Таким же образом, Ктесий в своё время напал на Геродота. Само существование Гомера было опровергнуто, и даже авторство пьес Шекспира было взято под сомнение.[18]
Теперь мы все достаточно знакомы с черным лебедем, но Овидий[19] счел это настолько невозможным, что он, как бы, произнес утверждение, сказав: «Если бы я сомневался, о Максимус, в твоем одобрении этих слов, Я мог бы поверить, что есть лебеди цвета Мемнона» [т. е. черные]; и даже в дни сэра Томаса Брауна, мы находим классифицированных им, как летающие лошади, гидр, кентавров, гарпий и сатиров, как чудовищные выдумки или плоды поэтических фантазий.[20]
Теперь, когда мы все видели, как великий бегемот развлекается в своем аквариуме в садах Зоологического общества, мы можем улыбаться серьезным аргументам ученого, который, признавая существование этого животного, оспаривал возможность его хождения по русло реки, потому что его большая масса якобы не позволит ему снова подняться.[21]
Бедный брат Фрай, Гаспар де Ян Бернардин, который в 1611 году предпринял сухопутное путешествие из Индии в Португалию, был достаточно неудачлив, чтобы описать способ, которым капитан каравана передавал разведанные данные в Багдад с помощью почтового голубя. «У него были голуби, чьи молодые птенцы и гнезда ходились в его доме в этом городе, и каждые два дня он давал летать голубям с письмом, привязанным к их лапам, в котором были новости о его путешествии». Этот отчет встретил мало веры в Европе, и к нему отнеслись как к шутке.[22]
Дискредитация, под которую попал этот путешественник, тем более удивительна, потому что тот же обычай уже был отмечен сэром Джоном Мандевиллом, который, говоря о Сирии и соседних странах, рассказывает, что аналогичным способом местное население использует голубиную почту во время войн.
Хотя задолго до этого Плиний упоминал об этом в своей «Естественной истории»[23] следующим образом: «В дополнение к этому голуби выступали в качестве посланников в важных делах. Во время осады Мутины Децим Брут, находившийся в городе, отправил депеши в лагерь консулов, прикрепив их к ногам голубей. Какая польза Антонию от его окопов? И вся бдительность осажденной армии? И его сети, которые он разложил в реке, пока посланники осажденных рассекали воздух?»
Темпы строительства железных дорог; паровое сообщение через Атлантику; Суэцкий канал[24]; не считалось ли всё это в прежние времена невозможным? С этими примерами неспособности человеческого суждения нами может быть справедливо задан вопрос о том, можем ли мы, должным образом относясь к исследованию реальности обитания чудовищных существ, должным образом задуматься о необычных, почти чудесных событиях, которые непрерывно происходят в ходе недолгого существование всей живой природы? Предположим, что история насекомых была бы нам вовсе неизвестна. Может ли самое дикое воображение представить себе такое удивительное превращение, как то, что происходит вокруг нас при переходе от личинки через куколку к бабочке? Или человеческая изобретательность изобрела такую причудливую вещь, которая была зафиксирована Стинструпом в его теории смены поколений?
Мы не видим округ себя ничего удивительного только потому, что видим это ежедневно, в организации и политике сообщества муравьев; ведь об их сотрудничестве, их войнах и рабстве заявляют так часто, что всё это перестаёт удивлять. То же самое можно сказать о чудесной архитектуре птиц, о строительстве ими домов, в которых можно жить, об их дачах, в которых можно играть, и даже о садах, чтобы удовлетворять их чувство красоты.[25]
Мы восхищаемся гениальным воображением Свифта, и эссеисты обращают внимание на его счастливое тщеславие и на способность, с помощью которой он в своей знаменитой работе приказал всем вещам гармонировать в соответствии с увеличенными и уменьшенными масштабами, в которых он задумал помещать своих бробдиньягов и лилипутов. Эта странная идея была оценена настолько, что могла бы достичь бессмертия и стала одним из многочисленных источников, из которых новые слова были бы ли импортированы в наш язык. Тем не менее, специфические и существенные особенности этой истории вполне приравнены или даже превзойдены существами, которые существовали в действительности или же следы их были найдены в живой природе. Воображаемые крохотные коровы, которых Гулливер привез из Лилипутии и поместил на лугах в Дульвиче, с точки зрения относительного размера не более замечательны, чем поросенок (E. Falconeri), останки которого были найдены в пещерных отложениях Мальты, связанный с останками карликовых гиппопотамов, высота которых составляла всего два фута шесть дюймов; или все еще существующий Hippopotamus (Chæropsis) liberiensis, который, по словам М. Милна Эдвардса[26], имеет высоту чуть более двух футов.
