Он вскочил, облокотился на стол и пристально, пронизывающе посмотрел на старика. Тайный советник поймал его взгляд и быстро отпарировал. Все равно как грузная, кривая турецкая сабля, скрещивающаяся с ловким флореттом.
Ну а потом, племянник? сказал он. Что потом? Когда ребенок родится на свет? Что будет тогда?
Студент задумался. Потом ответил медленно, точно отчеканивая каждое слово:
Тогда у нас будет волшебное существо.
Голос звучал тихо, но звучно и гибко, точно звуки скрипки.
Мы увидим тогда, сколько правды в древнем предании. Сможем заглянуть в глубочайшие тайники природы.
Тайный советник открыл было рот, но Фрэнк Браун прервал его, не дав говорить.
Тогда мы увидим, есть ли действительно что-нибудь, что сильнее всех известных нам законов. Мы увидим, стоит ли жить этою жизнью стоит ли нам ею жить.
Стоит ли нам? повторил профессор.
Фрэнк Браун ответил: «Да, дядюшка, нам! Нам, тебе, мне и тем нескольким сотням людей, которые стоят над жизнью. И которые все же принуждены идти по дороге, которою идёт огромное стадо».
Он вдруг резко спросил: «Дядюшка, ты веришь в Бога?»
Тайный советник нетерпеливо передёрнул губами. «Верю ли я в Бога? При чем тут это?»
Но племянник настаивал на ответе, не давая времени даже подумать: «Отвечай же, дядюшка, отвечай: веришь ли ты в Бога?» Он нагнулся к старику и не сводил с него глаз.
Тайный советник ответил: «Какое тебе дело до этого? Своим разумом после всего того, что я изучил и открыл, я, безусловно, в Бога не верю. Разве только чувством, но ведь чувство-это нечто, совершенно не поддающееся контролю, нечто!»
Да, да, дядюшка, перебил его студент, так чувством, значит, всё-таки.
Но профессор все ещё не сдавался и беспокойно ёрзал в кресле. «Ну, если уж говорить откровенно-то иногда, правда, редко-через большие промежутки».
Фрэнк Браун вскричал: «Ты веришь несомненно веришь в Бога!! О, я это знал. Все Бринкены, все веруют, все вплоть до тебя».
Он поднял голову, раздвинул губы и показал ряд блестящих зубов. И продолжал опять, подчеркивая каждое слово: «Тогда ты сделаешь это, дядюшка. Тогда ты должен это сделать. Ничто не спасет тебя, ибо тебе дано нечто что даётся одному из миллиона людей».
Он замолк и зашагал крупными шагами по большому залу. Потом взял шляпу и подошел к старику.
Спокойной ночи, дядюшка, сказал он, так ты это сделаешь?
Он протянул руку.
Но старик не заметил. Он тупо смотрел в пространство и о чем-то напряжённо думал.
Не знаю, не знаю, ответил он наконец.
Фрэнк Браун взял со стола человечка и протянул старику. Его голос звучал иронически и высокомерно. «Вот-посоветуйся с ним! Но потом через мгновение его тон изменился. Он тихо добавил: Я знаю, ты это сделаешь».
Он быстро направился к двери. Ещё раз остановился. Обернулся и снова вернулся назад.
Ещё одно, дядюшка! Если ты это сделаешь
Но тайный советник прервал его: «Не знаю, сделаю ли!»
Хорошо, ответил студент. Я ведь больше не спрашиваю. Только в случае если ты это сделаешь ты должен мне кое-что обещать.
Что именно? спросил профессор.
Тот ответил: «Не приглашай княгиню в качестве зрительницы».
Почему? спросил тайный советник. И Фрэнк Браун ответил мягко, но серьезно и строго: «Потому что потому что дело это слишком серьезно».
Он ушел.
Он вышел из дому и пошел к воротам, лакей отворил ему и, громыхая замком, запер за ним. Фрэнк Браун вышел на дорогу. Остановился перед изображением святого и пытливым взглядом посмотрел на него.
