Фрэнк Браун сжал с такой силой спинку кресла, точно хотел сломать. Он тяжело дышал. «Обо мне повторил он.
Да, о тебе, продолжал тайный советник, по-видимому, это одна из немногих вещей, к которым ты способен. Ты сумеешь её удержать. Будешь болтать ей всякий вздор-по крайней мере, твоя фантазия получит какую-то разумную цель. А за неимением князя она влюбится в тебя ты сумеешь, значит, удовлетворить и её чувственные потребности. Если же ей будет мало, у тебя найдётся достаточно друзей и знакомых, которые с удовольствием воспользуются случаем провести несколько часов в обществе прелестного создания.
Фрэнк Браун задыхался, голос его звучал глухо и хрипло;
«Дядюшка, ты знаешь, что ты от меня требуешь? Я должен быть любовником этой проститутки, в то время как она будет носить в себе ребенка убийцы?»
Да, да, спокойно прервал его профессор. Ты прав. Но это, по-видимому, единственное, на что ты пригоден ещё, мой дорогой.
Он ничего не ответил. Он испытывал жгучее оскорбление, чувствовал, как щеки покрываются багровым румянцем, как в висках стучит от волнения. Казалось, будто по всему лицу его горят длинные полосы, которые оставил хлыст профессора. Он понимал: да-да-старик наслаждается своею местью.
Тайный советник заметил это, и довольная, злорадная улыбка легла на его отвислые губы. «Подумаем как следует, произнес он размеренным тоном, нам не в чем упрекать друг друга и нечего скрывать. Мы можем называть вещи своими именами: я намерен пригласить тебя в качестве сутенера этой проститутки».
Фрэнк Браун почувствовал: он низвергнут. Он беспомощен, безоружен. Он не может пошевельнуть даже пальцем. А безобразный старик топчет его своими грязными ногами и плюет в его раскрытые раны своею ядовитою слюною Он ничего не ответил. Он шатался, ему было дурно. Не помнил он, как спустился, очутился на улице и увидел ясное утреннее солнце. Он почти не создавал, что идёт. У него было чувство, будто он лежит, растянувшись на грязной мостовой, поверженный глухим страшным ударом в голову
Он шел долго. Прошел много улиц. Останавливался перед афишными столбами, читал большие плакаты. Но видел только слова не понимая их. Потом попал на вокзал. Подошел к кассе и попросил билет.
Куда? спросил кассир.
Куда? Да куда же? И он сам удивился, когда его голос ответил: «В Кобленц». Он стал шарить в карманах, отыскивая деньги.
Билет третьего класса, крикнул он. На это денег ещё хватало.
Он поднялся по лестнице на перрон и только тут заметил, что он без шляпы.
Сел на скамейку и стал ждать. Потом увидел, как пронесли носилки, позади них шел доктор Петерсен. Он не двинулся с места. У него было чувство, точно он тут совсем не при чем, он видел, как подъехал поезд, заметил, как врач вошёл в купе первого класса и как носильщики осторожно внесли свою ношу. Он сел в последний вагон.
По губам его пробежала странная улыбка. «Правильно, правильно подумал он. В третьем классе как раз для слуги, для сутенера».
Но тотчас же забыл обо всем, забился в угол и стал смотреть пристально в пол. Глухое чувство не оставляло его. Он слышал, как выкрикивают названия станций; временами казалось, будто они следуют непрерывно одна за другой, точно мчатся, как искры по проволоке. А потом снова вечность стала отделять один город от другого
В Кёльне ему пришлось пересесть и ждать поезда, который шел вверх по Рейну. Но он не заметил никакой перемены, не почувствовал, сидит он на скамейке перрона или в вагоне.
Потом он очутился вдруг в Кобленце, вышел из вагона и пошел снова по улице. Наступила ночь; он вдруг вспомнил, что ему ведь нужно в крепость. Он перешел через мост, взобрался в темноте на скалу по узкой тропинке.
Неожиданно очутился он наверху на казарменном дворе, в своей камере, на постели. Кто-то шел по коридору. Вошёл к нему в камеру со свечой в руке. Это был морской врач, доктор Клаверьян.
