О детстве бабушки Молли я знаю тоже совсем немного. Она была старшей из шести детей и воспитывалась чрезмерно строгой и бескомпромиссной нарциссической матерью. В качестве бабушки она была мягкой, покорной и чувствительной созависимой, как и ее отец. Из-за того, что Молли была замкнутым человеком, возможно, преследуемая чувством стыда, она не раскрывала фактически никакой информации о своем детстве (хотя я неоднократно просил ее поделиться воспоминаниями!).
До встречи с Максом у Молли было мало опыта в отношениях. Большинство ее решений, включая выбор мужчин, строго контролировались ее матерью. Когда Молли встретила очень красивого, очаровательного Макса Розенберга, она влюбилась в него по уши, как и многие женщины. Я предполагаю, что их отношения развивались очень быстро, что вполне ожидаемо, когда одинокая, управляемая и слабая молодая созависимая женщина встречает обходительного и галантного мужчину своей мечты. Это был синдром человеческого магнетизма, случившийся примерно в 1929 году. Отец сказал мне, что он искренне считал, будто мой дедушка заинтересовался моей бабушкой и женился на ней, потому что она происходила из состоятельной семьи, обладавшей большим количеством недвижимости.
Ида открыто осуждала и была враждебно настроена по отношению к Максу, которого, как говорил мой отец, она видела насквозь. Как и другие патологические нарциссы, она могла быстро индентифицировать психологически схожих с ней людей. Несмотря на попытки Иды запретить Молли встречаться с Максом, двое несчастных влюбленных сбежали через шесть месяцев после знакомства. Спустя приблизительно три месяца был зачат мой отец. Через полгода после рождения ребенка Молли подала на развод, потому что Макс жестоко обращался с ней, а затем и вовсе бросил семью. Молли сказала моему отцу, что Макс не был заинтересован в том, чтобы держаться за нормальную работу, дабы обеспечивать свою семью. В то время как обстоятельства, предшествовавшие разводу, оставались тайной, исчезновение Макса из жизни моего отца ей не было. Моему папе пришлось ждать переходного возраста, чтобы впервые встретиться с отцом, и в дальнейшем он виделся с ним лишь четыре раза.
Будучи молодой разведенной женщиной с новорожденным ребенком на руках, Молли была вынуждена быстро выйти на работу, где она трудилась по шесть дней в неделю. У нее не было иного выбора, кроме как доверить заботы о ребенке своей жестокой и черствой матери. Хотя Ида нехотя и взяла на себя эту обязанность, она никогда не стеснялась выражать свое недовольство и злость по этому поводу каждому, кто находился в пределах слышимости.
Травма привязанности моего отца
Какой бы сложной и совершенно невыносимой ни была Ида для большинства окружающих, это не сравнится с тем, в какой степени она была жестокой по отношению к моему отцу, которого она часто называла «ребенок дьявола». По мнению Иды, ее внук постоянно и безнадежно «портил вещи» просто потому, что он являлся носителем того же ДНК, что и его отец. Она не могла видеть моего отца за своей пеленой ненависти к Максу и своим недовольством в связи с необходимостью заботиться о его ребенке.
По словам моего отца, Ида ненавидела его за биологическую связь с Максом. Еще больше усугубляло ситуацию то, что внешне они были очень похожи. Отец вспоминал, как Ида постоянно бранилась на немецком, чтобы высказать все, что она думает о нем и Максе, которого он никогда не видел. Очевидно, что никто в семье не мог остановить дурное обращение Иды с внуком: она была слишком властной, и ее все боялись. За неделю до смерти моего отца я попросил его рассказать о тирании, которой он подвергался. Он сказал мне, что на протяжении всей жизни его регулярно посещали ужасные навязчивые воспоминания о жестоком обращении Иды с ним. Он даже проронил слезу, что было достаточно ярким выражением чувств для моего обычно безэмоционального отца.