Лилипутские леса, из которых был построен королевский флот в романе Свифта, содержали даже большие деревья по сравнению с карликовыми дубами Мексики[27] или с родственными, еще более мелкими видами, которые ползут, как вереск, по склонам Китая и Япония, и тем более по сравнению с особой сосной, самой миниатюрной из известных (Dacrydium taxifolium), у которой плодоносят экземпляры, высота которых, согласно Кирку, составляет иногда всего два дюйма, тогда как средняя высота составляет всего шесть-десять дюймов; в то время как даже в лесах Бробдиньяга очень уважаемую позицию могли занять гигантские деревья Калифорнии (Sequoia gigantea) или более высокие белые деревья Австралии (Eucalyptus amygdalina), которые, по словам фон Мюллера[28], иногда достигают огромной высоты в 480 футов. Также нельзя найти более подходящих арендаторов (по размеру), чтобы занять их, чем гигантские формы рептилий, недавно обнаруженные Маршем среди месторождений Колорадо и Техаса.
Конечно, более глубокое знакомство с различными ветвями естественной истории должно было бы сделать человека более доверчивым, а не недоверчивым, поскольку едва ли можно представить себе такое чудовищное существо, которое не могло бы сравниться с существующими в повседневной жизни.[29]
Рис. 2. Птеродактиль. (После Фигера.)
Неужели сложные существа из халдейской мифологии намного более удивительны, чем сумчатый кенгуру, утконос и летающая ящерица Малайзии? Или птеродактиль, рамфоринх и археоптерикс, которые, как нам доподлинно известно, существовали?
Рис. 3. Рамфоринх. (Из «Природы».)
Разве геологическая наука изо дня в день не отслеживает одно образование путем легкой градации к другому, не преодолевает разрывы, которые раньше разделяли их, не несет доказательств существования человека все дальше и дальше назад, в далёкие времена и не раскрывает прежнее существование промежуточных типов (удовлетворяющих требованиям дарвиновской теории), связывающих великие подразделения животного мира, рептилоподобных птиц и птицеподобных рептилий? Можно ли предположить, что мы вообще исчерпали великий музей природы? Действительно ли мы проникли за пределы его прихожей?
Рис. 4. Археоптерикс
Охватывает ли письменная история человека, насчитывающая несколько тысяч лет, весь ход его разумного существования? Или мы опасаемся погрузиться в далёкие мифические эпохи, протяженностью более сотен тысяч лет и записанные в хронологиях Халдеи и Китая, в мрачные памятники доисторического человека, переданные по традиции и, возможно, перенесенные несколькими выжившими в существующих землях от других, которые, как легендарная Атлантида Платона, могли быть затоплены, или стали сценой какой-то иной великой катастрофы, которая разрушила их вместе со всей их цивилизацией?
Шесть или восемь тысяч лет, которые различные толкователи Библейской летописи назначают для сотворения мира и продолжительности жизни человека на Земле, дают достаточно мало места для развития его цивилизации цивилизации, документальные свидетельства которой относятся почти к краю предела для расширения и дивергенции запасов или уничтожения ветвей, соединяющих их.
Но мы, к счастью, более не вынуждены сковывать нашу веру в таких пределах в отношении человека, чем предполагать, что его появление на земном шаре было равнозначным или сразу же последовало за его собственным творением в тот поздний срок. Ибо в то время как геологическая наука, с одной стороны, переносит создание мира и появление жизни на его поверхности на такой отдаленный период, что его невозможно оценить, а трудно даже слегка приблизиться к нему, поэтому с другой стороны, исследования палеонтологов последовательно прослеживают существование человека в периоды, по-разному оцениваемые от тридцати тысяч до миллиона лет, в периоды, когда он сосуществовал с животными, которые давно вымерли и которые даже превосходили по величине и свирепости большинство из тех, которые в диких странах оспаривает его империю в наши дни[30].