Вот как! послышалось на пороге. Значит, фельдфебель был всё-таки прав! Ты вернулся! Ну, так пойдем же скорее ротмистр держит банк.
Фрэнк Браун не шевелился, он почти не слышал слов товарища. Тот взял его за плечо и встряхнул.
Ты уже спишь? Соня! Не глупи, пойдем!
Фрэнк Браун вскочил точно ужаленный. Схватил стул, поднял его, подошел ближе.
Убирайся вон, прохрипел он, вон, негодяй!
Доктор Клаверьян застыл, как вкопанный, посмотрел на его бледные, искажённые черты лица с тупыми угрожающими глазами. В нем проснулось вдруг все, что оставалось ещё от врача, и он моментально понял, в чем тут дело.
Вот как? сказал он спокойно. Тогда извини он вышел из камеры.
Фрэнк Браун постоял минуту со стулом в руках. Холодная улыбка играла на его губах. Но он не думал ни о чем, решительно ни о чем.
Он услышал стук в дверь точно откуда-то издали, поднял глаза перед ним стоял маленький поручик.
«Ты уже вернулся? спросил он. Что с тобой?» Он испугался, выбежал из камеры, когда тот ничего не ответил, и вернулся со стаканом и бутылкой Бордо: «Выпей, тебе станет лучше».
Фрэнк Браун выпил вина. Он чувствовал, как проникало оно в его кровь, чувствовал, как ноги дрожат, точно грозят подломиться. Он тяжело опустился на постель.
Поручик помог ему лечь. «Пей, пей», настаивал он. Но Фрэнк Браун отстранил стакан. «Нет, нет, прошептал он. Я опьянён. Он слабо улыбнулся. Кажется, я ещё сегодня не ел»
Откуда-то послышался шум, громкий смех и крики.
Что они там делают? спросил он равнодушно.
Поручик ответил: «Играют. Вчера приехало двое новых, он опустил руку в карман. Да, кстати, чтобы не забыть, я получил за тебя телеграфный перевод на сто марок, только что, вечером. Вот!»
Фрэнк Браун взял бланк, но должен был прочесть его дважды, прежде чем понял. Дядюшка посылал сто марок и телеграфировал: «Посылаю в виде аванса».
Он вскочил. Туман разорвался, и красный кровавый дождь хлынул перед глазами Аванс! Аванс? За то, что предложил ему старик?! Поручик протянул деньги. Он взял их, он чувствовал, как они жгут ему пальцы, и эта боль, которую он испытывал чисто физически, принесла какое-то странное облегчение. Он закрыл глаза и стал наслаждаться этой жгучей болью, та пронизывала все тело. Сжигала чувство последнего страшного оскорбления
Давай сюда! закричал он. Давай вина! Он пил, выпил много; ему казалось, вино заглушает это жгучее пламя.
Они играют? спросил он и взял поручика за руку. Пойдем-пойдем к ним!
Они пошли в собрание.
Вот и я! вскричал он. Сто марок на восьмёрку. Он положил деньги на стол. Ротмистр вынул семерку.
Глава 5. Повествующая о том, кого они выбрали отцом и как смерть была восприемницей Альрауне.
Доктор Карл Петерсен подал тайному советнику большую красиво переплетенную книгу, которую заказал по специальному его распоряжению: на красной коже в верхнем левом углу красовался старинный герб тен-Бринкенов, а в середине сияли большие золотые инициалы: А.т.-Б. Первые страницы были пусты: профессор оставил их для того, чтобы записать всю предварительную историю. Рукопись начиналась рукою доктора Петерсена и содержала краткое и простое жизнеописание матери того существа, которому посвящена была книга. Ассистент заставил девушку рассказать ещё раз свою жизнь и тотчас же записал в эту книгу. Здесь были перечислены даже те наказания, которым она подвергалась: дважды осуждена за бродяжничество, пять или шесть раз за нарушение полицейских правил, касающихся её профессии, и один раз даже за воровство, но она утверждала, что в этом совершенно неповинна: ей просто подарили бриллиантовую булавку.
Далее шло опять рукою доктора Петерсена жизнеописание отца, безработного горняка Петера Вейнанда Нерриссена, осуждённого на смертную казнь по приговору суда присяжных. Прокуратура любезно предоставила в распоряжение доктора все документы, и с помощью их он и составил биографию.