Некоторые из самых приятных детских воспоминаний моего отца были связаны с добротой и любовью, которые он получал от своего дедушки Руби и своих трех дядюшек. Они очень его любили. Несмотря на бессилие Руби защитить своего внука, мой отец помнит его как самого замечательного человека, которого он когда-либо знал. Грустно и печально, что любовь его матери, дядюшек и дедушки не смогла ничего сделать с травмой, причиненной жестокой бабушкой.
Хотя у него не было возможности проводить с матерью столько времени, сколько ему бы хотелось, он вспоминал, что у них были невероятно близкие отношения. Он идеализировал Молли, которую обожал до самой ее смерти. Он всегда считал ее своим лучшим другом. Кстати, мой отец однажды рассказал мне историю о том, как он был в больнице, когда ему должны были удалить миндалины. Врач вышел в комнату ожидания и спросил, нет ли у Молли куклы моего отца, потому что он плакал и требовал «свою Молли». Хотя истории об удивительно близких отношениях моего отца с Молли внешне кажутся теплыми и добрыми, они имеют поразительное сходство с тем, что часто определяют как эмоционально инцестуальные[5] отношения родителя и ребенка. Это стало еще одной причиной возниковения у него травмы привязанности.
Мой отец также страдал от социофобии и депрессии средней степени тяжести. Его биологические и связанные с окружением проблемы в детстве, в особенности ярко выраженная вербальная и эмоциональная жестокость, в дальнейшем вылились в личностные и связанные со взаимоотношениями нарушения психики. Любовь и нежность, полученные им от матери, дядюшек и деда, не могли излечить его от травмы привязанности, превратившейся в нарциссическое расстройство личности во взрослом возрасте.
Будучи ребенком и подростком, мой отец находил себе убежище в учебных занятиях, где он имел друзей. В 18 лет он сбежал от тирании бабушки и от ограниченных финансовых возможностей, поступив на службу в армию. Мой папа описывал четыре года, проведенные в Германии после окончания Второй мировой войны, как веселое время, ведь у него впервые в жизни появилась свобода, чтобы понять что-то о себе самом, о жизни и об окружающем его мире. Как и его собственный отец, он был достаточно привлекательным для дам. Я помню нескольно неловких ситуаций, когда мой папа хвастался своими победами на любовном фронте над «доверчивыми, эмоционально зависимыми и совершенно нищими» немецкими женщинами.
Четыре года спустя после своей демобилизации из армии мой отец окончил Иллинойский университет, получив степень бакалавра в области инженерии. Как и с армейскими историями, он часто хвалился тем, что имел несколько подружек, не являвшихся еврейками, на которых никогда не намеревался жениться. Когда он решил остепениться, он начал активно искать жену-еврейку. Помимо ее религиозной принадлежности, она должна была быть молода и привлекательна. Когда он выбрал мою маму, чтобы жениться на ней, он закончил длительные отношения, которые у него были с более взрослой женщиной нееврейского происхождения. Мало того, что он описывал свой разрыв с ней достаточно холодно и без каких-либо чувств, но он даже улыбался, рассказывая эту историю.
В 1950-х годах лучшим местом знакомств для одиноких евреев были танцы, спонсируемые синагогой. Когда мой отец впервые встретил мою мать, он холодно отверг ее, потому что ей было всего 16 лет. Моя мама с болью вспоминала, как он отказал ей и плавно перешел к заигрыванию с ее 18-летней подружкой. Два года спустя на тех же танцах они встретились во второй раз. Как только мой отец осознал, что она была совершеннолетней, он тут же включил режим обольщения. По рассказам моей мамы, он произвел на нее сильное впечатление, потому что был старше и казался более зрелым, харизматичным и привлекательным. Но что ей понравилось больше всего, так это то, что он был евреем, имел диплом инженера Иллинойского университета, работу, машину и возможность позволить себе собственный дом. Моя мама была легкой и достаточно сговорчивой добычей.