О дорогой мой святой, сказал он. Тебе приносят цветы, льют свежее масло в лампаду. Но не этот дом заботится о тебе. Здесь тебя ценят разве только как археологическую древность. Хорошо ещё, что народ чтит твою силу. Ах, милый святой, тебе легко охранять деревню от наводнения раз она в трех четвертях часа от Рейна. И особенно теперь, когда Рейн так успокоился и струится меж каменных стен. Но попробуй же, о старый Непомук, охранить этот дом от потока, который нахлынет на него и разрушит. Я люблю тебя, милый святой, потому что ты покровитель моей матери. Её зовут Иоганной Непомуценой, у неё есть ещё имя Губертина, в знак того, чтобы её не могла искусать бешеная собака. Ты помнишь ещё, как родилась она в этом доме в день, посвященный тебе? Поэтому-то она и носит твое имя Иоганна Непомуцена! И потому, что я люблю тебя, милый святой, и ради неё я хочу тебя предостеречь. Там внутри сегодня ночью поселился святой в сущности говоря, полная противоположность святому. Маленький человечек не из камня, как ты, и не одетый красиво в длинную мантию, он деревянный и совершенно голый. Но он так же стар, как и ты, может быть, ещё старше. Говорят, он обладает чудодейственной силой. Так попробуй же, святой Непомук, покажи свою силу! Кто-нибудь из вас должен пасть, ты или тот человечек: пусть же решится, кто из вас будет господином над домом тен-Бринкенов. Покажи же, милый святой, на что ты способен.
Фрэнк Браун снял шляпу и перекрестился. Потом тихо, сухо рассмеялся и быстро зашагал по дороге. Вышел в поле и полной грудью стал вдыхать свежий ночной воздух. Дойдя до города, он пошел по улицам под цветущими каштанами и здесь замедлил шаг. Он шел задумавшись, слегка напевая про себя.
Но вдруг остановился. С минуту поколебался. Потом повернулся. Быстро свернул налево. Опять остановился и оглянулся по сторонам. Потом быстро взобрался на низкую стену и спрыгнул на другую сторону. Побежал по тихому саду к большой красной вилле. Там остановился и взглянул вверх. Его резкий короткий свист прорезал ночную тишину, два-три раза, быстро, один за другим.
Где-то залаяла собака. Но вверху тихо распахнулось окошко, и в белом ночном одеянии показалась белокурая женщина. Её голос прошептал в темноте: «Это ты?»
Он ответил: «Да, да!» Она скользнула в комнату, но тотчас же снова вернулась. Взяла носовой платок, что-то завернула в него и бросила вниз.
Вот, мой дорогой, тебе ключ! Но будь потише, как можно потише, чтобы не проснулись родители!
Фрэнк Браун взял ключ и поднялся по маленькой мраморной лестнице, открыл дверь и вошёл в комнату.
Глава 4. Которая рассказывает, как они нашли мать Альрауне
Фрэнк Браун сидел на гауптвахте. Наверху в Эренбрейтштейне. Сидел уже около двух месяцев и должен был сидеть ещё три. Все лишь за то, что он выстрелил в воздух, так же как и его противник.
Сидел он наверху у колодца, с которого раскрывался далёкий вид на Рейн. Он болтал ногами, смотрел вдаль и зевал. То же самое делали и трое товарищей, сидевших вместе с ним.
Никто не говорил ни слова.
На них были жёлтые куртки, купленные у солдат. Денщики намалевали на их спинах огромные черные цифры, означавшие No камер. Тут сидели сейчас второй, четырнадцатый и шестой.
У Фрэнка Брауна был 7.
На скалу к колодцу поднялась группа иностранцев, англичан и англичанок, в сопровождении сержанта гауптвахты. Он показал им несчастных арестантов с огромными цифрами, которые сидели с таким печальным видом. В иностранцах зашевелилось чувство жалости, с ахами и охами они стали расспрашивать сержанта, нельзя ли дать что-нибудь несчастным. Это строго запрещено. Но в своем великодушии он повернулся и стал показывать туристам окрестности. Вот Кобленц, сказал он, а позади него Нейштадт. А там внизу у Рейна
Между тем подошли дамы. Несчастные арестанты заложили руки за спину, держа их как раз под номерами. В протянутые ладони тотчас же посыпались золотые монеты, папиросы и табак. Нередко попадались и визитные карточки с адресами.
Игру выдумал Фрэнк Браун и к общему удовольствию ввёл её здесь.
В сущности, это довольно-таки унизительно, заметил 14, ротмистр барон Флехтгейм.