Неграмотный лесной человек или ловец (и, следовательно, путем умозаключения дикаря или полуцивилизованного человека), ум которого занят только его окружением, и круг мыслей которого вместо того, чтобы распространяться по безграничному горизонту, ограничен в очень умеренных пределах, развивает замечательные способности наблюдения и точность памяти в отношении населенных пунктов, а также деталей своей повседневной жизни, удивляя ученого, который должен мысленно путешествовать по намного большему количеству земли, и, получая ежедневно так много и до сих пор более сложных идей, естественно, может схватить каждую менее твердо и склонны полностью потерять их в тумане периода времени, который все еще оставит идеи необразованного человека отличимыми или даже выдающимися ориентирами.[31] Различия в традициях должны, конечно, происходить во времени, и одни и те же истории, излучаемые во всех направлениях от центров, отличаются от первоначальных на приращения, зависящие от пропорционально измененных фаз темперамента и характера, вызванных изменением климата, ассоциаций и условий жизни; так что ранняя письменная история каждой страны воспроизводится под ее собственным одеянием и с претензией на оригинальность, утонченные, обогащенные или искаженные версии традиций, общие по своему происхождению для многих или всех.[32]
Истории о божественных прародителях, полубогах, героях, могучих охотниках, убийцах монстров, гигантах, гномах, гигантских змеях, драконах, страшных хищных зверях, сверхъестественных существах и всевозможных мифах, похоже, пронесли во все уголки мира с такой же верностью, как и священный Ковчег израильтян, приобретая форму грациозную, странную или неуклюжую в соответствии с гением народа или его способностью к суеверной вере; и на них, похоже, существенное влияние оказал различный характер соответствующих им стран. Например, долго живущие жители открытых равнин полутропического региона, в значительной степени освобожденные от забот бдительности и взращенные в благодарных лучах прекрасного, но не угнетающего солнца, должны иметь более покладистый и более открытый характер, чем те, которые населяют обширные леса, заросшие спутанным слоем лиан, обилие которых редко позволяет проходить одному лучу, омывает всё во мраке и оставляет на каждой стороне неоткрытые глубины, заполненные бесформенными тенями, объектами, внушающими страх, из которого в любой момент может появиться свирепый монстр. Опять же, с одной стороны, кочевник, бродящий изолированно над обширными пустынями, с большим количеством свободного времени для созерцательного размышления, а с другой выносливые обитатели штормовых берегов, по очереди рыбаки, моряки и пираты, должны в равной степени развивать черты характера, которые влияют на их религию, государственность и обычаи, и накладывают отпечаток на мифологию и традиции.
Греки, кельты и викинги произошли от одних и тех же арийских предков, хотя все они черпали вдохновение в религиозных верованиях и традициях из одних и тех же источников, быстро разошлись и, соответственно, переродились в щедрую военную расу военную поддержку своей независимости, а не в силу какой-либо жажды завоеваний вежливых, умелых и образованных; первый смелый, но раздражительный, подозрительный, надменный, не терпящий контроля; и последний берсеркер, с господствующей страстью к морским приключениям, пиратству и рукопашной героической борьбе, жизнь которого должна быть в надлежащее время прекращена смертью героя и приветствием в пиршественных залах Одина в Вальхалле.
Красивая мифология греческой нации, состоящая из пантеона богов и полубогов, по большей части доброкачественная и часто интересующаяся непосредственно благосостоянием отдельных людей, несомненно, была вызвана или, по крайней мере, во многом вызвана пластическим влиянием восхитительного климата, полуизолированного положения в море, сравнительно свободном от штормовой погоды, и открытой гористой страной, умеренно плодородной. Опять же, мрачная и кровавая религия друидов, несомненно, была сформирована депрессивным влиянием уединения, сумеречной дымки и опасностями густых лесов, в которых они прятались лесов, которые, как мы знаем из Цезаря, распространяются на большей части Галлии, Великобритании и Испании; в то время как викинг, по случайности или выбору своих предков, унаследовал бурное побережье, измученное бурными волнами и охваченное воющими ветрами, на побережье с бурной страной, окутанной непокоренными лесами. В течение большей части года он подвергался воздействию суровых климатических условий и в лучшем случае земля приносила ему только скудный и ненадежный урожай. Он стал смелым и умелым моряком и, переведя свою веру на язык, символизирующий его новое окружение, поверил в то, что он видел и слышал Тора среди воющих бурь, раскрывал величественные и ужасные картины в грозовых облаках. Продолжая наше рассмотрение последствий, вызванных климатическими условиями, мы можем не предполагать, например, что некоторые, по крайней мере, халдеи, населяющие пастушескую страну и происходящие от предков, ведущих в течение сотен или тысяч лет, кочевое существование в бескрайних открытых степях в высокогорьях Центральной Азии были обязаны тем обстоятельствам, которых они достигли в астрономии и родственных науках. Не возможно ли, чтобы их знакомство с климатологией было столь же точным или даже более, чем наше? Привычка к одиночеству будет вызывать размышления, предметом которых, естественно, будут причины, влияющие на превратности погоды. Возможности дождя или солнечного света, ветра или шторма, были бы с ними очевидным объектом заботы; и необходимость в незащищенной стране в течение всей ночи следить за своими стадами будет более или менее приковывать их внимание к дивным созвездиям небес наверху и приводить к привычкам систематизированных и длительных наблюдений. Продолжение священства, возможно, в результате произвело бы точные выводы, даже если бы в этом процессе произошел сбой.
Огромные сокровища древних знаний, захороненные в руинах Вавилона и Ассирии, восстановление и расшифровка которых еще только начаты, могут, к нашему удивлению, показать, что некоторые секреты философии были известны древним наравне с нами, но оказались утрачены через прошедшие века из-за разрушения империй, и тот факт, что их сохранение было поручено привилегированному и ограниченному порядку, с которым они погибли.[33]