Мой папа безнадежно влюбился в мою мать из-за ее потрясающей красоты, невинности и готовности обожать и ставить его на пьедестал. Моя мать позволяла ему разыгрывать его фантазию о том, что он хороший муж, прекрасный отец и работящий кормилец семьи. В ответ мой отец давал моей матери жить в своей фантазии об обожаемой и порядочной жене, матери и хранительнице домашнего очага. Они не только нашли друг в друге эмоциональное убежище, но и получили возможность проиграть реалистичную сюжетную линию, в которой «парень встречает девушку, и они счастливы всегда и навечно», хотя это было лишь временным явлением. В реальности ни один из них не осознавал, какой одинокой была его вторая половинка, или то, насколько каждый из них нуждается в браке, несмотря на попытки сбежать от него. Их уникальная семейная история и соответствующие детские травмы привязанности создали идеальный любовный союз.
Мой отец страдал от социопатии и клинической депрессии на протяжении всей своей жизни. В 55 ему официально диагностировали глубокую депрессию, когда произошла его первая из 10 последующих госпитализаций. Позже я узнаю, что еще в 40 лет он начал злоупотреблять рецептурными медикаментами, чтобы избежать психологической боли. К 65 годам его усиливающаяся зависимость от лекарств потребовала стационарного лечения. Он зависел от стимуляторов. Позже у него развилась полноценная зависимость как от стимуляторов, так и от наркотиков, благодаря чему он оказался на стационарном лечении в рамках программы лечения от наркотической зависимости. Мой отец страстно желал ощутить чувство защищенности и безопасности, которое он испытывал во время своих постоянных пребываний в стационаре. В этих медицинских учреждениях он мог сбежать от своих проблем, освободиться от тревоги и беспокойства и в то же время быть окруженным заботой и вниманием. Это было дурной привычкой, которую никто в семье не мог понять.
Чак и Лил: родители моей матери
Созависимость моей матери, как и НРЛ моего отца, можно объяснить детской травмой привязанности. Созависимость была передана ей ее родителями созависимым отцом Чарльзом (Чаком) и матерью-нарциссом Лиллиан (Лил), каждый из которых в свое время получил свою собственную эстафетную палочку.
Примерно в 1885 году отец Чака, Макс, в возрасте 16 лет был похищен русскими «патриотами», которые насильно заставили его пойти в армию. Благодаря широким политическим связям и взяткам семья смогла обеспечить его возвращение, но только после того, как он отслужил год в тяжком рабстве вдали от своих родных. В конце 1890-х годов Макс и его жена Дора были вынуждены покинуть Россию из-за начавшихся гонений на евреев. Будучи уже мужем и женой, без копейки в кармане они приехали в Оттаву, округ Онтарио, где впоследствии вырастили восьмерых мальчишек.
Мой дед Чак был вторым ребенком. Его отец был ярым сторонником строгой дисциплины, который верил в поговорку «Пожалеешь розги испортишь ребенка». По сегодняшним меркам его метод поддержания дисциплины с легкостью можно охарактеризовать как чрезвычайно жестокое обращение. Макс, казалось, больше заботился о том, чтобы тешить свои мечты, стремясь заработать с помощью разнообразных схем быстрого обогащения, чем старался обрести постоянную работу. Его неудовлетворенная тяга к скитаниям заставляла семью жить в бедности. Размер семьи и финансовые трудности вынудили каждого из восьми мальчишек пойти продавать газеты на местных перекрестках Оттавы.
В отрывке ниже мой прадедушка рассказывает о своем напряженном, изматывающем и тяжелом детстве:
«Каждое лето все восемь мальчиков должны были состричь все волосы по соображениям здоровья. Мы не осмеливались отказаться, потому что если бы сделали это, то получили бы затрещину. Мы думали, что так все и должно быть. Благодаря родителям мы стали уважаемыми отцами, дедами и гражданами.