Ты идиот, ответил Фрэнк Браун, унизительно только то, что мы считаем себя такими аристократами, что отдаём все унтер-офицерам и ничего не оставляем себе. Если бы хоть по крайней мере эти проклятые английские папиросы не так пахли духами. Он посмотрел на добычу. Ага! Опять соверен. Сержант будет рад. Бог мой, мне бы и самому он пригодился!
Сколько ты вчера проиграл? спросил 3.
Фрэнк Браун засмеялся: «Ах всю свою вчерашнюю получку. И ещё вдобавок подписал векселей на несколько сотен, Черт бы побрал эту игру!»
6 был юным поручиком, почти мальчиком, кровь с молоком. Он вздохнул глубоко: «Я тоже продулся».
Ну а, по-твоему, мы не проигрались? огрызнулся на него 14.-И только подумать, что бродяги кутят теперь на наши деньги в Париже. Сколько, по-твоему, они там пробудут?
Доктор Клаверьян, морской врач, арестант 12, заметил:
По-моему, дня три. Дольше они не смогут остаться, а то отсутствие их будет замечено. Да и на более долгое время не хватило бы денег».
Те трое были- 4, 5 и 12. В последнюю ночь они много выиграли и тотчас же рано утром спустились вниз, стараясь не опоздать к парижскому поезду. Они отправились немного развлечься, как это называлось в крепости.
Что же мы предпримем сегодня? спросил 14.
Напряги хоть раз свои пустые мозги, сказал Фрэнк Браун ротмистру. Он спрыгнул со стены и пошел через казарменный двор в офицерский сад. Он был в дурном настроении и громко что-то насвистывал. Не из-за проигрыша он проигрывал уже не в первый раз и это его мало трогало. Но жалкое пребывание здесь, невыносимое безделье!
Правда, крепостные правила были довольно свободны, и, во всяком случае, не существовало ни одного, которое бы оскорбляло хоть как-нибудь господ арестантов. У них было свое собственное собрание, в котором стоял рояль и большой гармониум; они получали десятка два газет. У каждого свой денщик. Камеры просторные, чуть ли не залы; они платили за них государству по пфеннигу в день. Обеды они брали из лучшей гостиницы города и держали обильный винный погреб. Было только одно неудобство: нельзя запирать свою камеру изнутри. Это единственный пункт, к которому комендант крепости относился невероятно строго. С тех пор как в крепости произошло самоубийство, каждая попытка приделать изнутри камеры задвижку или крючок подавлялась немедленно.
Что за дураки они все! подумал Фрэнк Браун. Точно не может человек покончить с собою без всяких засовов! Это неудобство мучило его, отравляло радость существования. Быть в крепости одному было совершенно немыслимо. Он привязывал дверь верёвками и цепочками, ставил перед нею кровать и другую мебель, но ничего не помогало: после продолжительной борьбы все разрушалось и разбивалось вдребезги товарищи торжествующе врывались в его камеру.
О, эти товарищи! Каждый из них был превосходнейшим и симпатичнейшим малым. С каждым из них можно без скуки поболтать наедине полчаса. Но вместе они были невыносимы, они пели, пили, играли по целым дням и ночам в карты. А кое-когда принимали у себя женщин, которых приводили услужливые денщики. Или предпринимали продолжительные экскурсии вот и все геройские подвиги! Ни о чем другом они никогда и не говорили. Те, что сидели в крепости дольше других, были ещё хуже. Они совсем погибали в этом бесконечном безделье. Доктор Бюрмеллер, застреливший своего шурина и сидевший здесь уже целых два года, и его сосед, драгунский лейтенант граф фон Валендар, на полгода больше наслаждавшийся прекрасным воздухом крепости.
А те, что поступали сюда вновь, уже через неделю уподоблялись другим. Кто был самым грубым и необузданным, тот пользовался наибольшим почетом. Почетом пользовался и Фрэнк Браун. На второй же день он запер рояль, потому что не захотел больше слушать несносной «Весенней песни» ротмистра. Забрал ключ и бросил потом с крепостного вала. Он привез сюда и ящики с пистолетами и часто подолгу стрелял. Что же касается выпивки и ругательств, то он мог соперничать с кем угодно.
