно, это была более высшая должность, чем должность обыкновенных шутов.
Вероятно, знаменитый баснописец именно и занимал подобную должность.
Глава II. Домашние шуты в средние века
Шуты в домах вельмож Шуты в домах духовных лиц. Празднество глупцов. Бродячие шуты. Атрибуты и одежда шутов
Домашние шуты, развлекавшие древних греков и римлян, пережили падение Западной Римской Империи. Мы их встречаем и в Средние века в замках, монастырях, при особах вельмож, аббатов, епископов: такие шуты не вымирали, они продолжали существовать, не смотря па запрещения королей и духовенства.
Следует, однако, признаться, что в эти времена невежества, когда развлечением считалась или охота или война, когда люди не видели никаких удовольствий и были погружены во мрак cyeвeрий и невежества, который тяготели над ними, как тяжелое бремя, шуты, конечно, представляли собою некоторого рода развлечение; их всюду принимали и они всюду являлись желанными гостями. В особенности, женщины любили слушать шутов. Но, действительно, жизнь в замках была очень скучна и однообразна. Представьте себе один из этих громадных мрачных замков, которыми была усеяна почти вся Западная Европа; эти замки были окружены глубокими рвами, через которые проходили по подъемным мостам, высокие стены с массивными воротами, возвышались вокруг всего здания, зубчатые башни замка виднелись еще издали, а под зданием находились ужасные подземелья. Конечно, жизнь за этими стенами казалась очень скучною и монотонною. Еще владелец замка имел кое-какие развлечения; он был занят охотой и войной: охранял свои владения, делал набеги на соседей или сам отражал их набеги; творил у себя в замке суд и расправу; но что было делать его жене? В то время еще турниры не вошли в обычай и развлечений не было никаких. Ей ничего не предстояло иного, как только взобраться на вершину башни и смотреть оттуда па окрестности, но в то время и окрестности не представляли ничего особенного; все было так тихо и монотонно: горы и леса, реки и долины. Еще не было трубадуров, которые так хорошо умели воспевать крестовые походы; не являлось красивого рыцаря, который скакал бы во всю прыть, по направленно к замку, прильнув к шее лошади. Конечно, при таком отсутствии развлечений, шут положительно являлся кладом; он умел и плясать, и скакать, выделывая такие уморительные прыжки: он пел песни смешные и забавные, играл на волынке или на флейте, знал столько загадок, поговорок, прибауток; рассказывал такие интересные сказки и побасенки; он один был причиною тому, что в этих громадных скучных залах замка раздавался веселый непринужденный смех. Шут всегда занимал более высокое место чем собака, обезьяна или орлик, которых благородные дамы кормили из своих рук, и которые служили им также развлечением.
Рис. 2. Шут (по рисунку Гольциуса)
Большей частью, такой шут походил на Эзопа, как им его изобразил Плануд. Чем более он был безобразен и уродлив, тем большим успехом он пользовался; и чем более хозяева замка ласкали и баловали такого шута, тем более его ненавидели пажи и прислуга; но за то и шуты хорошо умели мстить за себя, выбирая и пажей и прислугу мишенью для своих шуток и острот. Если какой-нибудь шут недостаточно хорошо знал свое ремесло, то ему давали учителя, который обязан был его усовершенствовать в этом искусстве. «Шут, живущий в знатном доме, говорит Жакоб в своем «Рассуждении о шутах французских королей», воспитывался с таким же старанием, с таким же трудом и такими же издержками, как и ученый осел К нему приставлялся наставник Он должен был заучивать прыжки, поговорки, прибаутки, песенки. Часто случалось, что если он дурно приготовлял свой урок, то его стегали ремнем и затем отправляли обедать на кухню, вместе с поварятами.
Taкиe шуты часто принадлежали к одному семейству, так как их ремесло переходило по наследству от отца к сыну; были даже целые династии шутов. Библиофил Жакоб, упоминая о Гильоме Бушэ, приводит при этом очень интересные подробности, Здесь речь идет об одном идиоте, появившемся на свет Божий.
«Этот слуга происходил из такого рода и из такой семьи, где все отличались глупостью и веселостью; кроме того, все те, которые рождались в этой семье, откуда происходил этот слуга, отличались также глупостью и оставались такими на всю жизнь; вся знать брала себе шутов из этой семьи, так что ее глава получал большие деньги. Подобное преимущество, конечно, унижает человеческое достоинство.
Рис. 3. «Похвала Глупости», из книги Эразма Роттердамского (Рис. Гольбейна).
Некоторые из этих шутов были, однако, люди с сердцем. Под их плащом шута билось действительно прекрасное сердце; это же сердце точно так же, как и сердце их повелителей, разрывалось на части от страданий. Трибулэ, которого изобразил Виктор Гюго в своей пьесе «Король забавляется», вовсе не похож на настоящего Трибулэ, как это мы докажем в следующей главе; но он может сойти за бессмертный тип тех шутов, которых, вероятно, было достаточно и которые, под тяготением всеобщего презрения или терзаемые какою либо печалью, должны смеяться по обязанности в то время, как их глаза, готовы были наполниться слезами, или когда их душа была исполнена негодования и отвращения!