Как только я научился складывать два и два, я стал продавать газеты. Перед школой я бежал забрать газеты, чтобы быть первым на улице. До начала занятий в еврейской школе я снова бежал продавать дневной выпуск, чтобы ничего не упустить. После занятий я снова спешил, чтобы продать еще больше газет. Я занимался этим до семи или восьми вечера. Также в перерывах между продажей газет я чистил обувь для своего дяди на Юнион-Стейшн. А после я приходил домой и делал домашнюю работу. Я никогда не знал, что значит детство; я должен был помогать зарабатывать деньги для семьи и заботиться о новых появляющихся на свет и подрастающих детях. Это продолжалось, пока я не покинул Оттаву, уехав в Чикаго, когда мне было 16 с небольшим [вскоре после смерти его отца]».
В соответствии с порядками тех времен и обычаями русской еврейской культуры, в которой Дора выросла, она не имела большого влияния на важные семейные решения. Несмотря на это, она вкладывала всю свою энергию в заботу о муже и детях. Прадед Чак с нежностью описывал ее как неутомимого защитника своих детей: она посвятила свою жизнь тому, чтобы сделать их образцовыми людьми. Все сыновья любили и глубоко уважали ее.
Дора и дети сильно страдали из-за страсти Макса к поиску новых возможностей трудоустройства, которые, как он надеялся, избавят семью от бедности и приведут ее к комфортному существованию, но этого так и не случилось. Сильнейшим ударом стала ранняя смерть Макса, из-за которой его жена и дети остались без постоянного источника дохода. Этот финансовый кризис в семье заставил 16-летнего Чака бросить среднюю школу и присоединиться к старшему брату в Чикаго, где он мог заработать деньги, чтобы помогать матери и братьям, оставшимся в Канаде. Несмотря на обстоятельства, которые были против нее, Дора использовала все доступные ей ресурсы, чтобы вырастить своих детей. Мальчики обожали ее и считали своим личным героем.
Нарциссическая мать моей матери Лиллиан
Я мало что знаю о своей прабабушке по материнской линии, Лиллиан, и о ее детстве. Она была старшей из шести детей. Ее отец Сэм и мать Этта были латышскими евреями, родившимися в Нью-Йорке. Сэм был успешным мясником и мясозаготовщиком, а Этта домохозяйкой. Сэм умер от сердечного приступа, когда Лил было 28 лет. Я помню, как слушал истории о прабабушке матери Лил, о том, что она была безэмоциональной, холодной и требовательной. Я вполне обоснованно придерживаюсь мнения о том, что если человек является созависимым или патологическим нарциссом, то один из его родителей был созависимым, а другой нарциссом. Очевидно, что в этой ситуации Этта была доминирующей личностью, которая стала основной причиной возникновения травмы зависимости у Лил.
Каждый раз, когда Лил падала, мой слабый прадедушка, который был на семь лет старше ее, поднимал ее грузное тело с земли. Она старалась не пользоваться ходунками, потому что не хотела выглядеть старой. Ее отрицание своего старения наглядно выражалось в ее стремлении сохранить блондинистые волосы, когда они были уже седыми.
К тому времени, когда Лил исполнилось 78, а Чаку 85 лет, он был физически и эмоционально измотан. Мое сердце разбивалось, когда я видел, как бабушка, которую я нежно любил, обижала моего беззащитного дедушку. Однажды, примерно за год до своей смерти, он сделал очень нехарактерную для себя вещь он поделился своим отчаянием по поводу неуемных запросов и ожиданий своей жены. Он рассказал, что если требование Лил не исполнялось сиюминутно, она так плохо обращалась с ним, что «это когда-нибудь его убьет». Этот отчаянный крик души сбил меня с толку тем, какие чувства он вызвал у меня, а также из-за факта, что дедушка Чак был очень закрытым человеком, который редко делился какими бы то ни было негативными чувствами. Я был просто слишком молод, неопытен и сам по себе созависим, чтобы дать ему полезный совет или предложить решение проблемы.