А ведь он, собственно, радовался этим летним месяцам в крепости. Он привез с собою целую кипу книг, новые перья и массу бумаги. Он думал, что сумеет здесь работать. Радовался заранее вынужденному одиночеству. Но за все время он не раскрыл ни одной книги, не написал даже письма. Он сразу втянулся в дикий, ребяческий хаос, который, однако, был противен ему, но из которого он не мог ни за что вырваться; он ненавидел своих товарищей, любого из них
В саду появился денщик и откозырял:
Господин доктор, письмо.
Письмо в воскресенье? Он взял его из рук солдата. Письмо было адресовано ему домой и оттуда переслано сюда. Он узнал тонкий почерк своего дяди. От него? Что ему вдруг понадобилось? Он помахал письмом в воздухе, ах, ему захотелось отправить его обратно. Что ему за дело до старого профессора?! Да, это было последнее, что он от него видел с тех пор, как приехал вместе с ним в Лендених, после того торжества у Гонтрамов. С тех пор, как он старался убедить его создать Альрауне, с тех пор прошло больше двух лет.
О, как давно это было! Он перешел в другой университет, сдал все экзамены. А теперь сидел в этой лотарингской дыре-в качестве референдария. Работал ли он? Нет, он продолжал жизнь, которую вёл студентом. Его любили женщины и все те, которым нравилась свободная жизнь и дикие нравы. Начальство относилось к нему неодобрительно. Правда, он работал иногда, но работу его начальство всегда называло ерундой. Как только появлялась возможность, он уезжал, отправлялся в Париж. Был больше у себя дома на Butte Sacree, чем в суде. Но, в сущности, он не знал, чем все это кончится. Несомненно только одно: никогда не выйдет из него юриста, адвоката, судьи, даже чиновника. Но что же ему предпринять? Он жил изо дня в день, делал новые и новые долги. Он все ещё держал в руках письмо: хотел открыть, но в то же время его тянуло что-то вернуть письмо нераспечатанным.
Это был бы известного рода ответ, хотя и запоздалый, на другое письмо, которое написал ему дядя два года назад вскоре после той ночи. С пятью другими студентами он в полночь проезжал через деревню, возвращаясь с пикника. Вдруг ему пришла в голову мысль пригласить их в дом тен-Бринкена. Они оборвали звонок, громко кричали и неистово ломились в железные ворота. Поднялся такой адский шум, что сбежалась вся деревня. Тайный советник был в отъезде, но лакей впустил их по приказанию племянника. Они отвели лошадей в конюшню. Фрэнк Браун велел разбудить прислугу, приготовить ужин и сам отправился за винами в дядюшкин погреб.
Они пировали, пили и пели, буйствовали в доме и в саду, шумели и ломали все, что только попадалось под руку. Только рано утром уехали они с тем же криком и шумом, повиснув на своих лошадях, точно дикие ковбои, и некоторые словно мешки с мукой. Молодые люди вели себя, как свиньи, доложил Алоиз тайному советнику.
Тем не менее другое рассердило профессора, про это он ни слова не сказал бы. Но на буфете лежали яблоки, свежие груши и персики из его оранжерей. Редкие плоды, взращённые с невероятными трудностями. Первые плоды новых деревьев, они лежали там в вате на золотых тарелках и созревали. Но студенты не сочли нужным считаться со стараниями профессора и беспощадно набросились на добычу. Одни откусывали по кусочку, но, убедившись, что те ещё не поспели, кидали их на пол.
Профессор написал племяннику недовольное письмо и просил его не переступать больше порога его дома. Фрэнк Браун был глубоко оскорблён, проступок казался ему пустою безделицей. Ох, если бы письмо, которое он сейчас держал в руке, пришло туда, куда оно адресовано, в Мец или даже на Монмартр, ни минуты не колеблясь, отослал бы его обратно нераспечатанным.
Но здесь здесь, в этой невыносимой скуке?
Он решился.
Во всяком случае, хоть какое-нибудь развлечение, повторил он и распечатал письмо. Дядя сообщал ему, что при зрелом размышлении он решил последовать совету, данному племянником. У него имеется уже подходящий объект для отца: прошение о пересмотре дела убийцы Неррисена оставлено без последствий, и нужно думать, что и прошение о помиловании будет также отклонено. Он ищет теперь только мать. Он сделал несколько попыток, но они не привели ни к каким результатам. По-видимому, не так-то легко найти что-нибудь подходящее. Но время не ждёт, и он спрашивает племянника, не хочет ли тот помочь в этом деле.