Однако, шуты появлялись не только в замках знатных вельмож, но даже попадали во дворцы коронованных особ; здесь-то, быть может, появлялись наиболее замечательные шуты; но что еще более удивительно, что подобные шуты встречались и в монастырях; некоторые духовные лица любили развлекаться выходками шутов и скоморохов. Об этом факте упоминается в документах, собранных в XVIII столетии одним немецким юрисконсультом Гейнеке и бенедиктинцем Мартэном. Гейнеке упоминает об одном запрещении 789 года, в силу которого, духовным лицам не дозволялось держать шутов, охотничьих собак, соколов и стремянных. Однако, не смотря на все эти запрещения, шутовство и скоморошество не прекращалось.
Рис. 4. «Шут», из коллекции Геннена.
Доказательством этому может служить «Празднество Глупцов», которое продолжалось до XVI столетия. Ученый дю-Тильо в одном из своих сочинений, изданном в Лозанне, в 1741 году и озаглавленном «Мемуары, которые могут служить для истории «Празднеств Глупцов» которые справлялись при многих Церквах» и, дает интересные подробности относительно этого странного обычая.
По дю-Тильо, празднество глупцов берет свое начало от Сатурналий, которые праздновались в Риме: во время этого празднества слуги надевали одежды своих господ и садились вместе с ними за стол, в воспоминание о золотом веке, когда все были равны. Когда язычники приняли христианство, то им было очень трудно отвыкнуть от этих празднеств, исполненных такого неподражаемого веселья. Епископы, для облегчения перехода из одной религия в другую, допустили в новой церкви такого рода празднества, во время которых причетники открыто совершали богослужение, как в древних сатурналиях, слуги садились за стол вместе со своими господами. Однако, подобное веселье скоро перешло границы приличия, так что духовные власти вскоре же и запретили подобные празднества. Св. Августин в своей проповеди «De Tempore» начале V столетия и Толедский Собор в 633 г. также запретили эти празднества, по это не имело ycпехa, потому что они все еще продолжались в течение нескольких веков. Праздник глупцов обыкновенно справлялся на святках и в особенности в день Нового Года. В кафедральных соборах, в день назначенный для этого праздника, причт выбирал из своей среды епископа Глупцов и посвящение его в этот сан сопровождалось целым рядом шутовских обрядов. Когда посвящение было совершено, то епископ Глупцов совершал богослужение с митрою на голове с посохом и епископским крестом в руках. В церквах, которые находились в прямой зависимости от папского престола, избирался не епископ Глупцов, а папа Глупцов; в монастырях избирался аббат или аббатиса. Замечательно то обстоятельство, что все эти папы, епископы и аббатисы дураков, пользовались своим недолгим, пребыванием в сане, и выбивали в свою честь медали и жетоны и даже чеканили (из олова или другого сплава) шутовскую монету со своими изображениями. Новоизбранного епископа, папу пли аббата, окружала целая толпа мелких причетников, переодетых в женские платья, в масках с гудками и волынками в руках. Вся эта толпа пела неприличные песни, кричала во все горло, ела колбасу и сосиски, словом, эти люди вели себя, как помешанные: они играли в кости, в карты, гоняли по всей церкви чад от кадильниц, в которые вместо ладана были положены обрезки старых подошв.
Рис. 5. Свинцовый жетон Патриарха невинных
Этот праздник заканчивался катаньем в навозных телегах по всему городу, причем клирики потешались тем, что бросали горстями навоз в прохожих.
В некоторых епархиях, в особенности в Рейнской, многие епископы принимали участие в особого рода увеселениях, которые назывались, как и во время Горация «Декабрьской свободой». Этот факт хотя и кажется уже слишком странным, но тем не менее, он подтверждается многими документами, собранными дю-Тильо в его мемуарах.
Однако, не следует думать, что этот праздник глупцов одобрялся только наиболее молодыми и наименее серьезными духовными лицами. Один ученый, по словам Герзона[17], даже поддерживал такого рода мнение, что подобная церемония была так же приятна Богу, как и празднование Благовещения Пресвятой Девы.
В некоторых местностях праздник глупцов соединялся с праздником ослов или с разными другими увеселениями; это доказывало, что в средние века, церковь не всегда предавала шутовство анафеме. К празднику глупцов присоединялся тоже еще и праздник ветвей, состоявший в том, что причетники целой процессией отправлялись 1-го мая в лес епископа. На обратном пути они шумели и кричали, заставлял одних прохожих прыгать через помело, а других танцевать и петь. Такая балагурная церемония продолжалась от 28 го апреля по 1-е мая. В промежутках между службами каноники играли в кегли, под сводами церкви или давали там представления и концерты.
Но еще было хуже того, когда один каноник, по имени Бутейль, который около 1270 г. установил особого рода службу, называемую «obit»[18]; он ставил на клирос пять бутылок вина для певчих, принимавших участие в этой службе. С тех пор, во время этого празднества певчие постоянно напивались допьяна. Во время питья вина певчие пекли еще особого рода пирожки, которые назывались мордобойки (casseinuseaux); их называли так потому, что тот, кто подавал такие пирожки, грубо бросал их в лицо другим.