Судя по ней, Нерриссен ещё с детства был предназначен самою судьбою к тому, что его теперь ожидало. Мать закоренелая алкоголичка, отец поденщик, судился несколько раз за жестокое обращение. Один из братьев сидел уже десять лет в тюрьме. Сам Петер Вейнанд Нерриссен после окончания школы поступил в учение к кузнецу, который засвидетельствовал затем на суде его искусную работу, а также невероятную силу. Тем не менее кузнец его скоро прогнал, потому что тот не позволял говорить себе ни единого слова, да и кроме того на него жаловались все женщины. После этого он служил на многих фабриках и поступил наконец на завод «Феникс» в Руре. От военной службы его освободили по физическим недостаткам: на левой руке не хватало двух пальцев. В профессиональных союзах он никогда не участвовал: ни в старых социалистических, ни в христианских, ни даже в гирш-дункеровских, это обстоятельство старался использовать в его защиту адвокат на суде. С завода его прогнали, когда он в драке тяжело ранил ножом обер-штейгера. Его судили и приговорили к году тюрьмы. С момента выхода из тюрьмы точных сведений о нем не имеется: тут приходится полагаться всецело на его собственные показания. Судя по ним, он начал бродяжничать, дошёл до Амстердама. По временам работал и несколько раз сидел за бродяжничество и мелкие кражи. Но, по-видимому, так утверждал, по крайней мере, прокурор он и за те семь-восемь лет совершил несколько более тяжелых преступлений. Преступление, за которое его осудили теперь, было не совсем ясно, остался нерешённым вопрос, было ли то убийство с целью грабежа или на половой почве. Защита старалась изобразить его в следующем виде: обвиняемый однажды вечером встретил в поле девятнадцатилетнюю, хорошо одетую помещичью дочь Анну Сивиллу Траутвейн и сделал попытку её изнасиловать. Но встретил сопротивление и, главным образом затем, чтобы заглушить её дикие крики, выхватил нож и убил её. Вполне естественно, что желая скрыться, он украл затем бывшие при ней деньги и снял некоторые драгоценные вещи. Объяснение противоречило, однако, данным вскрытия трупа, которое установило страшное надругательство над жертвой: преступник изрезал её ножом, причем удары были нанесены с изумительной правильностью. Документ заканчивался так, что пересмотр дела был отклонён, что корона не воспользовалась последним своим правом помилования и что казнь назначена была на следующий день в шесть часов утра. В заключение ещё значилось, что преступник согласился на предложение доктора Петерсена, потребовав за это две бутылки водки, которые он получил сегодня в восемь часов вечера. Тайный советник прочел описание и возвратил доктору книгу"
Отец дешевле матери! рассмеялся он. Потом обратился к ассистенту: Так, значит, вы будете присутствовать на казни. Не забудьте взять с собою физиологический раствор соли и торопитесь по возможности дорога каждая минута. Особых распоряжений на этот счет я вам не даю. Сиделки приглашать не нужно; нам поможет княгиня.
Княгиня Волконская, вероятно? спросил доктор Петерсен.
Да, да, кивнул профессор, у меня есть основание привлечь её к операции да и она сама очень интересуется. Да, кстати, как сегодня наша пациентка?
Ассистент ответил: «Ах, ваше превосходительство, старая песня, одна и та же все три недели, что она здесь. Плачет, кричит и буянит, требует, чтобы её выпустили. Сегодня опять она разбила два таза.
Пробовали вы её уговаривать? спросил профессор.
Конечно, пробовал, но она не даёт говорить, ответил доктор Петерсен. Поистине счастье, что завтра все будет кончено. Но как сумеем мы удержать её до рождения ребенка, для меня загадка.
Вам не придется её разрешать, Петерсен. Тайный советник снисходительно потрепал его по плечу. Мы уже найдём средство, делайте только свое дело.
Ассистент почтительно ответил: «Можете во всем на меня положиться, ваше превосходительство».
Раннее утреннее солнце поцеловало густую листву чистенького садика, в котором была расположена женская клиника тайного советника. Оно скользнуло лучами по пестрым, ещё влажным от росы клумбам георгинов и приласкало высокий, вьющийся, кудрявый хмель на стене. Пестрые чижики и большие дрозды прыгали по гладким дорожкам, по скошенной траве. Проворно взлетели они в воздух, когда восемь железных копыт загремели по каменной мостовой улицы.
Княгиня вышла из экипажа и быстрыми шагами прошла через сад. Щеки её горели, высокая грудь подымалась, когда она взошла по лестнице в дом.
Навстречу ей вышел тайный советник и сам отворил дверь: «Да, ваше сиятельство, вот это я называю пунктуальностью! Войдите, пожалуйста. Я приготовил для вас чаю».
Она сказала голос едва повиновался ей, она задыхалась от волнения: «Я прямо оттуда. Я видела все. Это это меня так взволновало!»
Он провел её в комнату:
Откуда, ваше сиятельство? С-казни?
Да, ответила она. Доктор Петерсен тоже сейчас будет здесь. Получила билет ещё вчера вечером Это было так страшно так
Тайный советник подал ей стул: «Может, налить вам чаю?»
Она кивнула: «Пожалуйста, ваше превосходительство, будьте добры! Как жаль, что вас не было там! Какой он красивый здоровый сильный высокий»
Кто? спросил профессор. Преступник?
Она начала пить чай: «Ну да, убийца! Сильный, стройный могучая грудь как у атлета. Огромные мускулы будто у быка»
Вы, ваше сиятельство, видели всю процедуру? спросил тайный советник.
Превосходно видела! Я стояла у окна, как раз передо мной был эшафот. Когда его выводили, он немного шатался его должны были поддерживать. Будьте добры ещё кусок сахару.
Тайный советник подал сахар: «Он что-нибудь говорил?»
Да, ответила княгиня. Даже дважды. Но всякий раз по одному слову. Первое, когда прокурор прочел приговор. Он закричал вполголоса но, право, я не могу повторить этого слова
Но ваше сиятельство! тайный советник ухмыльнулся и слегка погладил её по руке. Передо мною вам, во всяком случае, стесняться нечего.
Она рассмеялась: «Конечно, конечно, нет. Ну, так вот дайте мне, пожалуйста, кусочек лимона, мерси, положите прямо в чашку ну, так вот, он сказал нет, я не могу повторить»
Ваше сиятельство! тоном лёгкого упрека заметил профессор.
Тогда закройте глаза.
Тайный советник подумал: «Старая обезьяна!» Но все же закрыл глаза. «Ну?» спросил он.
Она все ещё жеманилась: «Я я скажу по-французски».
Ну хоть по-французски! воскликнул он с нетерпением.
Она сложила губы, нагнулась к нему и шепнула что-то на ухо.
Профессор откинулся немного назад, крепкие духи княгини были ему неприятны: «Так вот, значит, что он сказал!»
Да, и произнес это так, точно хотел сказать, что ему все безразлично. Мне в нем это понравилось.
Ещё бы, согласился тайный советник. Жаль только, что он не сказал этого по-французски. Ну, а другое слово?
Ах, оно было уж неинтересно. Княгиня пила чай и ела кекс. Второе слово испортило хорошее впечатление, которое он на меня произвел. Подумайте только, ваше превосходительство: когда палач взял его, он начал вдруг кричать, плакать, как ребенок.
Ах, воскликнул профессор. Ещё чашечку чаю, ваше сиятельство? Что же он закричал?
Сначала он сопротивлялся молча, но изо всех сил, хотя руки были у него связаны за спиною. Помощники палача кинулись на него, а сам палач во фраке и белых перчатках стоял спокойно и только смотрел. Мне понравилось, как преступник стряхнул с себя троих молодцов, они опять бросились на него, но он не давался. О, как это взволновало меня, ваше превосходительство!
Могу себе представить, ваше сиятельство, заметил он.
А потом один из помощников палача подставил ему ногу и быстро поднял сзади за связанные руки. Он упал. И, наверное, понял, что сопротивление не приведет ни к чему, что его песенка спета. Быть может он был пьян а потом вдруг протрезвился. Да и вдруг закричал Тайный советник улыбнулся: «Что же он закричал? Не закрыть ли мне снова глаза?»